И тут-то многоопытный адмирал, расслабившись, допустил маленькую оплошность.
Всё бы ничего, но он забыл отключить микрофон, и все комментарии вместе со смехом были немедленно разнесены мощными корабельными динамиками по всей бухте, услышаны, поняты и с энтузиазмом подхвачены моряками, выстроенными на кораблях и пирсе для утреннего развода.
Смех катился, набирая силу по боевым кораблям и спасательным судам, витал над чёрными шеренгами матросов и офицеров, гремел железным эхом в пустом плавучем доке и отражался от окрестных сопок. Тряслись от хохота толстые тётки на камбузах. Даже не понимая в чём дело, за компанию ржали стройбатовцы в казарме. Даже от водолазов пузыри из-под воды пошли вроде веселее. Солнце только проглянуло из-за сопок, а всем уже было весело. Славно начинался адмиральский день рождения!
К Новому году операция по судоподъёму закончилась, обгорелые корпуса подняли и отбуксировали на металлолом, потери восстановили, кого-то, как водится, наградили, кого-то сняли – и жизнь пошла своим чередом.
Адмирал Акимчик снова отправился к себе в штаб, править обычную рутинную службу до следующего ЧП, которое не заставило себя ждать менее чем через месяц.
Меня перевели на танкер, идущий в Красное море, и больше с эти незаурядным человеком судьба меня не сводила.
Хилэ дебилэ
Оставив позади тысячи миль и полдюжины морей, танкер «Билим» подходил к Адену. Дальнейший курс лежал в порт Марсель, где ему предстояло пройти капитальный ремонт и дооборудование. В танках оставалось несколько тысяч тонн топлива, которое было необходимо слить в береговые резервуары нашей военно-морской базы, располагавшейся в то время на архипелаге Дахлак в соседней Эфиопии. Это было довольно мрачное местечко – раньше, при итальянской оккупации, там располагалась каторжная тюрьма, ну а для наших моряков Дахлак был чем-то вроде «зоны отдыха».
Отдых, конечно, весьма сомнительный, так как возле Дахлака проходили морские пути контрабандного снабжения оружием эритрейских сепаратистов, и кровопролитные схватки эфиопских сторожевых катеров и эритрейских шхун в море были далеко не редкостью.
После короткой стоянки в Адене танкер, пополнив судовые запасы продовольствия и заправившись дефицитной питьевой водой для базы, в сопровождении сторожевого корабля «Летучий» направился в сторону Дахлака. Никто из экипажа в этих местах не бывал, поэтому всё казалось в новинку. Стояла удушающая жара, был полный штиль, от испарений горючего над танкерной палубой стояло марево, сквозь которое с мостика виднелись только размытые очертания носового флагштока. Народ без нужды на верхнюю палубу не вылезал, ходил буквально «на цыпочках», курение было строжайше запрещено, хотя моряки танкерного флота и так подбирались в основном из некурящих. Малейшей искры было достаточно, чтобы судно взлетело на воздух.
На подходе к эфиопским территориальным водам последовала команда на подъём флага Эфиопии, как это принято по международным правилам. Боцман быстро прицепил полотнище к фалам грот-мачты, и пёстрый эфиопский флаг в безветрии повис у клотика.
Через несколько часов на горизонте показались плоские неясные очертания первых островов архипелага, подул лёгкий береговой бриз. Флаг развернулся полностью, и через пять минут в ходовую рубку прибежал озабоченный радист Серега Молодов с радиограммой в руках. С «Летучего» передали: проверить на соответствие эфиопский флаг. Никто ничего не понял, вызвали на мостик капитана, тот, вглядевшись в полотнище, увидел на полосах изображение династического льва и в изысканных морских выражениях упомянул родителей боцмана.
Мы по незнанию подняли флаг уже давно не существующей императорской Эфиопии, с незапамятных времён валявшийся у запасливого боцмана в его необъятных «шхерах». От международного скандала нас спасло только отсутствие поблизости эфиопов и то, что новый республиканский флаг быстро передали катером с «Летучего». Боцман, вызванный на мостик, божился, что этот флаг ему подсунули мичманы на складе, выдав за новый. Разговор, начавшись с разноса, плавно перешёл на тему познаний об Эфиопии.
Познания, надо сказать, скорее удручали, чем радовали.
Первый помощник, прочитавший пару лекций команде на тему ожесточённой борьбы эфиопского народа с мировым империализмом, утверждал, что экипаж в этом деле очень неплохо подкован. Для проверки его голословного утверждения капитан спросил у рулевого матроса Присяжнюка, как зовут президента Эфиопии.
Тот с неподражаемым «западенским» акцентом (Мыкола был «з-пид Ужгорода») флегматично ответил, не отрывая глаз от картушки компаса: «Мынхисту, значить, Марьям, и это… значить… Хи лэ Дебилэ»[27]. Громовой хохот прокатился по рубке, сразу разрядив напряжённую обстановку. И без того румяный хлопец Мыкола, поняв, что ляпнул не то, густо покраснел.
Капитан Бабушкин, утирая слёзы, прерывистым от смеха голосом сказал:
Ну ты, брат, и потешил! Это ж надо – хилэ дебилэ!.. Менгисту Хайле Мариам Дебайле его зовут, балбес!
