На берегу появляется первый автобус, в бинокль вижу атлетическую фигуру третьего помощника Севы Ильина. Он должен меня сменить, поэтому торопится и издали машет рукой. С радостью вижу его бородатое лицо с голубыми глазами и белозубой улыбкой. Три звонка – прибыл капитан. На корме «под козырёк» отдаю рапорт. Кэп слушает с серьёзным лицом, приложив руку к козырьку и посмеиваясь умными стариковскими глазами. Потом скоренько сдаю дела, расписываемся с Севой в журнале, иду на рапорт к старпому.
Получив «добро», передаю повязку Севе, потом душ, в койку и проваливаюсь в беспробудный сон. В обед Волкодав проболтался, что меня всю вахту подстраховывали: они со старпомом контролировали мои хаотичные передвижения по судну, отменяли неразумные команды и потихоньку давали указания матросам. А я-то по наивности думал: с чего это у меня служба по первому разу так гладко идёт?
.. Прошло полгода. Я уже сам спокойно нёс стояночные вахты, ничему не удивлялся и даже слегка поучал нового молоденького штурмана, но всегда знал, что в любом случае, что бы ни случилось, мне помогут и выручат. Без лишнего шума и какой-либо корысти, а просто потому, что так надо! На морях без этого нельзя – на том и стоит флот. Стоял до нас, сейчас стоит и после стоять будет.
Ну а первую вахту, конечно, запомнил на всю жизнь, и сейчас, собираясь на день ВМФ, всегда её вспоминаю.
День рождения адмирала
В тёмную и холодную ноябрьскую полночь экипаж ледокола «Илья Муромец», стоявшего на 36-м причале напротив «Пентагона»[26], был поднят по тревоге – в одной из бухт на базе атомных подлодок загорелась плавучая казарма. Я в ту ночь был вахтенным помощником, и вся кутерьма по вызову на борт командного состава и экипажа, запуску гирокомпаса и двух двигателей легла на нас с механиком и мотористами. Это была третья вахта в моей ещё короткой морской жизни, и протекала она на редкость бурно.
Разогнав матросов на оповещение и едва успев сделать записи в судовом журнале, я был срочно вызван в штаб бригады. В коридорах царила деловая суета, носились озабоченные флагманские специалисты и матросы-посыльные, верещали телефоны, густо стоял табачный дым и, разумеется, витали некие речевые конструкции на базе слова «мать», без которых на флоте не обходится ни одно осмысленное мероприятие.
Дело оказалось очень серьёзным, потери от пожара – нешуточными, и о них уже знали в Главном штабе ВМФ в Москве.
Я подошёл было с рапортом к комбригу, но капитан первого ранга повёл глазами на стоящего ко мне спиной здоровенного дядьку в адмиральской шинели. Тот обернулся, выслушал рапорт, потом критическим взглядом окинул мою тощую фигуру в необношенной ещё форме с новенькими шевронами на погонах, фуражке с «крабом», сидящей на голове за счёт ушей, задержал взор на медицинском значке, иронически хмыкнул и неожиданно изрёк:
– О! Ещё один физдрон ушастый! Пароход-то ты хоть умеешь готовить, доктор?
Я было хотел совершенно по-штатски возмутиться за «физдрона», но комбриг (кстати, видевший меня всего второй раз в жизни) исподтишка показал мне приличных размеров кулак и не моргнув глазом бодро доложил, что я один из лучших его кадров и уже максимум через сорок минут судно будет готово к отходу. Хотя это была чистейшей воды импровизация, тем не менее через полчаса (благодаря примчавшемуся капитану) ледокол с половиной штурманов и неполным экипажем, погрузив бочки с пенообразователем, вышел в море, имея на борту почти весь штаб бригады во главе с адмиралом.
Это был мой первый выход в море в экипаже спасателя на реальное ЧП и первое знакомство с контр-адмиралом Акимчиком, начальником аварийно-спасательной службы флота, личностью неординарной и весьма колоритной.
Позже капитан мне доходчиво объяснил, что термином «физдрон ушастый» (в отличие от салаг-матросов) у адмирала Акимчика обозначаются молодые морские командиры, а адмиралы во всём мире относятся к персонам неприкосновенным, обижаться на которых в приличном обществе не принято. Нехай, значит, резвятся, работа у них такая. Как говорится, «чем бы моряк не тешился, лишь бы баб не просил».
На подходе к бухте было видно зарево в полнеба, со свистом летали, оставляя дымящиеся хвосты, раскалённые бочки, по воде растекался горящий соляр и мазут. Спасательное судно СС-22 и пожарные катера строем фронта из всех стволов сбивали пламя, грозившее охватить береговые склады и плавучий док с ремонтировавшейся в нём подлодкой. В воздухе беспорядочно перекрещивались водяные и пенные струи, подсвеченные снизу пламенем и светом прожекторов, создавая невероятно красивую феерическую картину. Наступавший рассвет не чувствовался из-за густой дымной пелены. Наш ледокол и подоспевшие спасательные суда с ходу включились в работу, загоняя струями воды горящий мазут в угол бухты, где его с берега добивали пожарные машины.
К десяти часам утра пламя было сбито, дым рассеялся, и нашим глазам предстала картина полного разгрома, виденного раньше только в документальных фильмах про Пёрл-Харбор. Над водой, покрытой толстым слоем соляра и мазута, сиротливо торчали мачты двух затонувших кораблей, плавали спасательные круги, полузатопленные шлюпки, разбитые ящики, бочки и прочий неописуемый хлам, которого всегда в достатке на месте подобных событий.
