Судя по актам механиков, в машинном отделении и кладовых штормом был произведён настоящий погром – было «утоплено и разбито» с по л тонны всякого железного хлама, включая ломы с пожарных щитов. Радисты списали две дефицитные лампы ГУ-74, а в шифровальной каюте совершенно неожиданно «разбилась» десятилитровая бутыль со спиртом, числящаяся за старпомом.
Единственным реально пострадавшим лицом оказался боцман, у которого сорвались с креплений и разлились неплотно завинченные два огнетушителя с недавно заведённой бражкой. Все остальные судовые начальники ходили именинниками, поскольку легально списать такую кучу имущества было практически невозможно. Кстати, с парохода тогда никто ничего не унёс: у нас это как-то не было принято. Это был наш общий дом, и мы сюда только приносили.
Я тоже попытался было под шумок списать пару шприцев и кружку Эсмарха, пропавшую месяц назад во время ремонта, однако был высмеян капитаном, который сказал, что ещё ни разу не видел, чтобы кто-то в шторм ставил клизмы, и ехидно поинтересовался, как я себе это представляю. Я представил и понял, что это не мой случай. Злосчастная кружка «висела» на мне ещё полгода. До следующего шторма.
Хроника первой вахты
Шёл к концу четвёртый месяц моей морской службы на ледоколе вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец». После двух коротких походов в Совгавань и напряжённой работы в ближайших базах подводных лодок судно встало в планово-предупредительный ремонт (ПИР) в бухте Артур. Льды сами по себе растаяли, и особой работы для нас больше не было. Народ сразу занялся всякими бумажными делами – списанием и получением имущества, сдачей зачётов и допусков и прочей неизбежной на флоте волокитой. Механики начали переборку кое-каких механизмов, добывали запчасти к летнему ремонту.
Но вахту-то должен был кто-то нести, и выбор пал на меня. В принципе врачи нигде не несут дежурную службу, кроме больниц и госпиталей, но в нашей бригаде докторам традиционно доверяли стояночные вахты по судну. Да и как сидеть ничего не делая, когда мужики «пашут» не разгибаясь? Совесть потом заест – ты ведь тоже такой же моряк, как и все, такой же член экипажа.
В темпе сдав положенные зачёты и получив допуск на несение службы в качестве вахтенного помощника капитана, я стал готовиться к первой в жизни вахте. Определённый багаж теоретических познаний и недавно «построенный» комплект шикарной морской формы (а особенно моднейшая фуражка с «крабом») настраивали на решительный лад. Из зеркала на меня смотрел вполне приличного вида морячина с внушающим уважение количеством шевронов на погонах и специфическим «ледокольным» загаром на лице, изрядно пополневшем на флотских харчах. Для полноты впечатления не хватало только пары орденов на грудь, ну да это, как тогда думалось, дело наживное.
Дежурство пришлось на пятницу. «Обеспечивающим» поставили старпома, вечером он показал мне список вахты. У нашего капитана с юмором всегда было хорошо, но тут уж он явно переигрывал.
На вахту со мной шли матросы второго класса Пизюков и Шмаровоз, мотористы Наливайко, Бухало и вахтенный механик Волкодав 2-й (Братья Волкодавы, умные и интеллигентные парни из потомственной морской семьи, абсолютно не соответствовали своей грозной фамилии, а восемнадцатилетние пацаны-мотористы не пили вообще). Надо отдать должное и юмористам из отдела кадров, направлявших на ледокол моряков с самыми экзотическими фамилиями. Был у нас, например, матрос второго класса Вася Здун, по прозвищу «Вездесущий», поскольку дважды его поймали за орошением кнехтов жидкостью собственного производства, что на флоте относится к деяниям предосудительным. Излишне говорить, что в его фамилию и прозвище всегда вкладывался совершенно другой смысл.
Утром, приняв дежурство от начальника радиостанции и сделав первую запись в судовом журнале, я со священным трепетом нацепил сине-белую повязку «Рцы» [24] со звёздочкой и пошёл на корму, чтобы, согласно схеме проверок, осмотреть румпельный отсек. Увлекательное путешествие на ощупь в темноте по отсеку было прервано двумя звонками вахтенного матроса («прибытие офицера»).
На корме стоял старший лейтенант из соседней бригады ракетных катеров, в старом рабочем кителе, почему-то спросивший, есть ли у нас брага и коуши. На такой явно провокационный вопрос я с достоинством ответил, что такой ерундой, как бражка, у нас в экипаже не занимаются (что такое коуши, я просто ещё не знал).
Офицер как-то удивлённо хрюкнул и странно на меня посмотрел. Видимо, по достоинству оценив новую, необношенную ещё форму и медицинский значок, он попросил провести его к старпому.
Там и выяснилось, что данные буксирные приспособления (брага и коуши) на борту присутствуют, причём в большом количестве, и поделиться ими мы вполне можем. Тем более что ребятам предстоял перегон ракетных катеров для вьетнамского флота через несколько морей аж до базы в Камрани.
Потом явился разбитной мичман-связист, в старомодных клёшах и пилотке на затылке, и практически ввёл меня в состояние ступора, попросив «крутануть на турачках» сто метров кабеля с катушки. Оказалось, что загадочные «турачки» – это всего-навсего боковые барабаны нашей кормовой буксирной лебёдки. Не зря мне капитан советовал матчасть учить – столько удивительных открытий на родном судне всего-то за пару часов!
