Общеизвестным и неоспоримым фактом является то, что большинство анекдотов берётся из жизни – я и сам неоднократно бывал тому свидетелем.
Эта история случилась во Владивостоке в середине семидесятых годов. Я, в то время ещё студент мединститута, ранним зимним утром ехал на трамвае из общежития на Первой Речке в больницу Дальзавода, где у нас должен был быть зачёт по хирургии. Декабрь
выдался на редкость морозным и ветреным, и в полупустом, ещё не прогревшемся трамвае было ощутимо холодно, а на окнах уже нарос белый и пушистый иней. Народ поёживался и кутался в воротники, все молчали, а кое-кто и подрёмывал.
На остановке возле цирка в трамвай вошёл коренастый, с тропическим загаром на лице капитан второго ранга с маленькой вертлявой черноглазой девочкой в пушистой беленькой шубке.
Офицер сел в кресло, посадив ребёнка на колени, и о чём-то задумался. Девочке, сначала сидевшей смирно, видно, стало скучно, и она начала скрести рукавичкой иней на оконном стекле, проделывая в нём маленькое окошко, которое тут же снова зарастало инеем. Стекло неприятно пищало, белые кристаллики сыпались офицеру на шинель, он морщился и что-то потихоньку девочке раздражённо выговаривал. Можно было уловить слова: «Ты в кого такая пошла, почему не слушаешься? Сказал ведь: не делай этого!».
Девчонка надулась, перестала скрести окошко, а потом, немного помолчав, дрожащим от обиды звонким, слегка картавым голоском неожиданно «выдала» на весь трамвай:
– В тебя и пошла! Тебе ведь мама сколько говорит – не писай в раковину, а ты ведь всё равно писаешь!
Мёртвая тишина в трамвае взорвалась громовым хохотом. До слёз смеялись все, даже кондукторша и водитель. Обдавая всех свежим одеколонно-чесночным перегаром, ржал забулдыжного вида мужик, до этого тихо дремавший на заднем сидении.
Побуревший от стыда офицер, прихватив в охапку девчонку, пулей вылетел на ближайшей остановке из хохочущего трамвая.
А пассажиры ещё долго оживлённо обсуждали событие, пересказывая вновь вошедшим, которые тоже начинали смеяться.
Сам я от этого случая в клинике немного пострадал, потому что у моего больного, которому я рассказал трамвайную историю для поднятия духа, от смеха разошёлся шов на животе, и наш доцент устроил мне небольшую, вежливую и интеллигентную «выволочку».
Зачёт по хирургии я сдал только со второго захода…
Прошло много лет. Как-то на курорте в Шмаковке в нашу комнату поселили богемного вида патлатого и модно небритого молодца лет двадцати пяти, со скептическим выражением на лице. Бросив сумку в шкаф, он сразу же завалился на койку, распространяя по комнате стойкий носочный аромат. Как оказалось, он был из Владивостока и работал в каком-то издательстве. Творческая личность, в общем.
Я рассказал ему эту историю. Мой собеседник, поковыряв в носу, серьёзно и как-то странно посмотрел на меня и изрёк:
– Ну ты, дед, и гонишь! Да этому анекдоту уже лет двадцать, я его ещё от покойной бабки слышал.
Я мысленно прикинул: а ведь точно, не соврал парень – почти двадцать пять лет прошло… Да уж, летит времечко!
Разное море
На картах море обозначено только синим, а на самом деле оно бывает очень разным. Оно бывает строго тёмно-синим в снежнобелых льдинах, напоминающих куски рафинада, на Камчатке, оно бывает бу ты лочно-зелёным у японских берегов, мутно-жёлтым – у Вьетнама, изумрудно-зелёным – у берегов Цейлона, лазурно-голубым – в Средиземноморье.
У него изменчивый характер, оно то ласковым котёнком увивается у ног, то, нахмурившись, с шипением катит нескончаемые валы, с которых ветер клочьями срывает белоснежную пену, то встаёт неумолимой свинцовой стеной и падает тысячами тонн на стальную палубу корабля, сминая леера и снося на своём пути всё незакреплённое.
Море может заставить человека почувствовать свою ничтожность, а его сердце – трепетать от ужаса. Тогда сам себе покажешься крохотным кусочком плоти на маленьком островке железа, затерянном в безбрежном хаосе бушующего океана, поглотившего уже миллионы жизней. Неумолимая и бесстрастная статистика подтверждает, что каждый день в море гибнет минимум одно судно, десятки моряков уходят на дно, и каждый день в зале страхового общества Ллойда печально звонит колокол с погибшего фрегата «Ла Лютин», а чёрная страница в журнале «Морской флот» называет корабли поименно.
Море может подарить тебе такую радость, которую ты никогда и нигде больше не встретишь. Когда сердце от восторга выскакивает из груди, когда хочется во всё горло кричать от переполнивших тебя чувств, стоя на мокрой, уходящей из-под ног палубе, вцепившись руками в леера, обдаваемый мириадами солёных брызг, вспыхивающих на солнце, как маленькие бриллианты…
Средний морской танкер «Илим» в составе соединения кораблей 8-й оперативной эскадры в восемнадцать вымпелов уже шестые сутки медленно пробивался из Коломбо сквозь штормящий Индийский океан к точке рандеву – острову Сокотра. Судно шло на капитальный ремонт во Францию, изношенная машина не позволяла держать ход больше восьми узлов. Суровый закон морских конвоев – держать эскадренный ход по самому медленному судну – не позволял соединению кораблей быстро проскочить опасные широты. К тому же у сторожевиков и эсминцев старых проектов были на исходе топливо и котельная пресная вода, а затянувшийся шторм не давал танкеру возможности заправлять их на ходу.
