Выйдя из подъезда, где погиб научный руководитель Юлии Юнг, Банин проверил сообщения и позвонил Гурову.
– Лев Иванович, вы просили выяснить, почему Соляйников не форсировал отношения. Тут все просто. Неудачный брак (свекровь не ужилась с невесткой) и больная мать. Он ухаживал за матерью все годы, пока Новина писала у него диплом.
– Ничего не мог предложить ей?
– Думаю, так. В подъезде полно пожилых. Квартира небольшая. Даже светилу науки сюда девушку не привести.
– Особенно когда девушка, – Гуров вспомнил фото, – ураган такой. Хотя жаль. Она его, похоже, и правда любила. Ладно! Отбой!
– Лев Иванович!
– Да.
– Тут еще такое дело. Береговы пишут: Брадвин арестовал Глеба. Сейчас допрашивает, наверное.
– Я понял. Ты сейчас, Паша, езжай домой. Наберись сил. Я что-нибудь придумаю. А на подмогу Озеркину пусть пока выдвигаются наши несокрушимые силы.
– Береговы уже там. Все управление в страхе держат.
– А Назаров и Юдин?
– Их тоже.
Гуров улыбнулся:
– Молодцы Леля и Лиля! Я бы с ними в разведку пошел. – Ему почему-то вспомнились «А зори здесь тихие». Будто он тоже вел саму юность сквозь жизненные невзгоды. И его Лизу словно тоже затянули трясина, кикимора, леший. «Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет – теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее…» – пронесся прочитанный, казалось, в прошлой жизни текст в голове, и Гуров попрощался. – Ладно, Банин. Будем на связи. Отбой, боец!
Паша Банин спустился к набережной и увидел на лавочке у воды Ангелину.
– Банин, – она повела носом, – колись! Чем так вкусно пахнет?
– А?
– Не пытайся скрыть вкусноту! У беременных отменное обоняние!
– Ой, слушай! Мне ж пирогов надавали.
– Тумаков надавали? – Она обнюхала его рюкзак, как енот. – За что? Кто бил? Кого бить в ответ? Говори!
– Да не тумаков, а пирогов! С курагой, между прочим. На вот, держи.
Она жадно откусила тесто:
– Ух ты-ы-ы! И кто же автор кулинарного шедевра?
– Одна нудная бабка. Тебе лучше не знать.
– Почему?
– Гробовщицей тебя назвала!
Ангелина округлила глаза:
– Я ее все-таки найду!
Он посмотрел на нее с нежностью и прошептал:
– Мне так повезло с тобой. Спасибо тебе.
Ангелина рассмеялась:
– И мне с тобой, добытчик мой!
И ни он, ни она не заметили человека, наблюдавшего за ними с лестницы, ведущей от реки в город.
– Что вы? Какое беспокойство! Это даже приятно. Удивлена, что кто-то вообще обо мне вспомнил. – Лидия Кирилловна Полетучая с удивлением смотрела на экран монитора, в котором видела легенду Московского уголовного розыска – полковника Гурова, информацию о котором гуглила утром. После того как он так настойчиво пытался связаться с ней по видеозвонку – как же отвиснут челюсти у пресных пожилых немок из кружка «Круговые спицы» при мэрии Люббенау! – на протяжении двух дней.
Гуров, в свою очередь, видел благополучную женщину средних лет, которая в относительно молодые годы выглядела на уверенные пятьдесят. Нет, ее тело было подтянуто ежеутренними и ежевечерними дальними прогулками с собакой. Ее кожа была покрыта легким загаром от работы в саду, персиковый румянец на низкой скуле был естественным для того, кто проводит много времени на природе, а руки – гладкими, как у каждой доброй хозяйки, которая ежедневно месит тесто на сливочном масле, чтобы порадовать сдобной выпечкой семью.
Но вот уже семнадцать лет она жила в предсказуемой до конца дней каждого гражданина и занудной Германии с ее ханжеским коллективным чувством вины, хваленой новой этикой и возможностью не стесняться седины. Владела белым домиком с аккуратным забором, батутом, клумбой с флоксами, теплицей для выращивания помидоров черри и зелени и березками вдоль забора. Обожала ездить с мужем на вишневую ферму и собирать ягоду для заливных пирогов, сиропа к безглютеновым блинчикам и варенья. Перезванивалась по «Скайпу» с детьми, отдыхающими в байдарочном спортивном лагере летом, и учила по нему румяного племянника мужа тяжело дававшемуся ему русскому языку. Единственными значимыми изменениями в ее жизни за последний год были только переход от изучения лексики по теме «Моя семья» к объяснению лексики по теме «Моя квартира» и торжественное завершение комплекса упражнений под названием «Правила выбора безударных гласных в корне: капризная орфография русского языка».
Гуров был готов поклясться, что рутина и предсказуемость завтрашнего дня старили Лидию Кирилловну Полетучую больше прожитых лет. Где-то там, под саркофагом немецких дисциплины, пунктуальности и послушания, еще жила и изнывала от скуки любознательная ученица бескомпромиссного ученого Алексея Анатольевича Соляйникова. Та, что не боялась расспрашивать скинхедов, зачем они утяжеляют пряжки и ботинки. И написала честный пост – Банин нашел его – о том, зачем вправлять в сапоги и подкатывать джинсы и брюки, открывая обувь.
