Настал долгожданный день мести. Вова с тремя солдатами снова пошёл за едой. Пришли пораньше, в столовой был только дежурный наряд, накрывавший на столы. Начали сразу с хлеборезки – незаметно замотали проволокой дужки навесного замка и, для верности, потихоньку припёрли дверь здоровенной скамейкой. Затем Вова деликатно постучал в амбразуру и очень вежливо сказал:
– Салам алейкум, Сапар-джон!
Лунообразный лик Сабзалиева озарился довольной улыбкой, порции хлеба, масла и сахара, под напутственную узбекскую скороговорку, перекочевали в вещмешок Вовы. После чего бравый ефрейтор, откашлявшись и отступив подальше, приступил к монологу.
Вкратце и в вольном переводе этот монолог звучал примерно так. Некогда мама Сапара вступила в близкие отношения с ишаком, отчего, собственно, Сапар и произошёл, а поскольку он воспитывался в кишлаке среди баранов, то приобрёл заодно и их мозги и привычки. Дальше следовала краткая характеристика умственных способностей жителей кишлака, откуда прибыл Сапар, его ближайших родственников, а также не был забыт и паршивый трактор, прямо с которого Сапара забрали в армию.
Вова, ещё немного отступив, любовался на багровую от злости рожу Сабзалиева, который с утробным рёвом и с ножом в руках безуспешно пытался вырваться из хлеборезки через узкую амбразуру. Маленький лопоухий Вова, в пилотке, держащейся на голове только за счёт ушей, со стоящим коромыслом правым погоном, с измазанной автоматным ремнём одинокой ефрейторской лычкой, скромно стоявший напротив хлеборезки, откуда рвался здоровенный Сапар, выглядел как библейский Давид, победивший в схватке с Голиафом. Салаги из кухонного наряда, бросив накрывать столы, раскрыв рты, с интересом наблюдали за ходом событий.
Заслышав неожиданные звуки родной речи, из раздаточных окон повысовывались смуглые и узкоглазые повара, а их начальник, сержант Валера Саламов, лихо выскочив из окна раздатки, подбежал к Сабзалиеву и что-то рявкнул по-узбекски, отчего Сапар как-то сразу скис и съёжился. Валера происходил из древнего аристократического рода и был чем-то вроде предводителя в полковой узбекской диаспоре, занимавшей преимущественно тёплые должности на полковых кухнях и складах. Готовили они, конечно, великолепно, но к ракетам и радарам их было лучше не подпускать.
– Ты, Володя, заходи после караула на кухню, плова поедим, побазарим по-нашему, – неожиданно сказал Шварцману
Саламов. – За то, что наш язык учишь, уважаю. А Сапар, чёрт кишлачный, сам давно нарывался! Не бойся, ты мой гость!
И следующим вечером Вова блаженствовал на кухне, наслаждаясь настоящим лагманом с рисом по-узбекски и «кок-чаем», ел сушеный инжир и даже немного побренчал на рубобе. Свой монолог ему пришлось повторять ещё несколько раз на «бис», а узбекские парни, соскучившиеся по родному языку, только ржали и поправляли Вову в нечётко произносимых местах. К концу месячного пребывания в карауле Вова уже умел неплохо играть на рубобе, напевал песню «Ташкентский Бешагач» вместе с поварами и даже заучил одну арабскую молитву. До обрезания и принятия ислама, к счастью, дело не дошло. Но особенно понравилось Вове бессмертное политотдельское изречение, в узбекском варианте звучащее как «Ленин тыш, Ленин кыш, Ленин тохтамыш!»
Зато Вова научил их петь «Семь сорок» на идиш, обогатил познания поваров еврейскими местечковыми ругательствами и массой одесских анекдотов и прибауток. С Сабзалиевым они помирились, и Сапар при случае всегда передавал в одиннадцатый дивизион «салам» Шварцману. Такая вот очень интересная месть у них получилась!
Прошло много лет.
Ныне, по слухам, господин Шварцман имеет большую семью и неплохой бизнес на своей исторической родине.
Искренний «шалом» тебе с Дальнего Востока, Воца! Ты уж береги себя, онайнски джялляп!..
Увольнительная Вовы
Вова Машинков до службы в армии окончил во Владивостоке музыкальную школу и неплохо играл на виолончели. О наличии у себя музыкального слуха он неосторожно упомянул в карантине, надеясь пристроиться куда-нибудь в оркестр. Не тут-то было! Учитывая музыкальный слух, Вову, из чувства вредности, «пристроили» в дизелисты на подземный командный пункт. И теперь чуткие Вовины уши уже год слушали рёв дизелей, когда-то стоявших на подводной лодке.
Несмотря на солидный стаж службы, Вова был тихим и спокойным парнем, без каких-либо командирских амбиций, просто хорошим спецом. Нёс вахту на КП, потом возвращался в казарму, отдыхал и снова ехал со сменой на вахту.
Начальство корпуса решило строить бетонные арочные ангары на аэродромах ПВО, и сразу потребовалось много рабочих рук. Из всех дивизионов бригады направили в командировки солдат, отправили и часть бойцов с КП. Вова и вовсе перестал вылезать из своих дизелей и даже спал там. Иногда он, бледный и чумазый, появлялся в казарме – и снова исчезал. Грянули учения, и на КП бригады появилась куча начальства с крупными звёздами и лампасами. Работа кипела: со всех сторон летели учебные цели, ракетные дивизионы условно их «сбивали» – военная машина ПВО крутилась на полных оборотах.
