По словам Глеба, чехол с платьем висел на самом видном месте в шкафу.
Ангелина медленно расстегнула молнию и благоговейно провела рукой по освобожденной из серого кокона бабочке – молочно-белому длинному вечернему платью из плиссированного жоржета с потайной застежкой и кисточками на поясе, отделанному тюлем и ручной витой вышивкой с кристаллами и стеклярусом. Такое мог сотворить только ливанский Морозко – дизайнер Зухаир Мурад, привыкший кутать женщин в метель из вплетенных в сложный узор сотен пайеток, бисера и драгоценных камней.
Полюбовавшись нарядом еще секунду, Ангелина махнула рукой наблюдавшему за ней Банину. Тот вошел в кабинет танатопрактика, не замечая платья.
– Это Зухаир Мурад, – серьезно сказала Ангелина.
– Так. – Банин задумался, но вскоре поднял бровь. – Дизайнер, чье платье выбрала для прощания с собой Флора Сонова, убийца-цветочница, которую судят на днях? Серьезно?
– Не цветочница, а звездный флорист, – наморщила нос Ангелина. Она до сих пор не верила, что ее кумир была виновна в преступлении, расследование которого привело в ее жизнь Павла Банина.
– А еще манипулятор, инсценировщик собственной смерти…
– Женщина с отличным вкусом…
– К преступлениям. И богатой родней. А откуда у Папки деньги на такую роскошь? Может, подделка?
Он нащупал этикетку под прицелом укоризненного взгляда Ангелины.
– Это оригинал. Не надейся, – процедила девушка. Она сама мечтала о свадебном наряде от Мурада и даже мерила «то самое платье» в ЦУМе, когда ездила в Москву на престижные курсы повышения квалификации. Гримеры с «Мосфильма» учили их маскировать следы удушения. Ангелине запомнилась жертва побоев мужа, которая каждый день приходила подрабатывать моделью, гордясь, что супругу не приходится занимать на водку по соседям и родным.
– Возможно… – Банин осторожно открепил приколотую к этикетке мини-открытку и повертел ее в руках, рассматривая нарисованный на лицевой стороне перевязанный лентой букет ландышей и старую книгу в холеных женских руках, лежащих на светлой юбке в мелкий красно-розовый цветок. – Чайное платье… Как по-викториански! Джейн Остин рекомендует…
Ангелина кивнула на платье:
– Ни одна из героинь Джейн Остин такое не надела бы.
– Ты права. Такое могла носить только героиня романа Шарлотты Бронте «Шерли». Шерли Килдар. Папка ее, кстати, любила.
– Меня пугает, что ты знаешь женскую литературу – и мою подругу – лучше меня.
Банин обнял ее.
– Знал, милая. Знал. – Он перевернул открытку, и его глаза расширились.
– Что там? – Ангелина вытянула шею от любопытства и прошептала: – Здесь кроется какая-то тайна?
– Вполне в духе литературной классики. – Он прочел надпись на обороте: – «Дорогая Лиза! Мы незнакомы, но ты наверняка слышала от Глеба о его жуткой мамаше-монстре. Что ж. Мой слабохарактерный сын, как всегда, ошибается. Доказательство тому – это платье. Оно подарит тебе крылья в день свадьбы, чтобы легко и счастливо впорхнуть в нашу семью». Ничего себе слог!
Банин присвистнул, и Ангелина завладела карточкой:
– «P. S. Если будут вопросы о странном поведении Глеба, приезжай. Я единственная, кто поймет твои опасения и даст ответ. Двери моего дома в Пристанном и московской квартиры открыты для тебя и твоего ребенка в любое время». Что за черт?!
– Бери выше. Это послание самого Сатаны.
– На минималках? – Ангелина снисходительно улыбнулась.
– Как минимум, – мрачно ответил Банин.
Ангелина растерялась:
– А кто такая эта мать Глеба?
– Известная детская писательница, которая снимает дом в Пристанном многие годы. В селе слыла Салтычихой, потому что тиранила детей и даже собаку. Отсидела за доведение дочери до самоубийства.
– Сестры Глеба.
– Младшей. Он упек за это мать в тюрьму.
– Ну и семейка!
– Ты хотела сказать «наследственность»? Лиза не была беременна. Патологоанатомы, в том числе Береговы, не говорят об этом ни слова. Глеб тоже.
– Я знаю. Папка бы сказала мне.
– Почему?
– Ну, не знаю. – Она закатила глаза, а потом в упор посмотрела на него. – Может быть, потому, что мы дружили? Это тебе не приходит в голову?!
– Слушай, мы все в первую очередь полицейские, следователи. А потом уже, если повезет, друзья.
Ангелине вдруг стало обидно. Она, как в школе, почувствовала себя недостойной чьей-то крутой компании, чьего-то ценного доверия. Почему для всех, кроме мертвых, которые становятся красивыми благодаря ей, Ангелина оказывается лишней, нежеланной, чужой?! Нужно было сделать что-то отчаянное, и она почти закричала Паше в лицо:
– Потому что я ей сказала!
– Что сказала?.. – Он осекся. – А-а-а!.. О-о-о!.. А?!
– Какая содержательная реакция! – Ангелина всхлипнула.
– Я просто без цветов.
– И без кольца?
Он опешил, и Ангелина протестующе замахала руками:
– Я не то имела в виду! Я не хочу замуж. То есть хочу. Но не таким способом.
Он схватил похоронный букет.
