– Однако, дорогой товарищ доктор, вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, которое следует зафиксировать с целью установления его степени, – назидательно произнесла капитанша, поджав губы куриной гузкой. Надежда отделаться лёгким испугом рухнула…
– С этой целью вас отвезут в вытрезвитель! – Словно обухом по голове. Ну всё, прощай виза и дальние моря, здравствуй каботаж! Вот те на, доигрались…
На выходе уже ждал автозак, набитый всякими подозрительными и вдребезги пьяными личностями, в компании которых я, в своём чистом отглаженном костюмчике, казался белой вороной. Надо сказать, что в автозаке стояла специфическая атмосфера сивушного перегара, грязных носков и немытого тела.
– За что замели, братан? – спросил потёртого вида щетинистый мужичок, в пиджаке на два размера больше, дыша свежим одеколонным перегаром.
– Да по беспределу приняли, братан. Угон шьют, суки! – мобилизовав знания фени, почерпнутые из детективов, ответил я, входя в образ. Даже появилось чувство какого-то мрачного веселья. Да пропади оно всё пропадом!
«Потёртый» понимающе кивнул и отвернулся. Выпытывать – это не по понятиям.
Машина затормозила у здания вытрезвителя на мысе Чуркина. Открылась дверь, настал мой час «триумфа» и феерический дебют в роли злостного правонарушителя. Выпустили меня первым, видимо из-за резкого контраста с обычной публикой, и даже не ткнув по заднице дубинкой.
Зайдя внутрь, обнаружил сидевшего за столом, склонив голову, старшего лейтенанта, что-то писавшего в журнале. Он показался мне смутно знакомым.
– Фамилия? – спросил старлей и, подняв голову, вытаращил на меня удивлённые глаза. Это оказался мой однокурсник Юра Тараненко. Я был удивлён не меньше. Ещё полгода назад он ходил судовым врачом на танкере «Алатырь» нашей бригады.
– Ну ни хрена себе встреча! Ты-то как сюда влетел? Давай быстро в дежурку, там у меня койка. Посиди, пока я с клиентурой разберусь, потом поговорим.
Я не заставил себя долго уговаривать. Присел на койку, привалился к стене и даже слегка часок вздремнул, несмотря на вопли и пьяную брань, оглашавшую «приёмник». Проснулся от того, что начало трясти от осознания, в какую историю вляпался… Ладно, хоть жив остался!
– Это у тебя «отходняк» начался, нервное, – констатировал Юра. – Сейчас поправим!
И в дежурку заглянул ухмыляющийся Толя Савенко в белом халате. В руках была початая бутылка коньяка и пара стопок. С ним мы работали на соседней кафедре по научной теме токсикологии морепродуктов.
И тут я не выдержал, заржал! Ничего себе, встреча коллег и однокурсников! И где – в вытрезвителе, среди пьяных воплей и смердящих бомжей…
Толя тут подрабатывал дежурным фельдшером, а Юра недавно был сюда определён дежурным офицером. И надо же так совпасть… Я им поведал без утайки историю своего грехопадения.
– Так, Стас, ты давай тут очухивайся, а я пока пробью по ментуре, чего там на тебя повесить хотят, – сказал Юра. – Кто там из ментов тебя опрашивал?.. Так. Судя по описанию, капитанша – это Танька Свистунова. Знакома она с моей женой давно, да и должок за ней имеется. Ладно, не боись, утрясём! – успокоил он меня и пошёл звонить в отдел.
Мы с Толей неплохо поболтали «за жизнь», вспомнили преподавателей, кафедральное бытие. Правда, ему приходилось периодически выскакивать – уж больно пациенты беспокойные попались. Юра скоро вернулся.
– Так. В общем, «подельник» твой Вадим – действительно гонщик. Знакомые из ГАИ его сейчас припашут на пятнадцать суток вместе с машиной для оперативных нужд. Дела возбуждать никто не будет. Мне поручили написать тебе в часть о нехорошем поведении – и всё. Писать я, конечно, ничего не буду, по журналу ты нигде не проходишь. Однако лучше бы тебе куда-то на время смыться, типа в море ушёл. Мало ли чего…
– Ладно, мужики, спасибо за тёплую встречу и вообще за выручку. Спасли! Должок за мной.