Нет, Лида Полетучая не была глупышкой, случайно попавшей в грант по изучению субкультуры, культивировавшей насилие. Она писала о моде и брендах Levi’s, Crombie и Dr. Martens как доспехах воинов улиц, и сейчас, как опытный следователь, Гуров чувствовал, что за маской напускной скромности собеседница прячет проснувшееся в бывшей студентке СГУ главное качество всех ученых – ненасытное любопытство. Ну-ну.
– Неужели кто-то еще знает про «Отроков во вселенной»? – Полетучая нетерпеливо теребила хвостик утопавшего в кружке пакетика чая. – Наш совсем детский научный проект.
– Вы работали по большому гранту, – польстил Гуров, – объединившему ученых нескольких городов.
– Ну-у-у… Когда разразился большой скандал и «Отроки во вселенной распались», а Алексей Анатольевич Соляйников погиб, кафедра единогласно проголосовала за отмену наших мест в аспирантуре. Нас даже до вступительных экзаменов не допустили.
– И никто не продолжил заниматься наукой?
– Почему? Продолжили. Мы когда-то смотрели интервью с Лихачевым. Дмитрий Сергеевич вспоминал лагерь. Говорил, что никто не в силах отнять у ученого то, чем он живет. Попавшие в ГУЛАГ лингвисты изучали блатную феню, – она смущенно улыбнулась, – арготизмы. Мы занялись разработкой тем, которым планировали посвятить диссертации, в прикладном аспекте.
– Например?
– Что далеко ходить? Я стала консультировать киношников-документалистов. А потом был фестиваль короткометражек «Саратовские страдания», куда меня пригласили как эксперта на встречу со зрителями. Команда кинематографистов из Германии, которая привезла фильм «Тоска по Волге» о релоцировавшихся в девяностые немцах Поволжья, тоже представляла своей проект. Мы с режиссером, который снял в кино своих родителей, понравились друг другу. Я водила его по местам прежней немецкой слободы, в краеведческий музей, где культуре его предков посвящена часть зала. Его поразила сохранившаяся католическая исповедальня. В общем, – она обвела глазами светлую кухню с тарелками на стене, в которой сидела, – как видите, наука предопределила мою судьбу, хоть и не стала делом всей жизни.
И это Kinder, Küche, Kirche, как мог заметить Гуров, не внушало Полетучей восторг.
– Вы ведь были не единственной, кто некоторым образом продолжил исследование. Ваш коллега по гранту, Егор Слепокуров, даже окончил аспирантуру, например.
– Ну, у Егора просто упорства всегда было на десять человек. И это еще если густо развести. – Она пробарабанила пальцами победный марш по столу. – Он написал самарцам, которые работали с нами по гранту. Они не раз слышали его на конференциях. Кроме того, Егор сидел документоведом на кафедре, и вся переписка по поводу публикаций их профессоров и доцентов в наших сборниках, приезда в Саратов для оппонирования шла через него. В общем, он продолжал работать над нашей темой в Самаре, а когда наша кафедра не могла набрать нужное количество желающих поступить в аспирантуру, – она взяла со стола фарфоровую фигурку осла, – триумфально въехал в город.
– Вы сопоставляете, – Гуров иронично поднял бровь, хотя на деле оставался очень серьезным, – его с Мессией?
Она медленно обмотала хвостик чайного пакетика вокруг широкой ручки кружки.
– Он был своеобразным евангелистом «Отроков». Это ему пришла в голову мысль продвигать серьезное научное исследование через онлайн-дневник. И идея с днями недели, которые мы должны поделить между собой, тоже его. Егор как-то прислал нам в «Аську»… – она усмехнулась, – была такая бесплатная система мгновенного обмена сообщениями…
– Лидия Кирилловна, я ее помню, – успокоил Гуров. – А уж дискеты до сих пор где-то на антресолях лежат.
– Слава богу! А то иногда кажется, я так стара, что дети скоро спросят, как мне удалось справиться с психологической травмой оттого, что динозавры вымерли.
– Представляю.
– Вы не знаете самого страшного, – мрачно заявила она. – Мои сын и дочь уверены, что это было после того, как распался Советский Союз.
– Давайте вернемся к евангелизму «Отроков во вселенной».
– Ах да! Простите. В общем, Егор поделился отрывком из интервью Бродского об Ахматовой. Что она была человеком другой эпохи, помнила не только даты, казалось бы, не столь важных событий, но и то, какой был день недели тогда. Егор предложил нам создавать нечто важное, своеобразно сохраняя для потомков хронику наших академических деяний, вплоть до дней. Мне вот досталась пятница. Логично для модного, – она показала пальцами кавычки, – контента.
– Какой день Егор взял себе?
– Понедельник, конечно. Когда Бог сотворил свет, отделил его от тьмы и назвал свет днем, а тьму – ночью.
– Где он сейчас?
– Не знаю. Может быть, в каком-нибудь Оксфорде или Кембридже. Егор всегда был птицей высокого полета. – Полетучая опустила глаза. – Узнай он, как сложилась моя жизнь, посоветовал бы застрелиться.