И тут начал «сдыхать» основной дизель, ставя под угрозу все учения. Вова молниеносно переключился на запасной дизель, который сам же ввёл в строй буквально пару часов назад: тот не работал уже неделю. Аппаратура КП, мигнув, снова заработала – учения продолжались. Всё кончилось благополучно. После учений Вове присвоили звание младшего сержанта и выпустили в увольнение на сутки.
И Вова, непривычно чистый и парадный, рванул в субботу с утра домой во Владивосток.
А в понедельник он уже стоял возле штаба перед строем батареи управления, бледный, в мятой шинели без ремня, и выслушивал громогласные изречения начальника штаба, описывающие его приключения.
Оказалось, что Вова, изрядно погуляв в кругу друзей и подружек, в положенное время направился в часть. Автобусы вечером уже не ходили, топать было километра три. Рассовав по карманам четыре бутылки водки для друзей, Вова решил по холодку прогуляться пешочком. Однако ослабленный алкоголем организм подвёл, и воин распластался на дороге, не дойдя до КПП с полкилометра.
И лежать бы ему на ноябрьском холодке долго, однако тут, на его счастье, из города на машине возвращался начальник политотдела. Вова был заботливо загружен в «уазик» и доставлен в сонном состоянии сразу на бригадную «кичу».
Начальник штаба майор Трофимов, по прозвищу Конкретный, был мужиком суровым, но справедливым. Отметив, что разгильдяй Вова нажрался в своём первом увольнении, чем существенно понизил рейтинг воинов ПВО в глазах общественности, начштаба, тем не менее, принял во внимание, что лежал Вова на дороге головой к части (думал о службе!) и нёс в кармане бутылки явно не для себя (значит, заботился о своих боевых товарищах).
Следовательно, заслуживал некоторого снисхождения и смягчения участи.
Поэтому, торжественно содрав с Вовиных погон новенькие лычки, Трофимов распорядился Вову более в увольнения до конца службы не отпускать и на месяц засунуть на КП бессменно. Нечего ему на «губе» отдыхать.
И Вова с облегчением вернулся снова к родным дизелям – тренировать музыкальный слух.
О «самоходчиках»
Наверное, во все времена и во всех армиях существовали воины, чей свободолюбивый дух не позволял им долго находиться в тисках армейской дисциплины. И дух этот заставлял бренное тело покидать пределы опротивевшей казармы и носиться по местам запретным, нарушая уставы и попирая незыблемые основы военного бытия.
Одним словом – бегали, бегают и будут бегать.
Бегают солдаты и матросы, сержанты и старшины, курсанты и призывники, отличники боевой и политической и завсегдатаи гауптвахт. Молодость и бьющая через край гормональная энергия выплескиваются через заборы и колючую проволоку и толкают на самые невероятные приключения.
Не была исключением и наша 130-я зенитно-ракетная бригада.
Впервые я познакомился с этим явлением ещё в эшелоне призывников, когда один малец, протрезвев, рванул стоп-кран и ломанулся из вагона куда-то в придорожный лес около Тюмени. Был пойман солдатами, сопровождавшими эшелон. Рыдая, объяснял, что хочет к маме, очень соскучился по дому. Ничего, кроме всеобщего ржания, его поступок у нас, разумеется, не вызвал. К мамке ему, видишь ли, захотелось!
Нельзя сказать, что прохождение курса молодого бойца давалось нам легко. Непривычный приморский климат, ветры и туманы, муштра. И домой хотелось нестерпимо. Но ничего, КМБ кончился, приняли присягу, разъехались по боевым дивизионам и начали служить. Меня оставили в санчасти бригады в должности старшего фельдшера.
И вот, подписывая справки о состоянии здоровья воинов (для последующего водворения на «кичу»), невольно познакомился с её постоянными клиентами.
Особенно потряс некий рядовой Черепахин из автороты, вся служба которого протекала в «самоходах» и отсидках на гауптвахте, с редкими промежутками – в караулах. Сидели тогда серьёзно, по пятнадцать суток, по окончании срока получали ещё и добавки. Выходило по месяцу: больше – уже дисбат. Домой рядовой Черепахин поехал «под ёлочку» (30 декабря) прямо с «губы», вещички, заботливо подготовленные друзьями, ему подвезли прямо к эшелону.
Было в бригаде ещё несколько интересных субъектов. Например, химик-инструктор. Тогда ещё не было термина «токсикомания», но двадцатилетний парень (уже наполовину лысый) активно дышал всякой пакостью, коей у него водилось на складе немеряно. Однажды, находясь «под парами», он умудрился угнать из бокса машину химразведки, напичканную под завязку секретной аппаратурой. Причём наложил досок на колючую проволоку, проехал по ним за ограду и покатил по просёлочной дороге в город. Не повезло: когда проехал метров двести, в «газике» кончился бензин (его в баке и так было чуть-чуть, только добраться до склада ГСМ). Потом вылез из машины, вернулся в казарму и улёгся спать. Поднятые по тревоге солдаты нашли машину быстро, определились с виновником, моментально вынесли несколько физических замечаний, и утречком хлопец уже ехал на