Первый помощник, в прошлом кадровый офицер-политработник, сразу поняв, в чём дело, спросил у Мыколы, какой язык тот учил в школе.
– Та нимэцький, – нехотя ответил хлопец.
– Вот! – возликовал помполит. – Полититзанятия-то тут ни при чём! Ежели читать английский текст по-немецки, то «хилэ дебилэ» как раз и получается!.
Веселье прервал семафор с «Летучего» – от берега уже шёл лоцманский катер, нам предстояло пройти извилистым мелководным фарватером в базу и там разгрузиться.
База представляла собой небольшой городок из сборных бараков, металлических складов, обнесённых колючей проволокой. Кроме того, в акватории стоял плавучий док, плавмастерские, плавучие склады-холодильники СХ, сторожевые катера и несколько судов обеспечения. Базу охраняли морские пехотинцы Тихоокеанского флота и – по внешнему периметру – эфиопские солдаты.
По берегу лениво бродили тощие эфиопские коровы, состоящие, на первый взгляд, только из облезлой шкуры, натянутой на скелет со здоровенными рогами. Вымени не просматривалось даже в бинокль, зато было хорошо видно, как они с аппетитом поедали картонные ящики на свалке за казармами.
Пришвартовавшись к пирсу, танкер сразу начал разгружаться в приёмник берегового трубопровода. Над судном тут же повисло удушливое облако паров соляра. В разгар перекачки вышел из строя береговой насос, и, чтобы не прерывать процесс, солярку стали закачивать в автоцистерны прямо через горловины. Все понимали, чем это грозит, но время поджимало – срывался график прохода Суэцкого канала, согласованный с Москвой.
В это время на охраняемом матросами пирсе появилось несколько расхристанных эфиопских солдат во главе с мордатым чернокожим сержантом.
Один из солдат – тощий, в выцветшей добела форме, корявых порыжевших ботинках и зелёной кепке с болтающимися наушниками – выглядел колоритнее других. Он держал автомат на плече как дубину – за ствол, рот у него был полуоткрыт, а под носом подозрительно поблескивал некий биологический субстрат. В общем, революционный боец хоть куда! Эфиопы остановились у начала пирса, рядом с Мыколой, закреплявшим швартовы (танкер по мере разгрузки поднимался), и начали рассматривать судно, о чём-то вяло переговариваясь. Неожиданно в руках у «сопливого» появилась сигарета, и он полез в карман за зажигалкой… Все оцепенели! Счёт шёл буквально на секунды.
Быстрее всех среагировал Мыкола. Он с размаху влепил солдату хлёсткую затрещину, отчего тот, выронив автомат, свалился с пирса в воду, утащив за собой ещё одного солдата и распугав плававших пеликанов. Остальных тут же на пинках вынесли на берег наши морпехи. Поднялся скандал, который эфиопы кое-как потом замяли. Трудно даже представить, что могло бы остаться от базы после взрыва паров топлива в сочетании со складами боеприпасов…
Насос через час ввели в строй, перекачка продолжалась почти до вечера, – к счастью, без происшествий. Капитан, вызвав к себе Мыколу, объявил ему благодарность.
Судно, разгрузившись, покинуло базу и, закачивая на ходу балласт, полным ходом пошло к Суэцкому каналу.
Вечером, когда народ на корме оживлённо переваривал ужин и недавние события, Мыкола стал героем дня. На вопрос, как это ему удалось свалить сразу двоих, гарный хлопец ответил:
– А шо з их, ефиопов, взять! Как есть – хилэ, та ще и дебилэ!
Звёзды южных широт
На выходе из Андаманского моря мы с ходу попали в сильный шторм. Принятый по радио прогноз не радовал: впереди завис циклон никак не меньше чем на трое суток.
Танкер «Илим», поменяв курс, встал носом к волне, и началась нудная выматывающая килевая качка, до тошноты знакомая всем, кто бывал в Индийском океане. Иллюминаторы кают и кубриков были задраены «броняшками», потоянно был включён свет, терялось чувство времени. Народ жил по штормовому расписанию от вахты до вахты, выйти на верхнюю палубу без риска быть моментально смытым было совершенно невозможно. Всё, что могло быть смыто и погнуто, было смыто и погнуто, и мрачный старпом подсчитывал убытки в своём хозяйстве.
Судно было полностью загружено флотским мазутом и соляром, глубоко сидело в воде, и громадные волны свободно перекатывались через танкерную палубу, так что с мостика казалось, что её уже и нет вовсе, а мачта просто торчит из воды. Однако экипаж состоял далеко не из новичков, и никто из моряков панике особо не поддавался.
Капитан Константин Бабушкин сидел в своём высоком кресле на мостике уже почти сутки и часто пил кофе, привычно внимательно всматриваясь покрасневшими глазами в пустынный бушующий океан. Штормовой пейзаж особой радости не вызывал – всё время шёл ливень, низкие, аспидно-чёрные тучи почти цеплялись за мачты, изломанная линия горизонта больше походила на горный хребет. Временами огромные волны, словно тараны, обрушивались на танкер то с одного борта, то с другого, и от каждого удара он содрогался и скрипел шпангоутами, то влезая на гребень одной волны, то скатываясь вниз по спине другой, словно игрушечный кораблик, то выбивая форштевнем тучи брызг, то завывая оголённым винтом.