Сменив на посту славного потомка латышских стрелков Вилю Скаудиса, на удивление бдительно нёсшего службу, мы направились было в караулку, как вдруг на командном пункте тревожно взвыла сирена.
Рефлексы, доведённые до автоматизма постоянными тревогами, сработали безотказно. Отовсюду на позицию неслись полуодетые солдаты, уже взревели два дизеля и закрутились антенны локаторов. Но особо живописное зрелище представляли наши офицеры, до тревоги мирно сажавшие картошку на своих огородиках. Впереди всех, как и положено командиру, несся капитан Корсаков, в рваной тельняшке, старых синих галифе и сандалиях на босу ногу. На голове его красовался носовой платок, старомодно завязанный узелками по углам. Немного поодаль бежал в стареньком выцветшем трико и шляпе-треуголке из газеты командир стартовой батареи старший лейтенант Тарасов. Сзади неспешно трусили их жены, неся в руках полевую форму и сапоги.
Третий офицер, лейтенант Батюня, «двухгодичник» и потомственный ленинградский интеллигент, на своё счастье, уже с утра сидел в подземном бункере командного пункта и руководил работой локаторов.
Раздав автоматы и подсумки, я сдал старшине повязку и ключи от «оружейки» и тоже помчался на позицию, хотя особой нужды в том и не было: на балке нашей пусковой установки лежала старая, неисправная ракета.
Несмотря на неожиданность тревоги, дивизион управился в нормативное время и был готов к бою через пять минут. Локаторы уловили приближавшуюся цель, и наши три ракеты, задрав в зенит острые, хищные обтекатели боеголовок, уже рывками крутились на пусковых, следуя за манёврами самолёта. Через десять минут над позицией на небольшой высоте просвистел старенький бомбардировщик Ил-28Р, который иногда пускали летать над дивизионами для проверки готовности и калибровки радиолокаторов. Потом последовало ещё несколько «вводных», и в результате готовность с дивизиона сняли только к ужину.
После ужина народу пришлось чистить оружие. Автоматы чистили «молодые», после всех ручным пулемётом занялся младший сержант Ильин, наконец-то дорвавшийся до заветной игрушки. Балбес решил проверить пулемёт: зарядил патрон и нажал на спуск. Пулемёт исправно сработал, и бронебойная пуля, пробив аккуратную дырку в стене казармы, ушла на волю.
Забежав в «оружейку», мы застали его, бледного как мел, с круглыми, вытаращенными глазами и трясущимися руками. Кое-как к отбою успокоили, отпоив валерьянкой. Дырку быстро замазали, недостающий патрон пополнили. Докладывать, естественно, никому не стали – себе дороже обойдётся.
Была уже полночь, моросил тихий, мелкий и тёплый дождик, когда мы пошли в очередной раз менять часовых. Сапоги неприятно чавкали и скользили по грязи, набухшие от влаги плащ-палатки стояли колом, дрожащий луч фонарика метался по мокрым кустам, вспугивая ночных птиц.
Дождь тихо барабанил по капюшонам, настраивая на грустный, философский лад. Изредка подсвечивая фонариком, прошли на позицию. Оставив Вову Шварцмана под постовым «грибком» на положенном месте, мы направились было по тропинке в парк, как вдруг услышали какие-то непонятные звуки, похожие на пение и матюки одновременно, исходившие со стороны нового нужника, загадочно белевшего во тьме свежими досками.
С автоматами наизготовку мы потихоньку окружили строение и рванули дверь. На дне пустой (к счастью) ямы, вымазанный в земле, сидел наш прапор собственной персоной, с выпученными глазами и поникшими усами, и отчаянно ругался. Из ямы мы его, разумеется, вытащили, и он, взяв с нас слово никому ничего не говорить, поведал, как он туда влетел.
В силу своей дурной привычки Забияка решил, никому не сказав, проверить пост в парке. Перед этим ответственным мероприятием ему приспичило прогуляться «по-маленькому». Открыв дверь, старшина бесстрашно шагнул во тьму и… загремел на дно, поскольку бравые «аккордники», надвинув будку на свежую яму, о внутреннем убранстве абсолютно не позаботились. Яма была почти трехметровой глубины, и низкорослый старшина, видя бесплодность попыток самостоятельно выбраться из нее, затосковал. От тоски и начал «спивать коломыйки», подбадривая себя отборной матерщиной.
