Добротный клёпаный корпус «Полярника», с прямым кованым форштевнем, деревянной палубой, архаичной «двухостровной» надстройкой и прямой высокой трубой, смотрелся как динозавр рядом с пришвартованными хищными и стремительными корпусами сторожевиков, утыканных антеннами, реактивными бомбомётами и ракетными установками.
На палубе ещё остались многочисленные следы от фундаментов орудийных платформ – плавбаза в своё время была вооружена весьма не слабо. Сам по себе пароход был ещё крепким, и машина ещё вполне тянула, но трубопроводы совершенно износились и постоянно текли, грозя лопнуть от давления в самый неподходящий момент. И экипаж на нём был соответствующий – деды предпенсионного возраста. Однако «деды» службу знали, встретили дежурного по части как положено – чётким докладом и экскурсией в ходовую рубку.
И хотя в корабельной бане вовсю шла вечеринка с дамами, а крепко поддавший новый судовой доктор, с непривычки заплутавши в трюме, периодически издавал жалобные вопли о помощи, ни единого звука на верхней палубе слышно не было, и Иноземцев со спокойной совестью пошёл в штаб – немного вздремнуть и подготовиться к утреннему рапорту.
Но поспать не пришлось: военный патруль поймал трёх курсантов мореходной школы ВМФ за нарушение формы одежды. Курсанты проходили практику на судах бригады в Малом Улиссе, и, поскольку они носили матросскую форму (хотя и без погон) и бескозырки, их постоянно и повсеместно отлавливали комендантские патрули для выяснения личности и за неуважение к форме. Пришлось ехать в комендатуру и выручать пацанов.
Утром, злой и невыспавшийся, Иноземцев докладывал об итогах дежурства. Отметив все негативные нюансы несения вахтенной службы в бригаде, особо упомянул о Равиле, грамотно увязав это со слабой работой первого помощника «Муромца» с личным составом. Потом, глядя на безмятежное пухлое личико флагманского врача, совершенно неожиданно для себя злорадно брякнул:
– А вот ваши доктора, майор Петровский, совершенно распустились! Вечерами таскают ящики с валерьянкой по судам, да на «Иркуте» ещё и либидо потеряли!
– Что-что? – переспросил ошарашенный Петровский, только что втихомолку обсуждавший в задних рядах с флагманским «водолазом» подробности его вчерашнего похода в ресторан. – Какое там ещё либидо?
– Казённое. Небось, потом на шторм опять будете списывать!
– Майор Петровский! Объясните, в чём дело, – строго сказал комбриг.
И Петровский, надо сказать, с превеликим удовольствием (а когда ещё выпадет шанс «вставить фитиль» политотделу) разъяснил суть вопроса.
После минутного замешательства штаб буквально взорвался от хохота. Раскрасневшийся комбриг, вытирая слёзы, поспешно распустил развеселившуюся компанию штабников – от греха подальше. Иноземцев, сдав дежурство, отправился «на ковёр» к начальнику политотдела, где понуро выслушал разнос и выскочил из кабинета с ядовитым пожеланием вслед всемерно повышать свой общеобразовательный уровень.
К вечеру об этом «проколе» уже знала вся бригада, и злые языки быстро приклеили Иноземцеву кличку Капитан Либо (недавно прошёл фильм «Майор Вихрь»), подходившую по звучанию. А новое словечко быстро вошло в обиход и часто, к месту и не к месту, применялось моряками. Например, мотористы на «Россошанске» упивались «до потери либидо», пугая своей учёностью совершенно серых в этом плане матросов с пожарных катеров.
Иноземцеву повезло – через два месяца его перевели с повышением замполитом в сотую бригаду десантных кораблей на большой десантный корабль «Николай Вилков», где он наконец-то окунулся в привычную ему атмосферу настоящей службы. Очередное звание тоже не заставило себя ждать, и в дальний поход он ушёл уже капитаном третьего ранга. К счастью, в новую бригаду его кличка не перешла.
Вот только корабельных докторов Василий Павлович стал с тех пор побаиваться
Маленькие истории от Михалыча
Владислав Михайлович Авксентьев – старый морской доктор, подполковник медслужбы запаса, проплававший всю жизнь на подводном флоте, – преподавал у нас на военной кафедре ОТМС (организацию и тактику медицинской службы). Остроумный, бывалый мужик умудрялся так преподносить скучнейший свой предмет вперемежку со всякого рода военно-морскими байками, что эти истории (впрочем, и азы тоже) запомнились на долгие годы. Вот несколько из них.
