490 IV, 115: в ответ на замечание: «Пусть мужчины себе дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, им дела нет до Бонапарта», Полина сказала: «Стыдись, разве женщины не имеют отечества? разве нет у них отцов, братьев, мужей? разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы на бале нас вертели в экосезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю, какое влияние женщина может иметь на мнение общественное. Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотри на M-me de Staël. Наполеон боролся с нею, как с неприятельскою силой… А Шарлотта Кордэ? а наша Мария Посадница? а княгиня Дашкова? Чем я ниже их? Уж верно не смелостью души и решительностью». Должно, впрочем, заметить, что после этих слов читаем такое замечание ее подруги: «Увы, к чему привели ее необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума?» Затем приведены слова: «Il n’est de bonheur que dans les voies communes», о которых см. ниже.
491 Пушкин называет раз де Сталь «сочинительницею Коринны» (IV, 112); см. еще V, 24: «Какое сношение имеют две страницы «Записок» с Дельфиною, Коринною, Взглядом на французскую революцию и проч.». Г. Сиповский (Р. стар., 1899, № 5, стр. 324 и сл., отд. отт., 16) находит, что «поразительно близка к Татьяне Дельфина г-жи Сталь – и по характеру и по судьбе… Этот образ положительно необходим для критики Пушкинской Татьяны, так как он уясняет многие стороны ее души, остающиеся без этого сближения в тени… Как и «Дельфина», роман Пушкина – чисто «психологический», в котором сквозит очень ясная тенденция автора провести ту же идею, что вложена в роман г-жи Сталь. В лице нашей Татьяны тоже изображена борьба личности со средой, борьба, известная нам из жизни Дельфины». Мнение г. Сиповского страждет преувеличением. Общая идея пушкинского романа, не исключая борьбы самого поэта с «общественным мнением», гораздо шире определения г. Сиповского: это – «шуточное описание нравов» (III, 420) со включением, конечно, психологического анализа характеров героя и героини, принадлежавшего к технике повествовательных произведений, как ее понимал Пушкин. Татьяна не может назваться представительницею сознательной «борьбы личности со средой» – борьбы, какую вел сам поэт и которую в эпической форме выразил впервые в «Кавказском пленнике», а не в «Онегине». Сходство между Татьяной и Дельфиной не простирается на все подробности, которые указывает г. Сиповский. Так, неясно, почему бы и у Татьяны признать mauvaise tête. Но, конечно, может быть, не без знакомства с типами романтических героинь в романах и в жизни Запада конца прошлого и настоящего века (Valérie г-жи Криднер и Corinne M-me de-Staël) Пушкин вознес высоко образ женщины с идеальными стремлениями, причем, однако, его Татьяна реальнее и в то же время выше романтических героинь Запада (см. о последних статью R. Deberdt: «Femmes sensibles et exu-bérances romantiques» в Revue des Revues, 15 Septembre 1899): в ней нет излишка восторженности, и не признает она и теории свободной любви. Что до развязки «Онегина», то она не есть сколок с заключения романа де Сталь, и см. об этой развязке объяснение Пушкина в Зап. Смирновой, I, 311: «Я как-то не вижу развязки, конца, который был бы логичным, возможным и естественным». Пушкин указывал затем на то, что «впрочем, Горе от ума не имеет развязки, Мизантроп также, Байроновский Дон Жуан тоже ее лишен»…
492 Соч. Пушкина, I, 70: в библютеке его за целым рядом поэтов,
…хмурясь важно,
Их грозный аристарх
Является отважно
В шестнадцати томах:
Хоть страшно стихоткачу
Лагарпа видеть вкус,
Но часто, признаюсь,
Над ним я время трачу.
О переводе Пушкиным статьи «Об эпиграмме» из «Cours de Littérature» Лагарпа см. Майкова. Пушкин, стр. 47, 87. Пушкин выказывает знакомство и с другими произведениями Лагарпа (VII, 157).
493 V, 252: «Французская обмельчавшая словесность envahit tout. Знаменитые писатели не имеют ни одного последователя в России, но бездарные писаки, грибы, выросшие у корней дубов: Дорат, Флориан, Мармонтель, Гимар, М-ме Жанлис овладевают русской словесностью…» Пушкин принял, однако, под свою защиту новейшую французскую литературу против нападок Лобанова в 1836 г. (V, 300 и след.). Об отношении Пушкина к младшим французским современникам его будет сказано далее.
494 С сочинениями де Сталь Пушкин был несомненно знаком уже с 1822 г. (V, 14). В письме 1822 г. (VII, 34) читаем: «Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии, робкой и жеманной». V, 303,1836 г.: «Ныне влияние французской словесности было слабо» и т. д. Ср. сходные суждения кн. Вяземского.
495 См., напр., III, 200 (примеч. к Е. О., I, XIII); V, 227.
