Вдруг сверху послышалось солидное покашливание, и начальственный бас произнёс:
– Эт-та что ещё за безобразие! Кто позволил? Потом оба ко мне зайдёте – с рапортами!
Мы подняли головы вверх: над нами, на шлюпочной палубе, стоял начальник политотдела бригады капитан второго ранга Усен-цов, шедший с нами пассажиром до Камрани. Приспичило же ему выйти покурить! Не сиделось в каюте! Наведя порядок, Усенцов с чувством выполненного долга гордо удалился в капитанскую каюту – продолжать укреплять интернациональные связи, а мы с Петей, разозлившись, пошли по своим каютам писать рапорты.
В плавсоставе бригады танкеров береговых штабников особенно никогда не жаловали, мы-то из морей иногда годами не вылезали, а эти «орлы» раз в год на недельку в море выскочат и гордятся, будто подвиг какой совершили. Правда, были и среди них мужики вполне приличные, в основном из бывших корабельных офицеров, кому здоровье больше не позволяло в море ходить.
После проводов вьетнамского начальства в каюту позвонил расстроенный помполит Леонтьич и сказал, что начальник политотдела устроил ему выволочку, что нам это с рук не сойдёт и вечером у капитана будет «разбор полётов». Свой рапорт я написал быстро и пошёл к Пете, посмотреть, как у него дела. Всклокоченный Петя дымил сигаретой и яростно стучал на машинке уже вторую страницу рапорта. Глаза его горели, Петю что называется, «несло». Увидев меня, он только замахал руками: мол, не мешай творческому процессу. Ну и ладно! Я спустился в машину, ко второму механику Семёнычу, который, как всегда, находился на своём штатном месте – на четыре метра ниже ватерлинии. Бородатый Семёныч полулежал в мягком кресле, вытянув на пульт длинные волосатые ноги в тапочках 48-го размера и, закрыв глаза, казалось, спал. Однако это только казалось, – так Семёныч «слушал» машину. Хотя главный двигатель сейчас не работал, но на судне было много вспомогательных двигателей, насосов и электромоторов, и во всей этой симфонии звуков тренированное ухо Семёныча чутко улавливало неправильные тона. За его спиной на переборке висел небольшой плакатик, написанный псевдославянским шрифтом с изречением, приписываемым Петру I:
«Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, но драку завсегда учинят. Однако из-за знания зело хитрых навигацких наук на ассамблеи допущены быть могут!».
Таким образом питомцы разных отделений Ломоносовского мореходного училища ВМФ традиционно обменивались любезностями. При этом штурманам было явно хуже, поскольку при Петре I механиков ещё не было.
Я рассказал, как мы с Петей «влетели».
Старина Сэм, потомственный волгарь, проплававший на море уже тринадцать лет и навидавшийся всяких «залётов», только хмыкнул. Вызвав вахтенного моториста Лёшу – Биг Фута, с неистребимым саратовским акцентом приказал тому сбегать в кубрик и сказать, что рубашки вьетнамцам выдали по его личному распоряжению. Пусть-ка ещё и его «политрабочие» попробуют зацепить! Подумаешь, трагедия какая. Это ещё, братки, не «залёт». На том и сошлись.
Биг Фут, прозванный так за то, что при росте 165 сантиметров имел 48-й размер обуви (казалось, будто он идёт на лыжах), шустро спустившись по трапу, доложил о выполнении приказа. «Добро!» – традиционно ответствовал Семёныч и снова задраил веки.
После вечернего чая нас с Петей вызвали к капитану. Надев тропическую форму с погонами, мы прибыли в каюту капитана и отдали листки с рапортами.
В каюте были только капитан, помполит Леонтьич и стармех, и было уже изрядно накурено. Мой рапорт капитан бегло проглядел, на двух Петиных листках споткнулся, заулыбался, удивлённо глянул на совершенно серьёзного Петю, потом положил рапорты в сейф и тяжело вздохнул. Капитан Владимиров был человек вежливый и громких «разносов» не любил, придерживаясь ленинского мнения, что наказание страшно не своей жестокостью, а своей неотвратимостью. Поэтому любил долго «мариновать» нарушителей дисциплины, пока те не осознают всю глубину своего падения. Однако на сей раз он был краток и мыслью по древу особенно не растекался.
– В общем, так, товарищи командиры! Факт нарушения инструкции налицо, начальником политотдела подтверждается, нарушителями не оспаривается. Долго разбираться не будем. Вам, Скворцов, выговор, а вам, милейший доктор, «строгач» – так сказать, по совокупности деяний! Надеюсь, помните, как вы две недели назад, «послали» ночью группу офицеров с МПК во время заправки! А они, между прочим, уже успели настучать адмиралу! Воспитывать вас всех уже поздно, списывать некуда, так что давайте больше меня не подводить. На этом всё! Теперь к делу. Ночью подойдут два бронекатера, надо заправить их соляром, тонны по три. Из судовых запасов, конечно, – там у нас экономия приличная. А вьетнамцы с береговой базы просили ещё перевязочного материала немного подкинуть на катера и чего-нибудь из лекарств. Вы уж там сами разберитесь, доктор, чего вам не жалко. Завпроду я уже сказал, чтобы по паре мешков муки на каждый катер выделил. Так что тоже проследите. Вам говорю, Андрей Леонтьевич, вы у нас вроде как за интернациональную помощь народу Вьетнама отвечаете. Как закончим, с рассветом снимаемся на Камрань. Всё! Все свободны! Старпома ко мне!