Прапорщик поплёлся с нами в казарму и завалился спать в каптёрку (благо до подъёма оставалось четыре часа), предварительно сделав в журнале весьма краткую запись: «Служба несётся бдительно, согласно УГ и КС» («Устав гарнизонной и караульной службы»), видимо, свидетельствующую (если верить известному изречению «Краткость – сестра таланта») о его недюжинном таланте в эпистолярном жанре.
Но долго спать никому не пришлось: едва забрезжил рассвет, как прибыла колонна с новой техникой и пополнением, и началась обычная в таких случаях суматоха. Сменившись с караула, мы, сдав оружие и немудрёное имущество, начали готовиться к отъезду, остро ощущая свою ненужность в этом внезапно ставшем для нас чужим дивизионе, где уже распоряжались новый командир и горластые, молодые и незнакомые офицеры и сержанты.
К вечернему катеру нас отвёз чисто вымытый и украшенный цветущими черёмуховыми ветками тягач. Наскоро попрощавшись, мы шагнули на качающуюся палубу, и вскоре всё расширяющаяся полоска воды отделила нас от машущих руками сослуживцев. Навсегда!
Лёгкий порыв ветра донёс до нас с берега тревожный звук сирены: одиннадцатый дивизион, уже в новом составе, продолжал свою службу.
А у нас впереди была уже совершенно другая жизнь и другие тревоги…
Прошло десять лет. Наш танкер проходил Суэцким каналом, направляясь в Средиземное море. На подходе к порту Исмаилия виднелась громадная стела-памятник защитникам Суэцкого канала в Первой мировой войне. Внимательно посмотрев в бинокль, я увидел на площадке возле стелы знакомые очертания ракет, антенн и кабин радиолокаторов.
На площадке стоял развернутый и полностью укомплектованный зенитно-ракетный дивизион комплекса С-75, только окрашенный в песочный камуфляж. Лоцман-египтянин, не скрывая уважения, сказал, что этот дивизион, защищая авиабазу Абу-Суэйр, сбил много израильских самолетов. В знак признательности египтян он здесь поставлен навечно.
Вот мы и встретились
Моя «военка»
Навигацкие науки
Имели место летняя сессия пятого курса и госэкзамен по «военке». Поскольку наша мединститутская кафедра именовалась «кафедрой военно-морской подготовки», то и экзамены, соответственно, были с морским уклоном (или креном), – надо сказать, довольно значительным.
Учитывая то прилежание, с которым мы изучали военные дисциплины, успешная сдача экзаменов на приличную оценку представлялась весьма сомнительной. Поэтому утро у дверей кафедры ВМП напоминало по психологическому накалу известную картину Сурикова «Утро стрелецкой казни» с тоскливым ожиданием неминуемой расплаты за все прошлые грехи. Однако наши военные руководители явились на экзекуцию бодрыми и весёлыми, с шутками ввалились на кафедру и с ходу уселись за стол с красной скатертью. Народ настороженно притих: от бравых военных можно было ожидать чего угодно.
– Ну, и кто тут самый смелый? – зычно вопросил начальник кафедры, круглолицый полковник медслужбы, кровожадно потирая руки.
Я тут же почувствовал увесистый толчок сзади и услышал шёпот Михалыча, нашего преподавателя по гражданской обороне:
– Не дрейфь, сынок! Пять минут позора – и ты уже лейтенант!
Отставник Михалыч, по его выражению, «уволенный от службы в градусе полуполковника с мундиром, шпагой и пенсионом», разодетый по такому случаю в парадную, изрядно пахнущую нафталином морскую форму, побрякивая внушительным иконостасом наград, ещё раз незаметно, но увесисто пихнул меня рукояткой кортика так, что я почти влетел в экзаменационную комнату. Следом в ней таким же образом шустро появились ещё два «добровольца».
Так, теперь строевым к столу, доклад, взять билет, «огласить нумер», поворот через левое плечо и на место. Сел, отдышался.