496 V, 23–25: «О Г-же Сталь и Г-нe Муханове».
497 VII, 164.
498 Пушкин признавал Шатобриана первым французским писателем своего времени и не совсем благоволил, как то вскоре увидим, к романтикам, выступившим в 20-х годах, считая и Гюго непервостепенным талантом. «Пушкин находит, что проза Шатобриана стоит всех стихов молодых поэтов с 1815 г. У него есть проблески гения, которых Пушкин не находит у поэтов» (Зап. Смирн., I, 140). По словам Пушкина, относящимся в 1886 г. (V, 301), французский народ «и ныне гордится Шатобрианом и Балланшем». В следующем году Пушкин опять назвал Шатобриана «первым французским писателем», «первым мастером своего дела» (V, 361), «первым из современных французских писателей, учителем всего пишущего поколения» (V, 366). Последнее выражение весьма достопримечательно. Оно верно в отношении французских романтиков, лиризм которых ведет начало с Шатобриана, и в то же время, быть может, не лишено значения для уразумения западноевропейских отношений к поэзии Пушкина.
499 Покровитель и друг Пушкина А.И. Тургенев был, по словам Пушкина, «апостолом Бонштетена и Шатобриана в России». Зап. Смирн., I, 139.
500 IV, 115.
501 Приводимые (в 1831 г.) Полиною слова Шатобриана: «Il n’est de bonheur qne dans les voies communes» – повторил в том же году и сам Пушкин в одном из своих писем (VII, 260). Прямые следы чтения Шатобриана встречаются несколько раз в произведениях Пушкина, именно: I, 259; III, 276; V, 119.
502 Соч. II, I, 233–234. Отмечаем в особенности такие, напоминающие приключения Рене, интересные выражения, как: «Иду в леса», «Оставь меня пустыням и слезам». Ср. «пустыню» в стихотв. «Сон» 1816 г. См. еще в первоначальной редакции стихотв. «Друзьям» того же 1816 г. (Соч. II, I, примеч., 316):
Среди беседы вашей шумной
Один уныл и мрачен я….
…пролетел миг упоений,
Я радость светлую забыл…;
в «Послании Дельвигу» (ib., примеч., 377):
…для меня прошли, увяли наслажденья!..
…все прошло на век – и скрылись в темну даль
Свобода, радость, восхищенье!
См. также зачеркнутые первоначальные стихи «Безверия» (1817; Соч. II, I, примеч., 492):
Найдите там его, где илистый ручей
Проходит медленно среди нагих полей,
Где сосен вековых таинственные сени
Шумя на влажный мох склонили вечны тени.
Взгляните: бродит он с увядшею душой,
Своей ужасною томимый пустотой,
То грусти слезы льет, то слезы сожаленья;
Напрасно ищет он унынью развлеченья…
503 I, 241. 213. Ср. в стихотв.: «Ты, сердцу непонятный мрак» (1822; VII, LVII):
Мечтанье жизни разлюбя,
Счастливых дней не знав от века…
504 I, 242; вместо «его», поставленного мною ради лучшего согласовала со всем изложением, в подлиннике стоит «меня».
505 Cм. указание этих упоминаний Пушкина о «лени» – у А.Н. Пыпина. Ист. р. лит., IV, 381.
506 V, 366: «Два тома столь же блестяще, как и все прежние его произведения».
507 Ibid.: «Поминутно из-под пера его вылетают вдохновенные страницы».
508 Ibid.: «Несомненные красоты».
509 Ibid.: «Он поминутно забывает критические изыскания и на свободе развивает свои мысли о великих исторических эпохах, которые сближают с теми, коих сам он был свидетель».
510 lb.: «Много искренности, много сердечного красноречия, много простодушия (иногда детского, но всегда привлекательного) в сих отрывках, чуждых историй английской литературы, но составляющих главное блистательное достоинство «Опыта». Отметим, в связи с этим, еще рельефное указание у Пушкина на «неподкупную совесть» Шатобриана, «который, поторговавшись немного с самим собою, мог бы спокойно пользоваться щедротами нового правительства, власти, почестями и богатством, предпочел им честную бедность»… Видимо, Пушкин уважал Шатобриана как личность, а не только как писателя.
511 Зап. Смирновой, I, 153 (Пушкин о «Гении христианства»): «Шатобриан за исключением «Рене» ни в чем меня не трогает; десять строк Данте стоют всей его книги…» Ib., 305: «Рене» в сто раз выше «Новой Элоизы», так как чувствуется, что Шатобриан излил свою душу в своих книгах». В этом отношении Пушкин представлял противоположность Грибоедову, который не любил мечтательности: Кадлубовский. Несколько слов о значении А.С. Грибоедова в развитии русской поэзии. К., 1896, стр. 9.
512 Пушкин еще незадолго до своей кончины назвал Шатобриана «первым из современных писателей».
513 Мы видели, что
«…недугом,
…которого причину
Давно бы отыскать пора,
был одержим «современный человек!»
С его безнравственной душой.
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленными умом,
Кипящим в действии пустом».
514 II, 145 (1833 г.). См. сейчас цит. «le vogue des passions» Шатобриана и выше выдержки о «задумчивости» поэзии Пушкина. Напрасно поэт говорил в 1822 г. (см. выше), что он «разлюбил мечтание жизни».
515 Ср. замечание Пушкина об этой стороне деятельности Шатобриана: «Во Франции, после XVII века, религиозный элемент совершенно исчезает из произведений изящной словесности. Он появляется снова только с Шатобрианом, который ставит в заголовке книги слово «христианство» – хотя он главным образом поражен эстетическими красотами католицизма, и Ламартином, который в заглавии поэтического произведения употребляет слово «религиозные» (Зап. Смирн., I, 149).