В середине восьмидесятых в Эфиопии, совсем недавно пережившей очередную войну с Сомали, были засуха и голод. Люди умирали тысячами, в целых селениях не оставалось ни одного живого человека. Газетные полосы пестрели фотографиями детей, больше похожих на скелеты.
Правительство СССР экстренно организовало «воздушный мост», по которому продовольствие самолётами военно-транспортной авиации стран Варшавского договора доставлялось на эфиопские аэродромы.
Путь неблизкий, горючего на обратный полёт самолётам АН-12 уже не хватало, и авиационный керосин доставляли морем. Наш танкер после завершения операции по разминированию Красного моря возил горючее для самолётов из Севастополя – через Босфор и Суэцкий канал в порты Массауа и Асэб.
К нефтебазе на окраине порта Асэб мы подошли ночью и встали на якорь, дожидаясь прилива. Над невысокими горами уже поднялось солнце, когда к нам подошёл лоцманский катер и повёл нас к причалу. Команда катера (за исключением прилично одетого лоцмана) представляла собой пёструю компанию худощавых негров разных оттенков чёрного цвета, одетых в живописные лохмотья комбинезонов.
Мы быстро подсоединились к трубопроводу и стали отдавать керосин в серебристые береговые резервуары с надписью «Шелл». На тропической жаре судно сразу же окутало облако испарений топлива, готовых взорваться от малейшей искры, поэтому все старались особенно на палубу не высовываться. Процесс перекачки восьми тысяч тонн авиационного горючего – дело весьма долгое, и мы стали потихоньку, без особого любопытства, осматриваться вокруг. Шёл уже девятый месяц нашего пребывания в морях, и африканская экзотика всем основательно приелась.
Сама нефтебаза ничего особенного не представляла, но вокруг всё напоминало о недавно прошедшей эфиопско-сомалийской войне. Из множества орудийных двориков, обложенных мешками с песком, высовывались длинные тонкие стволы зенитных 40-миллиметровых «бофорсов», что имело вид какой-то диковинной рощи. Базу, видимо, несколько раз бомбили: кругом было множество старых, уже заплывших песком воронок и валялись искорёженные, обгоревшие остатки резервуаров. Вместо зданий – груды развалин.
Моё внимание привлекла какая-то тёмная бесформенная полоса, шедшая по лощине слева от нефтебазы и упиравшаяся в море. Я взял в рубке бинокль и вышел на сигнальный мостик. Мощная оптика приблизила берег, и загадочная полоса в лучах утреннего солнца оказалась самым настоящим кладбищем разбитой военной техники, в основном советского производства сороковых – пятидесятых годов. Здесь было множество танков Т-34 и Т-54 с пробитыми бортами, разорванными гусеницами, свёрнутыми набок башнями и бессильно опущенными стволами пушек. Некоторые из них были зелёного цвета с остатками номеров, другие – полностью выгоревшие, рыжие от огня, зарывшиеся в песок ржавыми катками.
Отдельной кучей были свалены выгоревшие изнутри коробки бронетранспортёров со сгоревшими колёсами, ощерившиеся открытыми люками и стрелковыми амбразурами. Из-за бронетранспортёров виднелись искорёженные рельсы направляющих старых «катюш» на обгорелых остовах зиловских грузовиков. Нелепо задрав вверх погнутые станины, валялись на боку противотанковые пушки со смятыми и пробитыми щитами и несколько полевых гаубиц М-30 с разорванными лепестком стволами. Громоздились сваленные друг на друга изуродованные грузовики и фургоны разных марок. Бесформенными грудами лежал какой-то алюминиевый хлам, в котором с трудом угадывались остатки сбитых самолётов. Наполовину занесённые песком, далеко сбоку сиротливо стояли проржавевшие до дыр корпуса трёх итальянских танков времён Второй мировой. Но особенно впечатляли два танка Т-54, ушедшие в морской песок до самых башен, стоявшие в приливной воде с открытыми люками и поднятыми стволами-хоботами, напоминавшие пришедших на водопой слонов. Всё это скопище битого военного металла походило на гигантскую железную змею, выползающую из пустыни в песчаную лощину и уходящую в море.
Глядя на этот унылый пейзаж, трудно было представить, что когда-то всё это мёртвое железо гудело моторами, лязгало гусеницами, громыхало орудиями, сходясь в смертельных боях на выжженной солнцем эфиопской земле. И вряд ли удалось уцелеть чернокожим парням, сидевшим тогда за рычагами танков или согнувшимся за щитами противотанковых пушек. За что они дрались и погибали, ибо не настало желанного мира и благоденствия ни в Сомали, ни в Эфиопии? О чём они молили и кричали, сгорая заживо в танках, пробитых кумулятивными снарядами?
Невольно приходило сравнение с картиной Верещагина «Апофеоз войны» с грудой черепов на переднем плане. Только здесь черепа выглядят по-другому, они из ржавого, изуродованного и опалённого огнем металла… Вот такой он, апофеоз современной войны. Совсем недавно мы видели подбитые израильские танки, разбросанные по пустыне вдоль Суэцкого канала после штурма египтянами «линии Бар лева», а теперь вот здесь…
Невесёлые мысли приходили в голову при разглядывании берега. Конечно, весь этот металл, собранный здесь с полей боёв, со временем погрузят на баржи и отправят на переплавку. Обычное дело, люди к этому уже привыкли. Вездесущие пацаны весь день лазят по танкам, роются в железном хламе, отыскивая что-то своё, только им понятное и нужное, не задумываясь над смыслом того, что здесь произошло. И звонкие детские голоса гулким эхом отдаются в пустых выжженных коробках.