Про калоши и фокстрот
Дело было в середине пятидесятых годов. Михалыч, тогда ещё слушатель четвёртого курса Военно-медицинской академии, дежурил в хирургическом отделении.
Молодой преподаватель академии в звании майора заступал дежурным по части. Развод караула и дежурной смены проходил во дворе старинного здания ВМА под оркестр, который играл соответствующие уставам мелодии маршей.
Надо сказать, что майор, как и полагается учёным мужам, был достаточно рассеян. Стояла сырая ленинградская осень, кругом были лужи, и многие горожане, в том числе и военные, ходили в очень модных тогда блестящих калошах завода «Красный треугольник». Майор, опаздывавший на развод, выскочил из трамвая, забежал в дежурку, надел ремень, нацепил кортик и кобуру нагана и, запыхавшись, появился перед строем дежурной смены, как и следовало ожидать, блистая неснятыми калошами. Учитывая то обстоятельство, что новенькие фасонистые калоши «со свистом» сочетались с наглаженными до бритвенной остроты брюками-клёш, проход майора перед строем медиков выглядел очень эффектно. Невнятной скороговоркой пробормотав положенные по уставу гарнизонной и караульной службы слова команд, новоиспечённый дежурный по части после команды «шагом марш», поддёрнув очки и взяв под козырёк, произнёс исторические слова: «Оркестру играть, э-э-э, фокстрот!».
Усатый капельмейстер невозмутимо взмахнул палочкой, и оркестр, недолго думая, грянул «Серенаду солнечной долины», после чего давящиеся от смеха военные доктора, смешавшись в кучу, попытались ревностно, но безуспешно изобразить строевой шаг под музыку Глена Миллера.
Самый весёлый и необычный в истории академии развод (впоследствии окрещённый «расползанием») состоялся, навечно войдя в анналы военно-морской медицины.
Майор, успешно защитив кандидатскую диссертацию по хирургии, долго служил на Дальнем Востоке, закончив военную службу полковником, начальником госпиталя. Затем, став доктором наук и профессором, он заведовал кафедрой нормальной анатомии во Владивостокском мединституте. Умнейший, надо сказать, был человек. И большой оригинал.
«Самый полный…»
После войны Балтийский флот активно пополнялся трофейными боевыми кораблями и судами, наспех подремонтированными на верфях побеждённой Германии и вовремя капитулировавшей Финляндии.
Михалыч, в то время слушатель первого курса Военно-медицинской академии, был направлен на корабельную практику в одну из бригад траления Ленинградской военно-морской базы, дислоцированную в Кронштадте. И с ходу попал на только что прибывший после ремонта из Фридрихсхафена трофейный военный транспорт № 52.
Ожидавший назначения на крейсер «Киров», Михалыч, ошалело разинув рот и сдвинув бескозырку на затылок, взирал с пирса на крупноклёпаный корпус с прямым форштевнем и кормой «кринолином». Старомодная высокая труба, попыхивающая чёрным дымком, посвист пара и кучи шлака на пирсе свидетельствовали о том, что пароход неплохо послужил в качестве минного заградителя не только фюреру, но, похоже, ещё и кайзеру Вильгельму, и что было ему, родимому, ничуть не менее сорока лет от роду. А старая паровая машина на угле не позволяла «выгребать» более шести узлов [33].
Однако пароход, несмотря на то, что однажды уже побывал на дне, был ещё очень даже крепкой посудиной, на совесть склёпанной из крупповской стали, и начальство принялось мучительно думать, куда бы его пристроить. И додумалось! Пароход загрузили пустыми бочками, забронировали рубку, часть помещений – и нарекли его «прорывателем минных заграждений № 17». Планировалось, что он, направленный на минные поля, своим корпусом вызовет взрывы донных магнитных мин, а сам при этом останется на плаву.
А минного добра на послевоенной Балтике было видимо-невидимо, ибо воюющие стороны считали своим долгом напихать в море как можно больше минных заграждений. Ещё через несколько десятилетий после войны тральщики их вылавливали и уничтожали. А многие минные банки так и не вытралены до сих пор.
