Больше его никто никогда не видел.
Во время одного из сборищ возникла идея — учредить для участников Лавры свой особый значок. Идея всем понравилась. Был объявлен конкурс на лучший проект. Через неделю все принесли свои проекты, и после долгого и придирчивого профессионального обсуждения был выбран лучший. Авторами-победителями оказались Леша Далиненко и Наташа Тыркова, которая в это время работала у нас в мастерской — лепила полутораметровую фигуру рыси. На проекте был изображен наш кладбищенский белый кот Леонардо в узком луче света, исходящем из стрельчатого окна. Проект был оригинальным и всем понравился.
Знакомые ребята на «Ленэмальере» выполнили наш заказ, и через месяц каждый член Лавры получил по два значка: один себе, другой для подарка тому, кто может быть признан «другом Лавры». Таким образом, у значка появился свой статус.
Пятерых участников той веселой попойки уже нет в живых. Мы похоронили их со значками на лацканах пиджаков. Но жизнь причудливо переплетает грустное с веселым, а большое с малым — так и история со значком имела свое продолжение.
Через год мальчишки убили нашего Леонардо, и мы закопали его с почетом недалеко от мастерской. А затем, через некоторое время, к изумлению завсегдатаев кладбища, знавших каждый камушек и кустик, в ряду надгробий купцов первой гильдии появился загадочный памятник: небольшая мраморная плита с изображением значка. Белый кот уверенно шагал в узком луче света из стрельчатого окна… Старушки долго стояли около памятника, ища надпись, потом крестились на всякий случай и уходили в недоумении.
С котом Леонардо была связана еще одна история, к которой Володя непосредственного отношения не имел, но узнав о ней, хохотал до упаду.
У кота, собственно, было два имени: официальное, полное — Леонардо, в честь великого флорентийца, и домашнее, обиходное — Васька. Васька вел себя часто неприлично, и однажды я повесил на дверях нашей мастерской записку: «Ваську не пускать! Дает в глину!»
В этот день мы должны были сдавать худсовету фонтан, заработались и забыли о записке. Фонтан представлял собой хоровод голых мальчишек, взявшихся за руки и бегущих вокруг воображаемых струй.
К вечеру приехал художественный совет.
Первым в мастерскую вошел председатель совета Василий Гаврилович Стамов и грозным голосом спросил:
— А что это у вас там написано: Ваську не пускать — дает в глину?
Мы обмерли. Погорел наш фонтан! Теперь не примет ни за что! Но на наши объяснения Стамов первый расхохотался, и весь совет вместе с ним.
Фонтан был принят, и мы на радостях, решив, что Стамов — человек, взялись за руки, образовав живой фонтан вокруг глиняного, сплясали танец диких и побежали рассказать о происшедшем «верхним товарищам».
На другой день я работал у себя в мастерской один. Лепил «Самое дорогое». «С тех пор, как Левка стал отцом, основная тема у него стала матерной», — говорили ребята в Лавре, имея в виду мои различные варианты материнства. «Самое дорогое» — мать с ребенком на руках — шла у меня туго. Я уже год возился с этой работой, практически топтался на месте и нуждался в каком-то толчке.
В мастерскую зашел Володя, поздоровался и молча встал за спиной. Зная, что он никогда сам не лезет с советами, я пожаловался ему на то, что застрял и не вижу хода. Володя постоял немного, пригляделся к работе и сказал:
— Лев, тут надо посмелее… Иначе не выскочишь.
— Что значит посмелее?
— Ну, я, наверное, не сумею объяснить. Если позволишь, я трону слегка?
Получив разрешение, он взял полено за два конца и, с силой нажимая на него, прошелся одним движением по работе от макушки до низа. Я внутренне охнул, когда увидел, как под рваной фактурой исчезают тщательно вылепленные мною волосы, уши, кусок щеки с глазом, шейные мышцы, округлость плеча… После этого он бросил полено, взялся двумя руками за голову моей скульптуры и рванул ее вниз и вперед. Шея треснула, железный каркас выпер наружу вместе с крестами и… работа ожила! В изуродованной, сломанной фигуре появилась доброта, нежность и тревога матери за больного ребенка.
— Ну вот, — сказал Володя. — Ты извини, я тут немножечко подпортил, но ты согласен с тем, что я сделал?
Это был 1960-й год.
А 1962-й принес мне тяжелое испытание — глазную болезнь, три операции, потерю зрения на левом глазу.
Через год я вышел из больницы. Работать я не мог. Душевное состояние было тяжелым, я не знал, смогу ли снова вернуться к работе, войти в колею. С деньгами дома стало туго, это еще более отягощало мою депрессию. Врачи требовали, чтобы я носил себя как хрустальную вазу — меня это сковывало, пригнетало.
Ребята меня не оставляли, поддерживали, помогали, кто чем мог. Вася каждый вечер, как на работу, приходил ко мне играть в шахматы. Володя держался в стороне.
Однажды Юлик подошел ко мне и как бы мимоходом сказал:
— Завтра получка в комбинате. Получи свои восемьсот рублей.
— Какие восемьсот рублей?