Вечером мы как всегда сидели на юте, лупили по столу самодельными медными костяшками домино и травили байки. Ночь, как обычно бывает в тропиках, быстро упала на землю непроницаемой чёрной пеленой. На судне и на берегу зажглись редкие огни, дрожащие в воде бухты. Откуда-то из сомалийской пустыни подул тёплый вечерний бриз, и вот в ночной тишине с берега неожиданно послышались странные, стонущие звуки от потревоженного ржавого железа. Они доносились из той лощины, где сгустился ночной мрак, словно души сгоревших в танках солдат взывали о чём-то, словно изуродованный, пробитый и окровавленный металл жаловался на свою горькую судьбу…
Моряки как-то сразу замолчали, бросили домино и мрачно разошлись по каютам. Бриз дул с перерывами до середины ночи, и зловещие стоны железа бередили душу до рассвета. В этом было что-то мистическое, непонятное и оттого страшное.
Утром танкер, закончив разгрузку и дождавшись прилива, снялся с якоря и взял курс на Аден. Больше нас судьба, к счастью, в это мрачное место не заносила. На море и так, без этого, слишком много мрачных мест, над которыми ощущается чёрная аура смерти.
Самый обычный переход
Небольшой отряд кораблей и вспомогательных судов 8-й оперативной эскадры, возвращаясь с боевой службы в Индийском океане, проходил Сингапурским проливом.
В воздухе над кораблями висел белый вертолёт сингапурских ВВС, с которого, свесив ноги за борт, вели прямой репортаж два субъекта с телекамерами. Моряки с интересом наблюдали собственные корабли на экранах телевизоров в кают-компаниях. Видимо, для полноты впечатления параллельным курсом следовали несколько ракетных катеров – Республика Сингапур изо всех сил демонстрировала свою военно-морскую мощь. Надо сказать, не очень-то впечатляюще. Тем более что ещё месяц назад нам пришлось долгое время лицезреть авианосцы и тяжёлые ракетные крейсеры американского Шестого флота в Персидском заливе.
Облегчённо вздохнули только после выхода в Южно-Китайское море, когда растаяли на горизонте небоскрёбы гигантского города-государства.
И тут, как назло, вышел из строя главный двигатель большого десантного корабля «Сергей Лазо», и танкеру «Владимир Колечицкий» пришлось взять его на буксир, из-за чего эскадренный ход снизился до восьми узлов. Корабли выстроились в походный ордер: головным шёл большой противолодочный корабль «Таллин», за ним сторожевик «Летучий», рефрижератор «Вильма», а замыкал строй танкер с десантным кораблём. Переход явно не задался, и все (а моряки народ суеверный) предвидели в недалёком будущем очередные пакости судьбы. И они не заставили себя ждать.
Минут через двадцать к нам прилетел последний привет от Сингапура – сверху из-за лохматых туч на танкер спикировали два штурмовика А-4М «Скайхок». Промчавшись на уровне мостика, они дали форсаж, взметнув фонтаны воды, – и, оглушив всех рёвом двигателей, красиво ушли боевым разворотом на бреющем полёте, почти по гребням волн, оставляя за собой пенный след из брызг. Затем резко рванули вверх и исчезли в облаках.
– Запишите в судовой журнал время облёта и координаты, – сказал капитан Владимиров вполне спокойным голосом. – Потом в рапорте укажем на опасное маневрирование. Больше всё равно ничего нельзя сделать. Да и не сшибёшь поганцев – не война всё же.
Вскоре на экране локатора замаячили две яркие засветки – с востока на нас держали курс два корабля: судя по скорости, явно военные. Через несколько часов они появились на горизонте – американские эсминец и фрегат типа «Нокс». Фрегат, замедлив ход, остался сзади, а эсминец, гоня перед острым форштевнем белый бурун, лихо кренясь на волне, прошёл вдоль строя. На борту чётко выделялся крупный белый номер «24».
– Это «Уодделл», – сказал всезнающий начальник радиостанции Володя Онощенко. – За двадцать лет пароходу, а всё выделывается! В прошлом году перед «Печенгой» вот так же крутился, пока не пуганули.
В те годы американцы часто задирали наших таким вот образом – то проходя в опасной близости от бортов, то «срезая нос». Опасная игра шла порой часами, и уступать никто не хотел, балансируя на грани столкновения. Вот и «Уодделл» сейчас носился вдоль строя невозмутимо идущих советских кораблей, как моська вокруг слона, нарушая все правила МППСС. Он иногда подходил настолько близко, что были хорошо видны фигуры и лица матросов в синих робах и белых шапочках. На мачтах советских кораблей появились сигнальные флаги, по международному своду сигналов предупреждающие американцев об опасном маневрировании. Однако эсминец не унимался. Нужно было что-то с ним делать – приближалось расчётное время дозаправки, которая производится на ходу, когда корабли идут по бортам танкера и принимают горючее через шланги траверзных передач. Малейшая неточность рулевых ведёт к столкновению с трудно предсказуемыми последствиями.