Итак, что мы имеем? А имел я вопрос о Керченско-Феодосийской десантной операции 1942 года, организацию медицинского обеспечения соединения боевых кораблей в условиях автономного плавания, тактику поэтапной медицинской эвакуации раненых с поля боя при высадке десанта в масштабах батальона морской пехоты и (тут сердце ухнуло) определение места корабля по двум и трём пеленгам с обозначением якорной стоянки. Математику я ненавидел с детства (надо сказать, что и она платила мне тем же), и последний вопрос, абсолютно простой для нормального человека, представлял для меня почти непреодолимую преграду.
Сверхускоренная штурманская подготовка, проведённая с нами в объёме целых пяти (!) часов, научила меня только уверенно отличать штурманскую линейку от логарифмической, дала общее представление о морских картах «меркаторской» проекции и позволила уяснить, что слова «секстант» и «секс» не имеют общих корней.
Совершенно убитый, я поплёлся к столу за картой, штурманской линейкой, компасом и остальными причиндалами. Все прочие вопросы меня не особенно волновали, в них я ориентировался относительно неплохо, но вот где и куда бросить якорь в порту Датч-Харбор на острове Уналашка из группы Алеутских островов – это была проблема. Только я сел за вычисления, только успел написать первые координаты и робко нанёс на карту пеленги, как меня уже вызвали.
Бойко отбарабанив незнакомому подполковнику медслужбы ответы на первые три вопроса, я пересел к седому капитану первого ранга. От «капраза» уютно потягивало добрым коньячком и дорогим одеколоном. Благосклонно выслушав моё невнятное бормотание, он спокойно взял мои вычисления, ухмыльнулся и нарисовал маленький якорёк… на вершине горы, в пяти милях от уреза воды. Так оно выходило по моим расчётам.
– Н-да-а! – протянул «капраз». – Это, как я понимаю, ваше окончательное решение? Тянете на мировой рекорд, юноша. Ну а если попробовать по логике?
Я ткнул карандашом на подходящие глубины в полумиле от берега на внешнем рейде рядом с фарватером. Угадал.
– Ладно, пойдёт! Конечно, ни хрена вы не знаете, но тройку поставлю. Какие из вас, прости господи, штурмана! «Железняки»! Песню помните? «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону…» Первый советский штурман! Я вот двадцать лет плаваю – и то навигацию на троечку знаю. И ещё совет, юноша, – учите навигацкие науки. Кто знает, может, повезёт – ив море пойдёте. Поверьте, непременно пригодится.
С общей «четвёркой» и горящими от стыда ушами я вылетел из экзаменаторской. Вездесущий Михалыч хлопнул меня по плечу:
– Ну что – порядок? То-то же. Пять минут – и всё! И не хрен было трястись!
Следом вдвоём вылетели сияющие сокурсники – сдали все. Вечером в общаге, разумеется, неслабо отметили. Такое событие!
Как в воду глядел седой «капраз» – шесть лет потом отдал я военному флоту. И науку навигацкую пришлось на ходу постигать, у штурманов на мостике учиться, как место определять и курс прокладывать.
Так что в жизни всё непременно пригодится, даже то, о чём никогда и не подозреваешь…
«Конные водолазы»
После сессии мы сразу же должны были отправляться на военные сборы. На кафедре быстро распределили, кого куда. Не служивших ранее в армии отправили на боевые корабли и в морскую пехоту – «понюхать пороху и понять службу», а заодно и принять присягу, отслуживших срочную – на базы атомных подводных лодок и в морскую авиацию. Я, как старый и заслуженный воин, разумеется, получил почётное направление на базу дизельных подводных лодок в бухту Малый Улисс, находившуюся в городе и считавшуюся почти курортом.
Всем выдали арматурные карточки и направили во флотский экипаж в Моргородок – малость приодеться. Расторопные матросы-срочники во главе с мордастым мичманом быстро накидали нам «на выпуклый военно-морской глаз» по два комплекта морской формы (повседневной и рабочей) и по паре «гадов» – скукоженных, тяжеленных ботинок с засохшими сыромятными шнурками. Всё это добро с трудом влезло в вещмешок, бушлат и ботинки сиротливо притулились сверху. Так я из сухопутного сержанта запаса с ходу превратился в старшину первой статьи Тихоокеанского флота.