– Добро. По паре кораллов привезёшь – и хорош! Сейчас тебя старшина отвезёт до трапа, пароход твой уже в Артуре.
Попрощались трогательно, зарекшись больше в этом месте не встречаться…
Милицейский «бобик» доставил меня, как белого человека, прямо к трапу, в «дипломат» на дорожку заботливые коллеги сунули бутылку водки из конфискованных – в качестве моральной компенсации за потрясения. Вот так благополучно разрешилась эта эпопея. Я благоразумно про случившееся на судне не упоминал.
Однако продолжение не заставило себя ждать. Через три дня, рано утром, в каюту примчался бледный электромеханик Капитоныч.
– Доктор, выручай, в «вытрезвиловку» на Чуркине залетел, – ещё больше, чем обычно, заикаясь, пролепетал испуганный Капитоныч.
– А я-то тут причём? – искренне возмутился я.
– Так тебя требуют! С выкупом!.. Я уж и коньяка пару пузырей приготовил, да и машина зятя у трапа стоит.
– А откуда они меня-то знают? Я же там не был!
– Да там старлей сидел с медицинским значком. Я его спросил, знает ли он тебя? Так он заржал и говорит, что он твой старый друг и непременно ждёт нас в гости. А меня отпустил и даже такси вызвал.
Делать нечего, прихватили мы из трюма эфиопских кораллов штук с десяток и поехали. Встреча была хотя и короткой, но протекала «в тёплой и дружественной обстановке» к взаимному удовлетворению сторон. Всей смене перепало по кораллу.
Через неделю я, последовав совету, снова был в море и более в такие истории не попадал.
Однако не всё гладко закончилось в этой истории. Вадим через год был убит заточкой на загородной дороге у станции Седанка – не отдавал свою машину грабителям.
Армейская бывальщина
Советская армия в 70-х годах прошлого века – для многих читателей уже очень далёкая история.
А у истории есть свои герои. В моей книжке это солдаты-срочники и офицеры, а также студенты на военных сборах. Они даже в таком серьёзном деле, как военная служба, умудряются попадать в самые невероятные ситуации, из которых им приходится выпутываться. «Не служил бы я на флоте, кабы не было смешно», – это и про них. Ведь параллельно с учениями, тревогами, нарядами и гауптвахтами всегда существует мир весёлых молодых ребят, обычных пацанов, на пару лет одетых в форму.
Все прототипы моих героев – реальные люди, а все события происходили на самом деле в одной из частей зенитно-ракетных войск ПВО и в бригаде подводных лодок Тихоокеанского флота. Просто хотелось посмотреть на всё это уже другими глазами и в другое время. Я посмотрел. А как получилось – судить вам.
Похождения капитана Мишеля и других военных
Капитан медицинской службы Михаил Леонтьевич Криволап, начальник лазарета 441-го зенитно-ракетного полка, прибыв в полк из командировки с эшелоном призывников, неожиданно исчез из поля зрения начальства на трое суток. Так же неожиданно появившись, в весьма помятом виде и с солидных объёмов «выхлопом», он со смиренным видом принял заслуженные «фитили» от начмеда и начальника штаба и приступил к своей обычной работе.
А вот свою-то повседневную работу бравый капитан (по жизни любитель экстремальных развлечений и эпатажного поведения) не особенно жаловал, вполне справедливо считая её скучной и рутинной, и при каждом удобном случае переваливал её на нас – фельдшеров, солдат срочной службы.
Но мы особенно не обижались – капитан Мишель (так все в нашем полку его звали, за глаза конечно) был мужиком незаурядным, неисчерпаемым источником острот и экстравагантных поступков. Был в нём некий шарм, позволявший ему избегать серьёзных последствий своих подвигов. Его широкая натура не вписывалась в жёсткие рамки армейской гарнизонной службы, и начальство старалось его спихивать с глаз долой – то на целину, то на полигоны, то в сопровождение эшелонов, то в командировки по пограничным дивизионам.
Мишель относился к категории «пятнадцатилетних капитанов», и командиры полка (а он пережил четверых) не раз то представляли его к званию майора, то грозились разжаловать до старшего лейтенанта – в зависимости от результатов его похождений.