Запыхавшийся матрос-рассыльный, придерживая противогаз, передал, что звонили с КПП и что, дескать, «надо что-то забрать». Загадочное «что то» оказалось выпавшим из такси, в обнимку с двумя вещмешками, в дымину пьяным радистом Женей Сидоровым, всего неделю назад временно переведённым от нас на рефрижератор «Ульма» для выхода на обеспечение учений в Южно-Китайское море.
Капитан «Ульмы», предварительно снабдив Сидорова казённым «шилом»[25], направил его на склад за запасными радиодеталями к передатчику. Тот детали добыл и, обмыв это дело с мичманами, на «автопилоте» прибыл на знакомый причал, но… не в ту бухту. Безуспешно попытавшись самостоятельно подняться по трапу, Женя с мычанием пал на четвереньки и мужественно добрался до кормы. Стоявший там старпом, наблюдавший Женино «вползание», спокойно покуривая, иронически прокомментировал: «Сидоров, советские моряки обычно ходят с гордо поднятыми головами, один ты с гордо поднятой ж…».
Благоухающего ядрёным перегаром Женю пристроили на диванчик в пустую каюту и по радио отправили сообщение на «Ульму», где радиста уже начали «искать с фонарями», потому что судно вышло на внешний рейд и начинало таможенный досмотр.
Только успел подать команду на обед, как на борт прибыли флагманский врач, мой начальник майор Петровский, и розовощёкий старлей-«комсомолец» из политотдела.
– Приём задачи К-1, – причмокнув пухлыми губами и подняв указательный палец-сардельку, многозначительно сказал Петровский на вопрос о цели прибытия. – Да, кстати, ты почему в штаб-то редко ходишь? На той неделе занятия были по обеспечению водолазных спусков, а у тебя ещё и допуска нет. Надо получать, а то в рейс не пущу.
– Так уж с армии приучен, товарищ майор, в штаб ходить – только по большой нужде, – брякнул я, явно не подумавши.
– Видал, какие у меня орлы, – захохотал Петровский. – Штаб у них вроде гальюна: только по большой нужде и ходят! В таком случае мы к вам на пароход по малой нужде пришли. С ответным визитом, так сказать. Ну да ладно, веди в кают-компанию – перекусить надо.
Отобедав нашими фирменными «муромскими» котлетами, господа офицеры вздремнули в лазарете весь положенный «адмиральский час» и, позёвывая, убыли на соседний танкер «Печенга». На том приём загадочной «задачи К-1» для нас и закончился.
Чёрт, уже пятнадцать часов – время выхода на связь с диспетчером! Лечу, не поднимая головы, по крутому трапу на мостик. В конце трапа утыкаюсь фуражкой во что-то большое и мягкое. Это что-то оказывается внушительных размеров женской попой, обтянутой синими спортивными брюками. Попа исчезает, и на её месте появляется раскрасневшееся лицо нашей новой дневальной Лукиничны с тряпкой в руках.
– Как-то не с того места мы с вами знакомимся, доктор, – хихикнув, елейным голосом пропела она, вгоняя меня в краску. Чёртова баба! Бормоча на бегу извинения, влетаю в ходовую рубку и щёлкаю тумблером радиостанции. Успел. Принимаю информацию: в среду сворачиваем ППР. Слава богу, не на моей вахте! Под бортом рычит и дымит мощный дизель – рядом с нашей кормой швартуется катер-Торпедолов, с него сходят несколько офицеров с тощими служебными портфелями. С мостика спрашиваю мичмана, куда они потом идут. Оказывается, на внешний рейд. Появляется прекрасный шанс «сбагрить» Женю Сидорова. Быстро его будим, и полусонный, взлохмаченный Сидоров, ароматизируя воздух перегаром, кое-как перевалившись через борт, добирается до катерного кубрика. Одной проблемой меньше.
Незаметно настаёт время ужина, а после него народ идёт домой, и на судне остается одна вахта. Пора делать обход помещений. Снова румпельное отделение, машина, гирокомпас, дальше трюм и форпик. Внизу темно, на ощупь ищу выключатель. Не нахожу, промахиваюсь и с матами съезжаю вниз по трапу в трюм. Пять ступенек – гарантированно проверено собственной задницей.
В форпик лезу уже как положено – с аккумуляторным фонарём. Всё, ритуальные похождения закончились. Делаю запись в журнале – и на отдых. Передаю бразды правления Волкодаву 2-му, его очередь порулить. На боевых кораблях запели горны – спуск флага. Включаем якорные огни и палубное освещение. Пора ночевать. Слегка вздремнул на диванчике в рубке – предстоит «собачья вахта» до рассвета.
В предутренних сумерках в бухту тихонько, глухо постукивая дизелями, проскальзывает подводная лодка. На рубке видны тёмные силуэты подводников и огоньки сигарет. Невольно вспоминаю, как проходил стажировку на таких лодках и кошмарные ощущения при учебном выходе через торпедный аппарат.
Заметно светлеет, предутренняя свежесть проникает даже сквозь альпак, металл палубы покрыт влажным налётом мороси, на которой виднеются мокрые следы вахтенных матросов. Ребята на удивление чётко несли службу и сейчас, звучно позёвывая, драят швабрами корму к приходу капитана.