После переоборудования корабль пошёл на свои первые ходовые испытания. На борту пожелал присутствовать сам комфлота-четыре [34] вице-адмирал Левченко – крутой мужик, из революционных матросов, большой мастер многоэтажных матов до- и послереволюционного содержания. На мачте взвился адмиральский брейд-вымпел с двумя звёздами, и, зачадив, новоиспечённый прорыватель «почапал» на Большой Кронштадтский рейд.
Михалыч, находившийся на мостике в качестве матроса-посыльного, внимательно слушал диалоги отцов-командиров и набирался офицерской мудрости.
Разогнавшись до вполне приличной скорости в пять узлов, командир корабля запросил у адмирала «добро» на полный ход и гордо перевёл реверс машинного телеграфа на «полный».
Пароход густо зачадил, задрожал мачтами и выдал… шесть узлов.
Гордей Иваныч Левченко, в своё время покомандовавший эсминцами и привыкший к лихим атакам и десантам, недовольно покосился на командира. Тот, чутко уловив настроение начальства, тут же запросил «добро» на «самый полный». Из машины недоумённо переспросили, разозлённый командир через раструб рявкнул в ответ матом. Кочегары в темпе заработали лопатами, командир БЧ-5 до отказа прибавил оборотов. «Прорыватель» начал судорожно трястись, греметь заклепками и трещать шпангоутами, затем выпустил громадное облако чёрного дыма и помчался со скоростью… шесть с половиной узлов! Это было всё, что заслуженный ветеран мог дать, после чего старая машина сразу «скисла», жалобно забрякав мотылями и выпустив на прощание кольцо чёрного дыма.
Адмирал, выдав несколько виртуозных матросских ругательств, вызвавших молчаливое восхищение у всех присутствующих, с недовольным бурчанием отбыл командирским катером на сопровождающий эсминец (тоже из трофейных), клятвенно пообещав на прощание списать старую калошу в народное хозяйство.
Пароход потом подремонтировали, и он ещё лет двадцать добросовестно тянул лямку в качестве несамоходной плавбазы аварийно-спасательной службы Балтийского морского пароходства.
Михалыча же перевели для дальнейшей практики на «Ваню-Ма-ню» – так моряки прозвали монитор «Выборг», бывший финский броненосец береговой обороны «Вяйнемайнен», который наши безуспешно пытались найти и утопить всю финскую и Отечественную и который финны после окончания этих войн отдали СССР. А списали его аж в середине шестидесятых годов – такой вот крепкий корабль оказался.
Про ассоциации
Суровый Михалыч прибыл на занятия по ОТМС во всеоружии. Дежурный развернул и развесил по стенам целую кучу страшных плакатов про поражающие факторы ядерного оружия и последствия радиационных поражений. Все судорожно стали рыться в конспектах в поисках формул снижения радиации и усердно что-то писать, старательно изображая неподдельную заинтересованность в предмете.
Михалыч, понимающе ухмыльнувшись в седую бородку клинышком, подошёл к доске и стал рисовать мелом задачу по расчёту уровня радиации в случае ядерного взрыва в городе Владивостоке. Рисовальщиком он был неважным, поэтому по ходу дела пояснял, что он хотел изобразить.
– Это, значить, полуостров Муравьёва-Амурского (на доске появилось нечто похожее на пожарную «кишку») с островом Русский и архипелагом Римского-Корсакова (у конца кишки появились небольшой эллипс и несколько мелких точек).
– А это, стало быть, заливы Амурский и Уссурийский (к основанию «кишки» справа и слева были пририсованы два больших овала).
– А вот здесь, в центре города, значить, будет взрыв, – (заштриховал кружок в конце «кишки»), – и от него вам нужно рассчитать последствия. Всё, время пошло!
Однако вместо дружной работы студенты сначала притихли, заворожённо глядя на доску, затем раздались робкие смешки, переросшие в общий хохот.
Дело в том, что всё, нарисованное Михалычем, в комплексе удивительно напоминало мужские гениталии с капельками, смахивавшими на классические симптомы известной всем болезни. Уж тут-то студенты-медики четвёртого курса ошибиться не могли!
Михалыч, отойдя от доски подальше и тоже поняв в чём дело, заулыбался, стёр с доски своё произведение и, укоризненно глядя поверх очков сказал:
– Странные у вас, однако, ассоциации, господа студенты!
Повесив на доску плакат с нормальной схемой Владивостока, он повторил задачу. Расчёты-то мы, конечно, сделали, да и забыли, а вот «ассоциации» остались надолго.