Круче Мишеля был в этом деле только «старший лейтенант Советского Союза» запойный алкоголик Коля Лескив из седьмого дивизиона (тринадцать лет «старшелейтенантского» стажа!), отец которого закончил службу в Великую Отечественную старшим лейтенантом, а дед в Первую мировую – поручиком.
Вообще-то капитан Михаил Леонтьевич Криволап был мужик весьма и весьма неглупый – в своё время он с отличием закончил морской факультет Военно-медицинской академии и был направлен начальником медслужбы на один из новых тогда черноморских эсминцев-«тридцаток-бис». Он был чемпионом ЧФ по лёгкой атлетике, активным комсомольцем и просто счастливым молодожёном. Но грянуло хрущевское сокращение, эсминец пошёл на слом, а лейтенант Криволап был скоропостижно обут в сапоги и направлен вместе с рыдающей женой в зенитно-ракетные войска на Дальний Восток.
С тех пор Мишель тихо взбунтовался и возложил на службу приличных размеров болт. В знак протеста против пехотного засилья он всегда носил тельняшку и повсеместно применял заковыристые морские словечки.
Впрочем, в части было много офицеров, переведённых в зенитно-ракетные войска из флота и береговой артиллерии, и все они поголовно носили тельняшки и тихо тосковали по морю. Кипучая натура Мишеля могла бы полностью развернуться где-нибудь на войне, однако (к нашему счастью) войн поблизости не было. Он постоянно где-то разъезжал, но его редкие появления в части всегда сопровождались всякого рода приключениями или просто хохмами. Вот лишь некоторые из историй о бравом капитане.
На приёме
Конец ноября, между сопок дует промозглый ветер с Японского моря. Холодно и сыро. Мы с капитаном сидим на приёме больных в полковом медпункте.
Мишель, облачённый в белый халат, выглядит непривычно серьёзным, кучерявая неуставная прическа задорно вылезает из-под колпака. Он задумчиво смотрит в окно на казарму, откуда должны появиться «больные и увечные воины», жаждущие сострадания и медицинской помощи. Неожиданно его взгляд оживляется: из казармы вывалила кучка солдат в шапках и одних гимнастёрках и бодрой рысью, громыхая подковками по асфальту, шустро понеслась в сторону медпункта.
– Ага, попёрли, с-симулянты хреновы! Вот смотри и учись, сейчас каждый из них будет жалобно кашлять и непременно прихрамывать на правую ногу. Это, брат, моё личное наблюдение на грани кандидатской диссертации. Я этих орлов насквозь вижу. Шоферня из автороты, мля, не желает в караул идти. Но пара человек, не больше, те точно больные. Ну-с, вот и поглядим кто кого… Я им, мля, покажу, как старого военного доктора дурить! Сколько служу – ни хрена не меняется!..
Входит бравый белобрысый сержант, дежурный по роте, с книгой записи больных под мышкой. Руку под козырёк, лихо рапортует:
– Тащщ ктан! Больные в количестве восьми человек доставлены! Дежурный по роте сержант Теребилов!
– А ты случайно не армянин?
– Нет, русский, вятский! С Уржума я, деревня Теребиловка… А с чего это вы взяли, товарищ капитан, про армянина-то?
– Да, вишь, были у нас как-то в части несколько армян. ТерГукасян, Тер-Маркарян… Вот и ты тоже вроде как «Тер-…», только не скажу какой! Ну ладно, давай своих доходяг…
Озадаченный сержант, оставив книгу, выходит.
Натужно кашляя в кулак и подволакивая правую ногу, заходит первый солдат, снимает гимнастёрку. Капитан суёт ему градусник и подчёркнуто внимательно слушает его фонендоскопом. Ничего, разумеется, не находит, температуры тоже нет.
– Ладно. Подожди в коридоре
Солдат выходит, прихрамывая уже на левую ногу. Мишель радостно подмигивает: один симулянт есть!
Входит следующий – снова надсадный сухой кашель, жалобный вид побитой собаки и попеременная хромота на обе ноги. Мишель его прослушивает и простукивает.
– Ты чего это, братец, так странно ходишь? Задница болит, что ли?
– Дык это… тоже маленько побаливает.