— Пока ты лежал в больнице, Володя за тебя сделал и сдал портрет кормильца.
Я сначала растерялся, а потом сказал, что деньги могу взять только в долг и верну, когда начну работать, но Юлик резко оборвал меня, сказав, чтобы я не заикался об этом, или Володя обидится насмерть.
Угроза была нешуточной. Я не стал «заикаться» и принял этот дар, зная, что он от сердца и от щедрой души.
Когда В. И. Ингалу, народному художнику СССР, исполнилось 60 лет, «верхние товарищи» решили преподнести ему к юбилею подарок — дружеский шарж. Как раз в это время Ингал со своими выпускниками, которых он приютил в своей мастерской и всячески опекал, выиграл конкурс на 250-летие Кронштадта. На его проекте могучий моряк стоял впереди остроконечной стелы, ассоциирующейся с носом военного корабля, и разведенными руками как бы защищал эту стелу. На самой стеле были размещены барельефы на тему морских сражений и славы русского военного флота. Этот проект и послужил прообразом шаржа.
Впереди пластилиновой стелы, простирая руки, в героической позе стоял сам Ингал. На груди у него была прилеплена тельняшка из настоящей ткани, из-под которой буйно торчали седые волосы, выдранные из хвоста Леонардо. На стеле были изображены любимые ученики и подопечные Ингала: Гордон, супруги Щегловы, Веселов, Бельский и Вера Трофимова.
Над шаржем работали с увлечением. Периодически возникал вопрос: а не обидится ли Ингал? Фигуру Ингала лепил Гриша, Володя с Лешей трудились над стелой. В ходе работы у них возник спор о пропорциях. Сначала спорили шутя, потом почему-то обозлились друг на друга и уже на повышенных тонах доказывали свою правоту.
— А я говорю, что должно быть выше, не те пропорции…
— Ничего подобного! Не лезь, если не соображаешь!
— Я не соображаю? А ты соображаешь?
Голоса перешли на крик, и в воздухе запахло дракой. Дело спас мудрый Гриша. Оторвавшись от пластилинового Ингала, он сказал:
— Ребята, послушайте! Ингал простит все — и тельняшку, и волосы, и то, что мы обхамили его проект, но он никогда не простит одного — если вы сделаете стелу по пропорциям лучше, чем у него…
Ребята замолчали, потом рассмеялись. Лешка сказал: «Это точно». И они дружно закончили работу.
К тому же времени относится забавная история с бюстом Александра Невского.
Володя сделал своего Александра на выставку. Работа получилась красивой, была отмечена и закуплена Музеем городской скульптуры. Валя Голосков, наш форматор, сделал пару запасных отливков. В один из престольных праздников, во время прохождения службы в соседнем Старовском (Троицком) соборе Юлику Клюге, неистощимому инициатору всяких затей, пришла в голову идея предложить собору бюст Александра Невского — воителя. Идея была проста: если не будет заработка, то уж выпивка будет наверняка.
Троицкий собор находился в центре Александро-Невской Лавры. Культ Александра должен был быть чтим представителями религии не меньше, чем представителями Управления культуры. Прогнозы оказались верными. Священнослужители, выслушав предложение о даре скульптуры Александра Невского собору, заинтересовались и выслали своих представителей в мастерскую для переговоров. С собой они принесли церковного вина, просфор и всяческой снеди, вплоть до пирогов с сигами. Ребята быстро скинулись по рублику, сбегали за водкой, и трапеза началась.
Гриша всегда был самым положительным и правильным человеком в Лавре. Его смущала предстоящая выпивка в такой сомнительной компании, и он попытался улизнуть, но его затащили и заставили выпить рюмочку, после чего он встал и заторопился, пожелав всем хорошей трапезы.
— Что же ты нас покидаешь, сын мой? — спросил слегка захмелевший священнослужитель, отец Анатолий, как он рекомендовал себя.
— Да мне идти надо… — замялся Гриша. — Пора мне уходить…
И потом, видимо, четко желая поставить черту между собой и представителями опиума для народа, твердо добавил:
— Мне надо идти на заседание партбюро.
— Благослови тебя Господь, — ласково сказал служитель культа и осенил Гришу широким крестом.
Князя Александра унесли в собор на расшитых льняных полотенцах…
В гости к Володе часто приходил его друг — врач-рентгенолог Олег Андреевич Брюханов — «рыжий Олег» по лаврской кличке. Этот живой и доброжелательный человек искренне любил искусство и всех нас. Был эрудитом, начитанным человеком. Как потом оказалось, он был сам художником, почему-то не закончившим Академии художеств, — акварелистом и высококвалифицированным преподавателем пластической анатомии, а также великим специалистом по приготовлению пунша. Свое искусство он передал Володе.
Общие сборища объявлялись обычно условным стуком напильника по стояку парового отопления. Стук этот подавался в определенном ритме и означал всегда одно — «Свистать всех наверх! Предстоит общий сабантуй!»
Наверху глазам представлялась следующая картина: вокруг большого стола, заставленного бутылками, стаканами, тарелками с хлебом, винегретом, неизменным студнем и прочими яствами, в радостном ожидании сид