Весь вечер мы в общаге гладили и примеряли форму, пришивали погоны, натягивали белые чехлы на помятые бескозырки и тщетно пытались начистить до блеска заплесневелые башмаки. Наконец, поняв бесполезность попыток обретения нормального флотского облика, мы запили горе «Агдамом» и улеглись спать.
Утром у главного корпуса института собралась изрядная куча разномастно и мешковато одетых «военморов», среди которых светлыми пятнами выделялись пожёванные кителя офицеров с редчайшим для флота званием младших лейтенантов (некоторые парни успели на срочной окончить офицерские курсы), у многих из-под бескозырок и фуражек внушительно поблёскивали очки, у половины брюшко переваливалось через ремень, а трое вообще были с бородами.
На рослого Серёжу Завгороднего не нашлось в экипаже ботинок сорок восьмого размера, и он нагло сверкал белыми кедами из-под широченных, но коротковатых суконных брюк, а громадная бескозырка, почти квадратной формы с уникальной выцветшей доисторической надписью на ленточке «Подводные силы ТОФ», держалась на голове исключительно за счёт ушей. Всё это зрелище удивительно напоминало банду матросов-анархистов времен Гражданской войны.
В стороне, окидывая толпу «военных» ироничными взглядами, стояло с десяток невозмутимых и элегантно одетых флотских офицеров – «покупателей» от кораблей и частей.
Начальник кафедры, кое-как выстроив толпу новоявленных «мореманов» в некое подобие шеренги, окинул орлиным взглядом разнокалиберное и разноцветное воинство, тяжело вздохнул и зычно огласил вердикт:
– Ну, мля, и компания! Наш ответ мировому империализму – образцовая эскадрилья конных водолазов! Теперь-то мы янкесам точно всыплем! – На что строй «военморов» ответил понимающим дружным ржанием. Начальник кафедры был свойский мужик – хирург из бывших подводников – и шутил весьма своеобразно и, что главное, необидно.
В данном случае общая концепция о том, что советский военнослужащий должен одним своим внешним видом наводить ужас на потенциального противника, нами была вполне соблюдена. Слава флотскому экипажу!
– Р-разойдись! – И все «военные», громыхая ботинками, шустро разбежались к представителям своих частей.
В бригаду подплава мы ехали втроем – я, Слава Заливин и Толя Капитер. За нами на уазике-«таблетке» приехал молодой старлей – начальник аптеки. Уже через полчаса перед нами открылись ворота базы, обнесённой по периметру металлическими противолодочными сетями. Для нас снова начиналась военная жизнь.
Лев из дубовой рощи
Бригада подводных лодок ещё с тридцатых годов располагалась в бухте Малый Улисс, имевшей по берегам густые дубовые заросли. Флотские острословы, намекая на некоторую умственную неадекватность местного начальства, называли Улисс «дубовой рощей флота»: мол, тут «все дубы и все шумят». Но лично я дубоватых подводников никогда не встречал и, наоборот, с тех пор преисполнился к ним величайшим уважением.
Нас радостно встретил начмед береговой базы, невысокий, аккуратненький и весь из себя интеллигентненький капитан медслужбы Захар Адольфович Лев. Несмотря на грозную фамилию, всегда вежливый и предупредительный, он был, что называется, «в авторитете» у всего местного водоплавающего люда, поскольку, ко всему прочему, ещё имел и очень дефицитную кандидатскую степень по дерматовенерологии.
Специальность эта, в сочетании с относительно удалённым расположением базы, позволяла успешно, а главное, конспиративно помогать лицам старшего командного состава, «намотавшим на винт», пройти без отрыва от службы амбулаторный курс весьма специфического лечения с полной гарантией положительного результата. Поэтому был он желанным гостем во всех начальственных кабинетах флота.
Умный и практичный Лев радовался не зря: заполучив сразу трёх врачей для дежурств и приёмов, он мог спокойно заниматься своим любимым делом.
Он сразу раскидал нас дублёрами врачей по подразделениям: Славу оставил в санчасти береговой базы, Толю определил на торпедно-техническую базу, меня – на подлодку. Питались мы в офицерской столовой, жили в санчасти. А приключения начались уже на второй день.