– Так, значитца, приступообразный кашель, плохое самочувствие, боль в заднем проходе опять же… Классический случай, коллеги! Все симптомы геморроидальной астмы налицо! Редкостная вещь в наших краях! Сам первый раз вижу. Стас, – (Это уже мне.) – тащи сюда ректоскоп, глядеть в кишку будем.
Я вытаскиваю из шкафа устрашающего вида никелированную трубу ректоскопа (давно списанного и немного ржавого). Побледневший боец, оценив внушительный диаметр трубы и предстоящие приятные ощущения в заднице, испуганно спрашивает:
– А это ещё что такое? Зачем?
– Инструмент для чтения задних мыслей, мля! – злорадно говорит Мишель, с чувством хлопая резинкой перчаток. – Значит, так, воин, спускай штаны и ж… – на Полярную звезду.
Солдат с истерическим воплем «Не надо!» вылетает в коридор.
– Вот видишь, и хромота сразу прошла, и кашля нет, – наставительно говорит мне Мишель, снимая резиновые перчатки. – А вот тебя бы он в два счёта надурил. Зелёные вы ещё…
Робко прихрамывая, входит Витька Ли – знакомый шофёр с хлебовозки. Сачок ещё тот, хотя и наполовину китаец! Но радикулит-то у него и правда есть. Витька, сощурив хитрые узкие глаза, артистично войдя в образ страждущего, сразу начинает жаловаться на ангину, головные боли, спазмы в животе, ломоту в ногах и ещё на кучу всяческих болячек. Мишель, подперев подбородок рукой, с выражением неискреннего сочувствия на лице рассеянно слушает, рисуя чертей на бланке рецепта.
– Слушай, Ли, как же ты в армию-то попал с такими болячками? Ты же мне уже весь справочник врача рассказал, кроме гинекологии. Ты хоть ходить-то ещё можешь?
– Могу!
– Ну так и пошёл на х…! Будешь мне тут мозги засорять!
Ли пулей вылетает из кабинета.
Прошло ещё несколько солдат – кто с фурункулом, кто с ангиной (его оформили в лазарет). Остальные понуро ждали в коридоре. Последний боец как-то робко пожаловался на головную боль.
– А это, братец, не ко мне, это к гинекологу, – наставительным тоном произнёс капитан. – Головная боль – это, братец ты мой, женская болезнь, а у нормального советского солдата может только башка трещать или жбан раскалываться. Вот тебе таблетка аспирина – и гуляй.
Мишель, выйдя с сигаретой в коридор, дал указания Теребилову: одного – в лазарет, двоим – освобождение от нарядов и работ на трое суток, остальных признать годными к строевой без ограничений – ик старшине за нарядами, да в караул. Да ещё, сжалившись, дал для караула полулитровую банку «Гексавита»: ночью холодно, а съешь перед выходом на пост штук пять витаминок, и кожа начинает гореть от «никотинки», в аккурат на два часа хватает – старый солдатский приёмчик.
Амбулаторный приём окончен, и Мишель, с сознанием выполненного долга, направляется в аптеку – «накатить спиртику» с последующим снятием пробы на полковой кухне и отдохновением в свободной палате до обеда. А перед сном почитать пару страничек из своего любимого «Декамерона», заботливо упакованного в обложку от «Устава внутренней службы ВС СССР» для пущей конспирации.
Шли учения…
Войска противовоздушной обороны страны – это постоянная готовность к бою. И нас «жучили» по полной программе, – что называется, «без дураков». Тревоги и учения были постоянным и привычным делом, и вой сирены народ уже воспринимал без должного пиетета, делая всё автоматически.
Вот и сегодня завыла с утра сирена, забегали солдаты и офицеры в полевой форме, в касках и с оружием, взревели в парке КрАЗы и гусеничные тягачи. Возле штаба писари сноровисто закидывали в кузов зелёные ящики с документами. С выпученными глазами носился потный, усатый и пузатый начфин: его вольнонаёмные подчинённые (в основном офицерские жёны) активно не желали грузить ящики. Кого-то зычно разносил хорошо поставленным командным голосом начальник штаба, активно применяя ненормативную лексику. Несчастный офицер в ответ только что-то жалобно блеял.
– Да выньте вы член изо рта, когда разговариваете со старшим по званию! – безапелляционно гремел басом НШ.