Океан бросал корабли как щепки, особенно доставалось эсминцам и сторожевикам, порой скрывавшимся в волнах до самого мостика. Их узкие корпуса со стремительными обводами, приспособленные для скоротечного боя, плохо «отыгрывались» на штормовых волнах. То и дело доносился вой оголённых винтов, когда корабль подбрасывало на гребне волны. Каково приходилось на них людям, можно было только догадываться, поскольку большинство матросов были первогодками.
Танкеру с его низкой палубой доставалось меньше, но всё равно волнами погнуло фальшборт на баке и снесло часть леерного ограждения по левому борту. Моряки, измученные беспрерывной качкой, зевали на ходу. Питались консервами из штормового рациона. Однако соединение упорно пробивалось к цели.
Первым из кораблей начал сдавать эсминец «Дальневосточный комсомолец»: корабли этого проекта не были предназначены для дальних океанских походов – у него заканчивались горючее и котельная вода. Через десять часов корабль мог превратиться в железную коробку, беспомощно болтаюшуюся на волнах. Заправку нужно было провести во что бы то ни стало!
Несколько раз эсминец подходил к танкеру с кормы, но толстые швартовы, заведённые с помощью линемёта, рвались, как гнилые нитки, а лопнувшие шланги обдавали полубак эсминца водой и мазутом. Но корме танкера и на баке корабля стояли моряки в спасательных жилетах, закреплённые шкертами на штормовых леерах. Надежда на успех таяла с каждым часом. Настал критический момент – в линемёте остался предпоследний заряд и всего два толстых полипропиленовых троса.
Улучив момент относительного затишья, эсминец приблизился к корме танкера. Негромко хлопнул линемёт, полетела выброска, таща за собой тонкий шкерт проводника и, наконец, попала на бак эсминца возле орудийной башни. Матросы быстро завели швартов, протянули шланги, дали давление. Заправка пошла. Моряки с замиранием сердца смотрели на трос, который то провисал, угрожая намотаться на винт, то натягивался до звона, готовый вот-вот лопнуть.
В напряжённой тишине, нарушаемой лишь свистом ветра, прошло полчаса, за которые никто на корме не произнёс ни слова. До окончания полной заправки оставалось ещё минут сорок, когда все увидели одинокую огромную волну, стеной идущую на корабли. Настоящий «девятый вал».
Эсминец взмыл на гребне волны, задрав к небу форштевень – так, что стало видно поросшее водорослями днище. Нос корабля, обвитый натянувшимися шлангами, как гигантский серый топор с пятнами ржавчины, навис прямо над кормой танкера.
Все, кто был на корме, судорожно вцепившись в леера, молча ждали своей участи. Эсминец, проломив корму и затопив машинное отделение, гарантированно отправил бы танкер на дно, и не факт, что уцелел бы при этом сам. Шансы на спасение были минимальны – в штормовом океане не спасся бы никто!
В это время форштевень «Комсомольца» резко ушёл вправо, шланги лопнули, обдав корпус эсминца водой и мазутом.
Швартов выдержал, но тут же из палубы танкера с леденящим душу скрежетом, сминая листы обшивки как бумагу, начал вырываться кнехт. Мощное швартовное устройство, намертво закреплённое на палубе, легко, как пробка из шампанского, косо взлетело в воздух и, снеся по пути несколько антенн на эсминце, бесследно кануло в беснующуюся пучину. Трос хлестнул по морякам боцманской команды и «припечатал» несколько человек к барбету носовой башни, Послышались крики о помощи. Однако обошлось без жертв, ушибы и вывихи были не в счёт. Танкер поднялся на гребень волны. Жалобно взвыл оголённый винт, и заскрипели шпангоуты, даже огнетушители сорвались с гнёзд.
Ни до, ни после этого я не видел и не слышал о подобном. Даже много повидавшие французы-ремонтники на заводе с удивлением качали головами, разглядывая громадную дыру в кормовой палубе, через которую было видно румпельное отделение.
Шторм неожиданно начал стихать, хотя мёртвая зыбь громадными холмами с белыми гребнями шла ещё около суток. Но дело было сделано – эсминец получил достаточно воды и топлива, чтобы дотянуть до острова Сокотры.
Через день, когда шторм окончательно стих и танкер на ходу произвёл дозаправку кораблей эскадры, на горизонте замаячили неясные очертания долгожданного острова. Океан был тих и спокоен, ничто уже не напоминало о прошлом шторме. Однако на кораблях заметно прибавилось работы: везде правили, сваривали, красили, подсчитывали ущерб. Больше всех досталось «Дальневосточному комсомольцу»: старый корабль получил множество вмятин на корпусе, заклинило часть дверей, погнуло фальшборт и половину лееров.
Стоянка на Сокотре была недолгой, и после короткого «косметического» ремонта танкер двинулся дальше, к берегам Европы. Однако ещё долго в кошмарных сн