Первые уроки
Направившись для начала обследовать столовую, наша троица (абсолютно не похожая по внешнему виду на обычных матросов из-за животиков и намечавшихся двойных подбородков) вдруг натолкнулась на резво куда-то летящего жизнерадостного и румяного капитан-лейтенанта. Тот резко затормозил и удивлённо на нас вытаращился. Мы, молча уставившись на него, на всякий случай вразнобой откозыряли.
– Откуда, бойцы? Что, уже из дома престарелых стали на флот призывать?
– Из «меда», тащщ кап-нант!
– А, студенты!
Каплей резко остыл и вполне нормальным языком разъяснил нам, что нынче все находятся на политзанятиях, что в базе матросам и старшинам надлежит ходить в рабочей робе с боевым номером на кармане, что вместо «похабных» бескозырок у нас на головах должны быть нормальные пилотки, как у всех порядочных подводников, и что передвигаться безопаснее всего либо строем, либо тихонечко по боковой дороге. Не дай бог попасться на глаза адмиралу! Ныне он свирепствует. Не посмотрит, что «партизаны», – в пыль сотрёт! Матку вывернет!
Перспектива «выворачивания матки», несмотря на её полную анатомическую и физиологическую абсурдность, серьёзно нас озадачила.
Делать нечего, вернулись в санчасть, достали из вещмешков и погладили синюю, колом стоящую робу, взяли из баталерки старые чёрные пилотки. Встал вопрос с боевыми номерами. Общий принцип нумерации на подводных лодках и последовательность букв и цифр были понятны: боевая часть или служба – отсек – боевой пост – смена. Но как быть нам?
– А хрен ли тут думать, господа военные? – сказал сообразительный Слава Заливин. – Служба – «М» (медицинская), а далее цифрами – цены на наши любимые напитки. Трафареты и краска в санчасти есть.
Мужик сказал – мужик сделал! Через час три бравых моряка в отглаженных чистых робах, чёрных пилотках набекрень и с нанесёнными на белые полоски произвольными боевыми номерами на карманах уже топали начищенными «гадами» строем пеленга по боковой дороге в сторону столовой.
Старший мичман, завстоловой, завидев нашу «нумерацию», икнул и закатился хохотом, вытирая слёзы. Оценил – сразу видно понимающего человека. А как ещё было расценить наши номера – М-2-87, М-3-62, М-4-12?
Напомню, что в те далёкие и романтичные времена 2 рубля 87 копеек стоила обычная водка, 3-62 – «Московская» и 4-12 – 45-градусная «Хмара» (с серым облачком на этикетке). Целую неделю мы спокойно ходили по базе с этими номерами, пока однажды Лев, собрав нас вместе на занятия, пристально вглядевшись, не разоблачил нашу мистификацию. Деликатно кашлянув, он настоятельно порекомендовал эту гадость убрать. А мы ничего, даже привыкли.
«Политморсос»
Настал святой день для флота – политзанятия. В этот день все моряки в наглаженной «форме № 3» чинно садились за столы в ленкомнатах, выкладывали конспекты и готовились слушать что-либо из исторических решений партийных съездов. Политико-моральному состоянию («политморсосу») личного состава на флоте уделялось огромное внимание. Ты мог чего-то не знать по боевой подготовке, но уж фамилии членов Политбюро – наизусть и «от зубов».
Капитан Лев, решительно отбраковав Славу и Толю за слишком «старый» вид (им катило за «тридцатник»), послал меня на политзанятия экипажа подлодки «Б-350», к которой я был приписан. Я срочно переоделся в новую «форму-3» одного из больных, наспех нашил старшинские погоны и почти бегом побежал в казарму.
Прибежал вовремя. Сел в компанию со старшинами, которых уже успел узнать за несколько визитов на лодку. С удивлением увидел у них в руках книгу «На страже Родины» того же выпуска, что и на моей срочной службе семь лет назад. Те же аляповатые картинки, на которых доблестный воин, держа в руке противотанковую гранату размером с добрую кастрюлю, бесстрашно атакует дюжину скособоченных и пылающих немецких танков. Какие уж тут патриотические чувства от таких комиксов.