В общем, всё шло обыденно и нормально. Ждали комиссию из штаба корпуса. Соответственно, был вычищен плац, перед штабом посажены свежие кусты и елки, и кое-где подкрашена пожухлая трава.
Мы отстранённо наблюдали за всей этой суетой из окон санчасти, так как медиков это обычно не касалось. Ну, поставили в коридоре пару зелёных ящиков-укладок, приколотили таблички-указатели с красным крестом, забрали в «оружейке» автоматы, каски и противогазы – вот и вся подготовка!
Невозмутимый начмед, майор Кулешов, что-то писал в своём кабинете. Мишель, одетый в полевое офицерское хабэ – галифе пузырями, расстёгнутую гимнастёрку с пожёванными погонами (шерстяную полевую форму он сбагрил дембелям) – и мятую фуражку набекрень, позёвывая, созерцал ситуацию из окна второго этажа. В новенькой кобуре у него вместо табельного «Макарова» лежал облезлый игрушечный наган, стрелявший бумажными пистонами: однажды Мишель по пьяни приревновал соседа-прапорщика к своей жене и долго за ним гонялся, ведя беспорядочную и бесприцельную пальбу, переполошившую весь гарнизон Русского острова. С тех пор ему по указанию комполка никогда пистолет в руки не давали, и Мишель для заполнения кобуры и пущего эпатажа засовывал туда детский пугач.
Неожиданно Мишель удивлённо присвистнул, матюгнулся и помчался вниз: к нам направлялся полковник – начмед корпуса – с целой оравой офицеров.
Полковник медслужбы Лев Абрамович Танкелевич, по прозвищу Лёва-Танк, крупный мужчина брутальной внешности, в течение пятнадцати минут истерических воплей нагнал на нас такой жути, что даже бывалый наш майор стал напоминать по цвету боевое красное знамя. А Мишеля он просто-таки вывернул наизнанку в выражениях, далёких от парламентских, – и за «половую форму одежды», и за тельняшку, и за «чубчик кучерявый». Пообещав напоследок офицерам «порвать задницы на британский флаг» и «вывернуть матки», удовлетворённый Лёва заглянул в аптеку, где изысканно вежливо поприветствовал аптекаршу и галантно поцеловал руку зубной врачихе Лиде – признанной полковой красавице-блондинке, разбившей немало офицерских сердец.
За это время сопровождавшие его корпусные офицеры-медики с радостным азартом выпущенных на волю служебных собак, повизгивая от удовольствия, нарыли в лазарете кучу всяческих недостатков – от неуставных бирок на противогазах и старых тапочек на больных до отсутствия инструкции по постановке клизм в процедурном кабинете.
Мы всё это прослушали, стоя навытяжку и поедая глазами ретивых офицеров, ибо свято чтили мудрое изречение Петра Первого, гласящее, что «подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы своей разумностью не смутить начальствующего». Получив общую «тройку», наш майор вместе с полковником и свитой удалились на командный пункт, оставив вконец раздосадованного Мишеля «на хозяйстве». Командный пункт располагался на вершине сопки, в мощных подземельях старого форта, и был окружён бетонированными рвами и казематами. На вершине из густого приморского тумана были видны только антенны релейной связи. Позывной КП был «Саман», и местные военные остряки передавали из поколения в поколение как пароль: «На “Самане” всё в тумане».
Мишель тихо исходил витиеватыми военно-морскими матами, «выпуская пар» в процедурном кабинете, когда раздался звонок телефона.
Из политотдела позвонил майор Запорожец с требованием от Лёвы-Танка прислать на командный пункт врача с санитарной машиной «на всякий случай». Мол, там много генералов, вдруг кому-то из них плохо станет. И заодно туалеты хлоркой обработать.
– Слушай ты, Жопорожец-Задунайский! – взъерепенился Мишель на старого своего приятеля и собутыльника. – Запомни, генералов много, а я, мля, один! Меня сейчас очень крупно поимели, и плохо сейчас только мне, мне, а не этим, мля, генералам! И вообще, я сейчас болен, у меня посткоитальная абстиненция, и я поеду, нет, я уже уехал в госпиталь! Так Танку и передай, по слогам: пост-коитальная аб-сти-нен-ция. Он сразу поймёт! А на КП пойдёт фельдшер с санитарной сумкой и пешком! Не царское это дело – целому капитану по сортирам хлорку размазывать!