– Дорогая Ангелина!.. Так, подожди! Надо на коленях! – Он неловко бухнулся на пол, оказавшись посреди матерчатой полянки кладбищенских незабудок по пятьдесят рублей за букет.
– Час от часу не легче! – Ангелина смеялась, хотя в ее глазах еще были слезы.
– Ангелина Валерьевна Лапина! – выдохнул Банин. – Выходи за меня, пожалуйста!
– Ты не должен это делать только ради ребенка. – Она почувствовала прилив гордости. – Я востребованный специалист, и мы не умрем с голоду.
– Мои жена и неродившийся ребенок не будут гримировать трупы.
– Я всегда знала, что ты относишься к моей работе с пренебрежением.
– Это я к трупным ядам отношусь с опасением! А к тебе и всему, что ты делаешь, – с любовью и уважением.
Она отвернулась, вытирая слезы.
– Ангелин, слушай! Я хочу жениться на тебе. Ты меня поражаешь тем, что будто создана из противоречий, но чудесным образом совпадаешь со мной. И… И наш ребенок будет маленьким владыкой подземного царства. Но это все не важно! Я и Сатану от тебя выращу. Только плакать прекрати, пожалуйста! Мне и так страшно.
– Страшно? – Она удивленно повернулась к нему.
– Страшно. Потому что Глеб свою любимую вмиг потерял. Из-за нашей дурацкой работы.
– Я, между прочим, тоже подругу потеряла. Так что лучше вернись к своей дурацкой работе. И принеси мне голову ее убийцы на блюде!
– Даже так?!
Она приложила его руку к животу и широко улыбнулась.
– Тогда мы с малышом будем в безопасности.
– Ради этого – все, что захочешь. Даже уши убийцы Кеннеди.
– А вот это… – она зажала рот и бросилась в туалет, – было лишнее.
– Ангели-и-иш? – Он прислушался. – Милая!
Он помахал рукой и заметил, что по-прежнему держит венок от агентства.
– Любимая? Я за нормальными цветами съезжу? А эти лилии как-то…
В туалете грозно зашумела вода.
– Понял, понял!
Он еще раз прочитал записку и сделал ее фото для московских коллег. А вскоре получил знак с поднятым вверх большим пальцем от Гурова.
– Лев Иванович! Без вас никак! – Голос Верочки, секретарши Орлова, еще звучал в ушах Гурова, когда он входил в кабинет к начальнику. Тот устал безрезультатно распекать Крячко и жаждал новой жертвы, мысленно капитулируя перед начальством. Ведь убийство психолога Юлии Юнг так и не сдвинулось с мертвой – во всех отношениях – точки.
– Есть там хоть кто-то, – Орлов поднял усталый взгляд на вошедшего Гурова, – на кого вы с Крячко реальную ставку делаете?
– Да на всех, – хмыкнул Гуров, кивнув на разбросанные по столу начальника фотографии подозреваемых. – Там маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет.
– Например? А то послушать Крячко, ни проблеска надежды…
– Да в том-то и дело, что там все… – попытался оправдаться Крячко.
– …больные, – закончил Гуров.
– Это прекрасно! – потер руки Орлов. – Давайте конкретику!
– Мне больше всех нравится, – скривился Гуров, – сынок чиновника из МИД. Станислав Родионович Стулов. Двадцати лет от роду. Вырос на ведомственной даче с двумя нянями. Увлечен папиным автопарком «Феррари». И собственным обсессивно-компульсивным расстройством. С трех лет в терапии. Юлия – его двадцатый психолог. Он их коллекционирует.
– Мило, – расплылся в улыбке Орлов. – Люблю таких. Наш человек!
Гуров положил перед ним фото смазливого молодого человека с мечтательно-порочными глазами цвета светлой бирюзы под темной линией бровей, аккуратно очерченными, бледными, сухими губами и белокурыми вьющимися волосами до плеч, которые как будто золотил упавший откуда-то мягкий весенний свет.
– Я с ним встречался, – вздохнул Крячко. – Чарующе нежный товарищ. Женщины, особенно сокурсницы из МГИМО, слетаются как пчелы на мед.
– Он для них, наверное, как принц Уильям для простолюдинок в своем университете, – кивнул Орлов.
– Лучше, – пожал плечами Крячко. – У меня дочери. Обе утверждают, что принц-то лысоват. И вообще в мамашу нервический. Любовница эта его, маркиза Чафли, ни рыба ни мясо как-то…
– Чамли, – хмыкнул Гуров. – «Чафли» – это вафли из забегаловки с фольгированными шарами, где мы по утрам сидим.
– Это где день рождения моей пятилетней внучки устраивали? – Орлов полез в телефон.
Гуров и Крячко смущенно переглянулись.
– Замнем для ясности, – понимающе кивнул Орлов. – Мужчины! – Он с трудом подавил смешок. – Давайте вернемся к делу. Что еще об этом херувимчике скажете?
– Раз в неделю, – ответил Гуров, – эта реинкарнация Сергея Есенина делилась с Юлией Юнг навязчивыми мыслями о том, как насилует и режет на ремни, мягко говоря, пожилых вахтерш из дома «Известий», где проживает в доставшейся от бабушки квартире.
– На ремни – это, надеюсь, образно? Связь посредством эротических фантазий между бабушками и теми, кто сидит в предбаннике ее роскошных апартаментов, есть?
– Если бы. Я прослушал его увлеченные самокопания за последний год. Так там активно сравниваются винтажные сумки Prada, коих у бабули аж целая антресоль, с самопальными клатчами из лоскутов с женских спин. Для жен дипломатов неприсоединившихся стран.