Началось! В кубрик вошли несколько офицеров – лодочный замполит и пара лейтенантов из политотдела, проверяющие. Для начала проверили наличие конспектов, потом стали задавать разные дурацкие вопросы, от которых меня (прошедшего полный институтский курс марксистско-ленинской философии, политэкономии и истории КПСС) просто корёжило. Мне, правда, задали вполне достойный вопрос об авианосцах 7-го флота США, и тут я, вспомнив самопальный стишок семилетней давности, наизусть отбарабанил:
«Энтерпрайз», «Тикондерога»,
«Орискани», «Саратога»,
«Бон-омм Ричард» и «Хэнкок»,
«Мидуэй» и «Китти-Хок»!
Знай наших! В ПВО тоже чему-то научились. Неважно, что «Тикондерога» – это крейсер УРО (управляемого ракетного оружия), главное – в рифму. Сошло и так!
И тут подняли матроса Шуру Подопригору. Шура был, как нынче выражаются, «полный тормоз», из полтавских хохлов, этакий гарный парубок, дитя сала, цибули и горилки. Бывший сельский механизатор, на лодке он был дизелистом, хотя в основном использовался боцманом для перемещения разных грузов в горизонтальной и вертикальной плоскости, поскольку обладал очень приличной мускулатурой и лошадиной работоспособностью. Когда Шура начинал соображать, он краснел (видать, перегревался) и покрывался крупными каплями пота.
– Скажите, матрос Подопригора, кто наши враги? – с ходу оценив Шурин интеллект, задал простейший вопрос лейтенант-политотделец.
Шура «затормозил» и начал мучительно краснеть.
– Ну вот же они, посмотрите на плакаты на стене, – дрожащим голосом подсказал замполит, указывая на стену, где висели плакаты, на которых были написаны государства – члены военных блоков НАТО, СЕАТО и прочих. Матросы тоже исподтишка показывали Шуре на плакаты.
Шура, просияв ликом, понятливо кивнул и направился… к портретам членов Политбюро.
Все замерли, не дыша, особенно замполит, у которого буквально отвисла челюсть. Даже члены Политбюро, казалось, с ужасом смотрели со стены на матроса Шуру, как члены Учредительного собрания на матроса Железняка.
Шура остановился у портретов, внимательно на них посмотрел, вытер капли пота со лба и, выпав из ступора, выдавил:
– Не-а! Вроде как не они!
И ткнул указующим перстом в сторону блока НАТО. Слава те, Господи, допёр…
Все облегчённо вздохнули, а из замполита сразу как будто весь воздух вышел.
Политзанятия быстренько свернули от греха подальше, офицеры ушли, оставив мичмана почитать нам книгу «На страже Родины». Читать, разумеется, никто ничего не стал, но поржали над Шурой здорово!
Я рассказал ребятам, как у нас в институте вёл занятия по парт-политработе капитан первого ранга Борис Михайлович Байбородов, мы его звали БМБ. Монологи, достойные театра.
– Товарищи студенты! Политический смысл может быть заложен в любое произведение искусства. Главное, чтоб был базис и, товарищи, надстройка. Возьмём, к примеру, обыкновенную частушку: «Как у Маньки в ж… гм-м, в общем, кое-где, разорвалась клизма». Это и есть базис! И далее: «Ходит-бродит по Европе призрак коммунизма». А это уже, товарищи, и есть политическая надстройка! Или вот, товарищи, возьмём балет «Лебединое озеро». Скачут, значит, себе мирные белые лебеди у озера, как вдруг из-за кулис выскакивает буржуй в цилиндре и с атомной бомбой в руках! Вот это и есть империалистическая политика – помешать мирному сосуществованию.
Конечно, от таких лекций мы просто лежали на столах. Матросам, кстати, это тоже понравилось, и все разошлись по кубрикам вполне довольными. «Политморсос» у личного состава ПЛ «Б-350» был в порядке.
На лодке
Дизель-электрическая подводная лодка 641-го проекта «Б-350», в экипаже которой я числился дублёром начальника медслужбы, стояла в базе у второго пирса в ППР (планово-предупредительном ремонте).
В тот день был сильный утренний туман, и она еле вырисовывалась в белом «молоке». По пирсу расхлябанной походкой разгуливал матрос с автоматом, усиленно изображая из себя бдительного часового. Через открытый люк для погрузки торпед матросы передавали внутрь ящики с консервами, сопровождая этот процесс приглушёнными туманом матюками. Часовой вызвал мичмана, тот провёл меня в рубку.