– Стас! Быстро одеваться! По-боевому: каска, вещмешок, скатка, противогаз, сапёрная лопатка, автомат, подсумок, фляжка. Ещё – санитарная сумка, повязка с красным крестом на руку и канистра с хлоркой. Иди по дороге, да морда чтобы была самая несчастная, адекватно отражающая тяготы и лишения воинской службы. Как зайдёшь, сразу туалеты залей хлоркой – скажешь: то для профилактики дизентерии. Пару раз появись на глаза, оставь сумку шефу и быстро сматывайся!
И я, навьюченный военным скарбом как ишак, поплёлся на КП, но не по дороге (нема дурных вокруг сопки круги нарезать!), а по подземному ходу – старой потерне, тускло освещённой редкими лампочками, которая вела прямо в дизельный отсек и сокращала дорогу на КП почти втрое. Попутно избавился от лишнего барахла – притырил его в нише, оставив себе только автомат, магазины, санитарную сумку да хлорку. Прошмыгнув через грохочущий дизельный отсек, я нашёл на КП своего майора, кратко изложил ситуацию, отдал сумку и быстренько отвалил, на совесть залив сортиры раствором хлорки. Туда потом без противогаза долго зайти нельзя было! Тем же порядком быстро помчался вниз по ступенькам.
Мишель с кислым видом объявил мне «строгую благодарность с занесением в жалобную книгу ресторана «Челюскин» – и скоропостижно отбыл в город на «санитарке».
Учения кончились для полка хорошо, пограничные дивизионы «сбили» все учебные цели, генералы (после славного обеда с коньяком) уехали довольными. Лёва-Танк после коньяка тоже быстро отошёл и не стал особенно наезжать на майора за наши в принципе не такие уж и крупные недостатки. А обиженного на жизнь Мишеля пришлось ночью отлавливать в городе, на его любимой явочной квартире, и в бездыханном виде, завернувши в одеяло, транспортировать в часть.
То-то он был удивлён, увидев поутру вместо лица своей подружки наши, уже изрядно ему приевшиеся радостные физиономии. Майор сделал угнетённому духом Мишелю обычную ритуальную «клизму», протекавшую в неофициальной обстановке аптеки, после чего Мишель также ритуально поклялся этого больше не делать. Хотя оба прекрасно знали, то всё останется по-прежнему.
Пополнение
В часть прибыло новое пополнение – бритые наголо испуганные пацаны с цыплячьими шеями, в мешковатой, ещё не обмявшейся форме и колом стоящих кирзачах.
Начался карантин и курс молодого бойца. На третий день всем начали заполнять медицинские книжки, проводить медосмотр и делать положенные прививки.
Мы с Мишелем, облачённые в белые халаты, сидели на приёме и потихоньку развлекались, заполняя книжки и глядя, как юные воины пачками валятся в обморок при виде шприца.
– Гляди, Стас, кого только тут нет, один, мля, смешней другого, – удивлялся капитан, разглядывая список. – Сплошь немцы – Гартман, Швальб, Классен, Герклец. Один испанец – Мартинес. Даже итальянец вроде – В. К. Понини… Так, В. П. Пырэу – этот вроде чукча. А уж узбеков, мля, – язык поломаешь… Ты смотри, а у молодняка даже Рокоссовский и Малиновский есть! Ладно, давай их всех сюда по алфавиту.
И пошла потеха…
– Абдурахманов!
Вошёл худой узкоглазый парнишка с испуганным взглядом.
– Имя?
– Насралла.
– Национальность?
– Уйгур.
– Ну ни хрена себе, такой молодой, а уже уйгур, да ещё и Насралла. Эк тебя угораздило-то!
Парнишка молча потупился и едва не заплакал. Его отловили в степи, где он безмятежно пас баранов, и на вертолёте доставили в другую, чужую и непонятную жизнь.
«Проскочив» десяток узбеков и обозвав одного (по аналогии) Полупердыевым, Мишель утомился и потребовал предъявить ему чукчу Пырэу.
Однако вошёл совершенно славянского вида кучерявый парень, с носом картошкой. Капитан удивлённо на него воззрился.