Причина была установлена сразу: командир плавказармы, не удовлетворённый обзором пейзажей из каюты, приказал боцману расширить иллюминатор. При помощи ацетиленового резака матросы проделали дыру и ушли, не оставив наблюдателя. Сначала затлела пробковая изоляция, потом полыхнула масляная краска, толстым слоем наросшая в помещениях за долгие годы, – плавка-зарма ПКЗ-147 начинала службу ещё в германском «кригсмарине» и досталась СССР после войны в качестве трофея.
Полусонные матросы-срочники едва успели выскочить на пирс, позабыв все правила и наставления и не задраив за собой отсечные двери и люки, что впоследствии и сыграло роковую роль. Ситуацию усугубило и то, что на корме разом полыхнули сорок бочек солярки, завезённых накануне для отопления плавказармы (они-то и летали по воздуху во всех направлениях).
Сгоревшая ПКЗ, залитая водой из пожарных машин, с креном на левый борт, носом ушла под воду, утащив за собой и пришвартованный к ней старый разоружённый эсминец, служивший складом запчастей. Жертв, к счастью, не было, однако матросы остались в чём были и теперь стучали зубами в старой казарме местного стройбата, отходя от шока.
Флотское командование развернуло штаб на нашем ледоколе, адмиралы провели короткое совещание, и через два часа под воду в «трёхболтовках»* ушли опытные мичманы-водолазы. Здоровенные мужики, участники подъёма затонувшего пакистанского флота в Бангладеш, разминирования бухты Дананга и прочих малоизвестных боевых операций по всему миру, попеременно лазили под водой несколько часов и лишь поздно ночью доложили обо всём адмиралу и нанесли на схему обстановку на дне.
На следующий день утром на пирсе выстроились в две неровные шеренги все участники операции, за исключением вахтенных. На левом фланге стояли «погорельцы», одетые кто во что горазд – при помощи стройбата, судовых команд и сердобольного местного населения – и выглядевшие как разгромленная банда анархистов времён Гражданской войны.
Особенно колоритен был один матрос-бурят, тощие и кривые ноги которого, обтянутые голубыми офицерскими кальсонами, сиротливо торчали из резиновых болотных сапог, рукава замызганной стройбатовской фуфайки свисали до колен, а на стриженой лунообразной голове, сидевшей на тонкой цыплячьей шее, красовалась детская бескозырка с надписью «Герой» и куцыми ленточками. Все, однако, были в тельняшках.
Несмотря на всю серьёзность ситуации, смотреть на это погорелое воинство без смеха было невозможно, и задавленные смешки, порой переходящие в откровенное ржание, перекатывались по всему строю моряков.
Адмирал, орлом пройдясь перед первой шеренгой, для начала зычным голосом объявил, что, поскольку шайка ушастых физдронов, по недоразумению попавших на флот, утопила свои боевые корабли, всем порядочным морякам предстоит это очень долго расхлебывать. В принципе вышеуказанные физдроны, по мнению адмирала, обязаны были в организованном порядке утопиться сами, но из-за нехватки личного состава им придётся здесь «пахать» как минимум до заветного дембеля, а кое-кому предстоит ещё и попариться в дисбате на Русском острове.
Затем адмирал лаконично и очень чётко поставил задачи на первый день, после чего строй был распущен, офицеры расставили людей на работы, и дело пошло. Оно не прекращалось ни днём, ни ночью, на воде и под водой, целых два долгих месяца.
Контр-адмирал Акимчик парил над этой суетой, держа «всех и вся» в поле своего зрения, разнося и поощряя разношёрстную толпу военных и гражданских, подчинив всех своей железной воле. Когда он спал – не знал никто. Когда ночью вахтенные помощники со штабного ледокола по временным, обледенелым дощатым мосткам каждые два часа ползали проверять крен, он был на мостике и выслушивал доклады. Рано утром он обходил места работ, затем из ходовой рубки по радио знакомил всех с обстановкой, воздавая должное всем и каждому сообразно его заслугам, потом весь день допоздна работал в штабе. Даже еду ему носили в каюту.
Дважды адмирала прихватывал приступ радикулита, я как мог ставил его на ноги уколами и мазями, за что он скрепя сердце официально перевёл меня из разряда «ушастых физдронов» в категорию нормальных людей. Иногда по ночам, когда я был на вахте, он беседовал со мной о поэзии и смысле жизни, наизусть цитируя древних философов и поэтов, не забывая, впрочем, напомнить, что не мешало бы сбегать на всплывающую корму ПКЗ и измерить крен. Мужик он был образованный: как-никак две академии, но цитировать наизусть Овидия в ходовой рубке – это, знаете ли, высший пилотаж.
Однажды утром адмирал перед разводом как обычно подошёл к рации, нажал тангеиту микрофона и застыл, открыв рот. На его персональном кресле красовалась ушастая плюшевая кукла Чебурашка в чёрной картонной фуражке с «крабом», контр-адмиральским погоном в лапах и надписью «С днём рождения!» на маленьком плакатике. После секундного замешательства адмирал произнёс: «Ну, мля, физдроны…», затем загнул ещё пару изысканных выражений и закатился радостным смехом. У него действительно был день рождения!