Мы дружно ответили «Есть!» и, переглянувшись, вышли из каюты, мягко говоря, слегка ошарашенные. Ну, к выговорам-то нам не привыкать: как дали, так и снимут, дело знакомое, даже, я бы сказал, привычное, а вот насчёт остального… Поистине, что положено коту, то не положено котёнку!
Тем не менее мы резво разбежались по местам готовить «передачу» вьетнамским морякам. Пришлось ночью немного потрудиться. А то, что капитан вспомнил мне про историю с офицерами-противо-лодочниками, так ещё неизвестно, чья это вина. Ночью в Японском море к нам подошли на заправку два малых противолодочных корабля – они там «гоняли» американскую подлодку. Я, разбуженный среди ночи шумом дизеля, выглянул из открытого иллюминатора каюты и был совершенно неожиданно в три голоса беззлобно «обложен» товарищами офицерами, стоявшими на мостике. Соответствующим образом достойно ответив (предложением совершить пешее эротическое путешествие по всем известному, давно проторенному маршруту), я спокойно улегся спать. А они, видите ли, обиделись!
Но мысль о том, чего же такого смешного написал в рапорте Петя, меня не оставляла, и я попросил у него копию почитать. У Пети осталась только одна помятая страница, но и ее хватило, чтобы понять, почему так улыбался капитан.
Рапорт, хотя по форме и напоминал официальный документ, был выдержан в смешанном духе произведений Ильфа и Петрова и циркуляров Главного штаба ВМФ, после стандартной «шапки» он начинался примерно так:
«Сего числа я… находясь на правом шкафуте, между 58 и 62 шпангоутами, совместно с судовым врачом проводил скрытое визуальное обследование акватории внешнего рейда порта Дананг с целью о выявления внешних проявлений диверсионной деятельности в соответствии с директивой Генштаба ВМФ от… года №… В 10.30 по судовому времени на остовом направлении (курсовой угол 20, дистанция 5 кабельтовых) нами было обнаружено малое плавсредство иностранного производства, без опознавательных знаков, направляющееся непосредственно к судну с неизвестными намерениями, не подавая положенных по МППСС[30] сигналов. Вследствие слабого знания корабельного состава иностранных флотов и при наличии отсутствия соответствующей справочной литературы плавсредство было ошибочно классифицировано нами как сверхмалая подводная лодка, находящаяся в позиционном положении. В соответствии с п… ст… Корабельного устава (КУ-57) нами было проведено голосовое оповещение дежурно-вахтенной службы. Поскольку судовая тревога дежурной службой не объявлялась, нами было принято решение скрытно продолжать усиленное наблюдение.
В ходе наблюдения, при сближении с плавсредством до 0,5 кабельтовых, было визуально уточнено, что в нём находятся два несовершеннолетних гражданина СРВ, по-видимому, терпящих бедствие. Поскольку у граждан не было установлено наличия запасов продовольствия и пресной воды, необходимых для плавания (о чём они сигнализировали вьетнамскими словами «ням-ням»), нами было принято решение о снабжении вышеуказанных граждан СРВ минимально необходимым количеством продовольствия из личных запасов для перевода плавсредства на левый борт судна и последующей передачи несовершеннолетних граждан вьетнамским представителям, находившимся на бронекатере № 32.
Однако после пополнения запасов граждане от дальнейшей помощи путём активной жестикуляции отказались и, видимо, сочли необходимым самостоятельно добраться до пункта назначения, чему мы воспрепятствовать не смогли в связи с незнанием вьетнамского языка и отсутствием механических удерживающих средств.
В своих действиях мы руководствовались исключительно чувством интернациональной солидарности с народом СРВ, привитым нам на плановых судовых политзанятиях, а также основными положениями «Женевской конвенции об оказании помощи терпящим бедствие на море» 1949 года.
Прошу отметить, что заключительная часть наших действий происходила под наблюдением начальника политотдела, капитана второго ранга Усенцова В.Г., который не отдавал прямых приказаний об их прекращении, что свидетельствует о правильности принимаемых нами решений.
При этом считаю возможным…» (тут лист обрывался).
Я с трудом оторвался от чтения этого шедевра бюрократического творчества. Ай да Петруччио! Не зря его острого языка помполит Леонтьич откровенно побаивается и от дискуссий старательно увиливает.
Рано утром по судовой трансляции прозвучала привычная команда: «По местам стоять, с якоря сниматься!». Главный двигатель уже работал на малых оборотах. Заработал шпиль, загромыхали выбираемые якорь-цепи, и судно, разрезая форштевнем мутные воды залива, на малом ходу направилось к выходу из бухты Дананга. Вьетнамские бронекатера подняли на мачтах флажные сигналы «Счастливого плавания». Низкие болотистые берега бухты постепенно исчезали из вида.