– Национальность?
– Молдаванин
– Ни хрена не пойму: писатель Рытхэу – вроде как чукча, а Пырэу – так почему-то молдаванин. А что твоя фамилия обозначает?
– По-молдавски «рыу» – река, а «пырэу» – ручеёк!
– Н-да, явно не чукча. Жаль, а то у нас на свинарнике один коряк обитает. Оленевод, мля! Свиней лихо арканом ловит – форму, стервец, поддерживает… К ракете же его не подпустишь – шесть классов и коридор, но скотину здорово понимает. Всё по напарнику скучает, в одиночку-то про тундру петь скучно. Он поёт, свиньи с испугу визжат. Красота… Интересно, кто же тогда итальянец? А давай-ка его сюда!
Вошёл высокий парень, сильно смахивающий на японца.
– Фамилия?
– Надзира По-ни-ни
– Имя?
– Владимир.
– Национальность?
– Кореец! С Сахалина. Но можно считать хохлом – призвался из Киева!
– Да что за невезуха такая – никак отгадать не могу. Старею, видать!.. Давай Рокоссовского с Малиновским, у меня уже плохие предчувствия. Сегодня явно не мой день.
Вошли два не совсем типичных бурята, лет по двадцать пять.
– Откуда такие фамилии, ребята?
– А у нас в улусе после войны «рокоссовцы» стояли!
– С вами понятно… Стас! – (Это уже мне). – Выясни, кто такие Шкарапуз и Бздюлёв – и хорош с загадками на сегодня. Утомили, мля! Дальше вы уж сами.
Я выяснил. Шкарапуз был из «западенских» хохлов. А вёрткий маленький русак Бздюлёв, с детдома привыкший к повседневному отстаиванию своего достоинства, утром в одиночку отметелил пятерых узбеков, слишком уж буквально понявших его фамилию.
Так что судить о человеке по одной фамилии – очень даже опрометчиво! Особенно в армии.
Господа офицеры
Полковые офицеры-медики, наши отцы-командиры, были хорошими врачами и вполне нормальными мужиками. Хотя и весьма своеобразными.
Начмед майор Кулешов был в своё время сразу после института отловлен военкоматом где-то в подмосковной деревне, где он скрывался, и поставлен перед выбором – или немножко посидеть, или славно послужить. Как человек разумный, он выбрал второй вариант и без особой охоты отправился на Дальний Восток, в захолустную Промысловку.
Человек невозмутимый и гуманный, он спокойно тянул служебную лямку, философски относясь ко всякого рода военным заморочкам. Своим беспрецедентным доверием он ставил нас, солдат-срочников, в такое положение, что подвести его было просто немыслимо. Даже спирт доверял. Мы порой добросовестно сидели в санчасти, имея на руках по дюжине увольнительных с печатями и подписями и с открытой датой. Уважали майора и не хотели подставлять. А после службы дружно шли поступать в мединститут, чтобы стать такими же врачами.
Капитан Мишель – по жизни «пофигист» и мастер эпатажного поведения – проявлял чудеса хладнокровия во время экстремальных ситуаций. Мы с ним однажды по уши в крови помогали мужикам, придавленным перевернувшимся трактором, и там я увидел его настоящее лицо. Полнейшее хладнокровие и чёткие действия в условиях воплей и бабьих причитаний. Не смогли спасти только одного, с безнадёжно раздавленным углом кабины горлом.
Однажды к нам на пополнение прибыл ещё один оригинал. Врач-терапевт из солнечной Одессы Боря Зильберблюм, кучерявый весельчак и умница, с наивными книжными представлениями о военной службе, был призван на два года и отправлен на аэродром ПВО «Великая Кема» на побережье. На аэродроме базировался полк безнадёжно устаревших к тому времени истребителей МиГ-17, наспех переделанных в штурмовой вариант установкой НУРСов и бомбовыми подвесками. По замыслу наших стратегов весь этот хлам должен был (в случае предстоящей войны) раздолбать лихим штурмовым ударом ближайшие вражеские аэродромы, причём горючего на обратный путь заведомо было в обрез, а брони не было вовсе. Шансов вернуться после налёта было бы немного. Поскольку в полку служили опытные пилоты, по каким-то причинам не попавшие в сверхзвуковую авиацию и прекрасно знавшие свои радужные перспективы, настроение у них было соответствующее.