Первое знакомство с конструктивными особенностями подводных лодок оказалось не очень успешным – при спуске по скоб-трапу в центральный пост (ЦП) я довольно болезненно наткнулся кормовой частью на заботливо подставленную швабру. Кто ж его знал, что спускаться в ЦП надо не задницей вперёд! Мы же этого на кафедре не проходили.
Отсмеявшись, стоявший внизу старпом рассказал байку про то, как на Камчатке, в Рыбачьем, инспектировали лодку высокие сухопутные чины из Главного политического управления. У них на глазах несколько матросов-срочников, шутки ради, проскочили в люк ЦП вниз головой, цепляясь носками «гадов» за скоб-трап. Один из полковников, приняв это за чистую монету, тоже рискнул и… был пойман внизу на заранее приготовленный матрас. Такие вот невинные шутки.
Во время скоростной экскурсионной пробежки по отсекам я несколько раз крепко приложился лбом к разного рода железякам, вляпался рукой в смазку на торпеде в носовом торпедном и насажал соляровых пятен на робу в дизельном отсеке. На меня обрушилась лавина всяческой информации про системы ГОН, ЛОХ и ДУК. Но самое страшное впечатление после торпед на меня произвёл подводный гальюн с его системами выравнивания давления.
А ежели его не выравнять, тогда то, что ты туда под давлением направил, под ещё большим давлением моментально вернётся обратно. Представьте такую картину в домашнем санузле, и вы поймёте, почему я так ни разу и не решился это заведение посетить. Больно уж сложно, мы лучше так, пешком постоим…
Вдобавок старший матрос-дизелист, «годок» (флотское название старослужащего), ехидная рожа из москвичей, намекая на моё сухопутное звание, назвал меня «старшиной первой гильдии», за что был сразу же произведён мной в «ефрейторы по адмиралтейству». Причём обе клички сразу же прижились.
Во избежание дальнейших недоразумений, а также для придания боевого духа, старпом послал меня на УТС (учебно-тренировочную станцию) попрактиковаться в борьбе за живучесть. Пришлось полдня вместе с молодыми матросами провести в отсеках старой подлодки, то туша «пожары», натянув на себя маску ИДА-59, то заделывая «пробоины». Правда, попытка выпихнуть меня наружу через носовой торпедный аппарат закончилась неудачей. Ну не хотел я этого!
Через два дня мы ненадолго сходили в море, пару раз «нырнули», пробежали мерную милю, полигон размагничивания и вернулись в базу. На лодке мне не очень понравилось (я вылезал из своей каюты только на обед, занимаясь «шибко секретным» газоанализатором ПГАДУ образца 1958 года), но подводников я с тех пор крепко зауважал. Не каждый способен вот так служить, словно в запаянной консервной банке, ничего не видя, кроме своего боевого поста. К тому же на лодку набилось множество офицеров-штабников, которым нужен был выход в море для «галочки» и которые торчали в каждом отсеке.
Когда мы проходили в бухту Улисс, старпом, сжалившись, вызвал меня наверх, для общего развития полюбоваться пейзажем. По правому борту стояли суда бригады вспомогательного флота: ледоколы «Пересвет», «Илья Муромец» и новенький красавец танкер «Владимир Колечицкий» в шаровой окраске, с башнями зенитных автоматов на баковой надстройке. Он только что прибыл из Ленинграда, пройдя несколько тысяч миль.
Я с завистью посмотрел на них, отнюдь не предполагая, что через каких-то четыре года сам буду с палубы «Ильи Муромца» смотреть на проходящие в бухту лодки, а на «Колечицком» прослужу три года, пройдя многие тысячи миль в пространстве от моря Охотского до моря Средиземного.
Спустя две недели мы сфотографировались с капитаном Львом у рубки-памятника погибшей в войну подлодки «Л-19» и с лёгким чувством грусти отбыли на той же «таблетке» в экипаж. Сдали форму и снова стали студентами, разъехавшись по стройотрядам. «Военка» кончилась, оставив в памяти только хорошие воспоминания, склонность к ношению тельняшек и ощущение причастности к флотским делам.