Спирту в авиации всегда хватало, и народ пил, что называется, «по-чёрному». Ранее не пивший Боря после месяца службы вперемежку с пьянками впал в жуткую депрессию, а после двух месяцев службы попытался повеситься в туалете офицерского общежития. Был вовремя снят с верёвки, наспех приведён в порядок и срочно переведён к нам. От греха подальше.
С тех пор Боря возненавидел военную службу отчаянно и неистово. При звуке зычных командных голосов полкового начальства его начинало просто трясти от злости.
После окончания рабочего дня он переодевался в «гражданку» и немедленно сваливал из городка куда глаза глядят. Поскольку служить ему оставалось ещё полтора года, Боря начал подумывать, как бы от службы удалиться.
Добром – это вряд ли. Советская армия как-то очень неохотно расставалась с офицерскими кадрами, пусть даже и с безнадёжными «пиджаками». Пить Боря уже физически не мог, второй раз повеситься – уже как-то не хотелось. Оставалось придумать что-нибудь неординарное.
И вот Боря, явно по чьему-то наущению (не иначе как хитромудрого Мишеля), начал вести себя неадекватно – по тогдашним офицерским меркам, конечно.
Взяв в библиотеке части невостребованный десятилетиями, пожелтевший том «Капитала» Маркса, Боря демонстративно начал его активное изучение, периодически наведываясь в политотдел для консультаций с офицерами, причём отлавливал первого попавшегося и настойчиво требовал разъяснить ему непонятные политэкономические термины. Он так достал начальника политотдела, что тот, завидев идущего Борю в окно штаба, запирался в своём кабинете и шёпотом матерился. А Борино заявление о вступлении в ряды КПСС с пафосными словами «очень хочу умереть коммунистом» прочно осело в его сейфе.
Поскольку параллельно с изучением «Капитала» Боря с демонстративным упоением читал и абсолютно неуместную в армии книгу «Жизнь двенадцати цезарей» Светония (постоянно таская её с собой), полковое начальство начало прозревать, что лейтенант медслужбы Зильберблюм ведёт себя очень и очень странно. Вместо того чтобы в свободное от службы время, как все, пить водку и бегать по гарнизонным бабам, молодой офицер читает странные книжки и как-то странно выражается (в смысле – витиевато и без матов).
Но окончательно командование прозрело, когда Боря в очередной приезд корпусного начальства попросил у Лёвы-Танка, глядя на него по-детски наивными карими глазами, разъяснить ему непонятные места ленинской работы «Материализм и эмпириокритицизм». Ошарашенный такой борзостью, Лёва впал в ступор и начал заикаться. «Шибко умного» Борю шустро спровадили в госпиталь и через месяц тихонько комиссовали.
– Шиза косит наши ряды, – констатировал Мишель, глядя на радостного Борю, паковавшего чемоданы в офицерской общаге и щедро раздаривавшего предметы ненавистной военной амуниции.
– Кто бы сомневался, – хладнокровно сказал майор Кулешов. И оба понимающе ухмыльнулись.
Через месяц из солнечной Одессы пришло радостное письмо от Бори. Он намеревался жениться и продолжить врачебную карьеру в качестве микробиолога. С «шизой» (пусть и липовой) в терапевты не пускали – даже в Одессе-маме и даже по блату. Такой диагноз можно было снять только в институте Сербского в Москве, что и было успешно сделано через полгода.
Доктора тихо порадовались Бориному счастью и продолжили тянуть армейскую лямку дальше.
На замену прислали ещё одного лейтенанта-«двухгадючника» со звонкой, как щелчок по лбу, фамилией Курбацкий, тот пил водку стаканами, открыто волочился за зубной врачихой и выражался, как биндюжник, – в общем, был как все, нормальным молодым советским офицером.
А «Жизнь двенадцати цезарей» Боря оставил мне с дарственной надписью. Осилить её я так и не смог, вернее, не очень и хотел – побаивался. Кабы чего не вышло. Книга потом (через десять лет) здорово пригодилась одному морскому офицеру, старлею Сане по кличке Румпель. Но это уже другая история.