Что до некогда госпожи Николь Григорьевны Туровой, Гуров даже поручил Олегу Назарову (после случая с Ангелиной Банина он беспокоить боялся) разобраться в подробностях ее тесно переплетенной с деятельностью местных правоохранительных органов судьбы.
Оказалось, Юлия в своих дневниках продралась сквозь дебри бреда и обеляющего вранья гражданки Туровой верно. Некогда миловидная дочь француза Грегори Сервье, подобно предку, приехавшему в варварский Саратов, где собирался открыть на Театральной площади салон модного белья имени супруги «Констанция Сервье». Его дальний предок приобрел в столице Поволжья соперника в лице самого путешествующего по России Александра Дюма. Ожидания Грегори Сервье были куда более скромными. Он надеялся продавать весьма грузным, на его парижский вкус, русским женщинам корсеты и на этом подзаработать.
Далее события развивались самым драматичным образом. Шевалье Сервье соблазнил одну из продавщиц своего boutique de luxe, которую его европейски хладнокровная жена с наслаждением оттаскала за волосы, и продал свой изысканный салон бизнес-леди, которая представлялась, как ему показалось, еврейской фамилией Браффиттер.
Это было все, что появившаяся на свет восемью месяцами позже Николь знала об отце. Далее ее судьба тоже складывалась в лучших традициях мелодрам канала «Россия» под кодовым названием «ЖТС» – «Женщина тяжелой судьбы».
Благодаря молодости и красоте Никуша вышла замуж за местного бизнесмена, родила от него премилую златокудрую дочь и запила, как многие женщины в созависимых отношениях, подменяющие события собственной жизни достижениями мужа и неудовлетворенные жизнью, проведенной в домохозяйстве, фитнесе и салонах. Итогом были реабилитационные клиники классом хуже. Развод. Отобранный ребенок. Обветшавшая квартира в «сталинке». Штурм ОМОНом металлической двери в квартиру, где она заперлась с приехавшей на Новый год дочерью, отгоняя кипятком галлюцинации в виде наступающих отовсюду тараканов и чертей.
Несмотря на подробное описание Юлией различий этих судеб, от Гурова, как и от нее с течением времени, не ускользнуло общее: каждая (кроме Кокиной) жаловалась на Призрака – молодого мужчину, который, опаивая лекарствами, связывал и насиловал их.
Тогда, очевидно, Юлия отнеслась к жалобам пациенток скептически. Но потом, уже после скандала с «Отроками во вселенной», живя в Москве, узнала о схожем изнасиловании, которое закончилось убийством, и начала вести свою статистику аналогичных преступлений.
Их география охватывала областные центры Поволжья. Но наиболее активно субъект действовал в Саратове и близлежащих СНТ, до которых из города ходили рейсовые автобусы.
Почерк убийцы с годами почти не претерпел изменений. Преступник заманивал женщин в помещение (ему нравились чердаки опустевших дач, городские подвалы, полусгнившие домики заброшенных турбаз, уцелевшие палаты полуразрушенных больниц). Опаивал снотворным. Раздевал. Стягивал волосы скотчем. Связанные и одурманенные, жертвы подвергались жестокому избиению, почти не оказывая сопротивления. Затем следовало удушение.
А недавно Юлия записала в дневнике, что у нее появился недостающий кусочек пазла – рассказ одной «великой актрисы», с которой они вместе учились. Та рассказала об однокурснике, который однажды повез ее на пикник в «Волжские Дали», где опоил дурманящим веществом и изнасиловал. «Знай я это тогда, – корила себя Юлия, – я бы заметила его смертоносную, не менее страшную, чем у известных маньяков Василия Кулика и Джона Реджинальда Халлидея Кристи, тень».
– Опять не спишь? – в кухню, где сидел Гуров, вошла Мария. Он подумал, что в нежно-голубых ночнушке и пеньюаре, с распущенными русыми волосами жена походила на русалку с печальным лицом, тонкими руками и прозрачной кожей. Сыщик невольно залюбовался ею. – Что ты тут делаешь? – Она взяла одну из тетрадей. – Какие-то старорежимные книжки нашел.
– Это дневники одной погибшей, талантливого психолога.
– И что ты с ними делаешь?
– Пытаюсь понять, как они связаны с группой юнцов, называвших себя днями недели по заветам Бродского.
– Ого! Очередные поклонники его эстетизированного нарциссизма.
– Почему?
– Ну, в поэзии Иосифа Александровича, – она сделала себе какао и уютно устроилась напротив мужа, довольная, что можно поболтать, – было довольно самобытное преломление древнегреческого мифа о Нарциссе.
– Так-так.
– Мы экономим твоему ведомству деньги на экспертах? – иронично предположила Мария.
– Ага, – не стал спорить с любимой женой Гуров.
– Бродский соединял мотивы нарциссизма, тотального одиночества, беспомощности и времени. В его стихах Нарцисс слеп, но помнит о своей красоте и, обреченный на ее неустанное созерцание, каждый день нащупывает дорогу к зеркальному ручью.
– Парадокс.
– Ты прав. Для Бродского Нарцисс всего лишь современник, заблудившийся в своей душе.
– И ее потемках…
– О да! Не подвластный времени, вечный отрок во вселенной.
– Забавно, что ты именно так сказала. Как будто слышала о группе молодых ученых, работа и смерть которых меня интересует. В нулевых они публиковались в «Живом Журнале» на странице, которая называлась «Отроки во вселенной».
– Я о них не слышала. А тебе – позор! – Мария легонько стукнула его чайной ложкой по лбу.
– За что?! – Гуров притворно схватился за лоб. – Теперь умру!
– Тьфу на вас, Лев Иванович! Жизнью жены не интересуетесь. – Она достала из морозилки контейнер с шоколадным мороженым и протянула ему ложку, приглашая присоединиться к его поеданию.
– Что я пропустил? – Он гордо выпрямился. – Любовника?! Ответь, супруга!
– Отвечаю, – снисходительно улыбнулась она. – Ты пропустил, что у меня премьера через три недели. Спектакля «Отроки во вселенной».
– Не думал, что кому-то сейчас может быть интересна, по-моему, уж прости, нудная история про космос. А кого ты играешь? Варю Кутейщикову? Я, между прочим, – он поднял руки ладонями вверх, – клянусь, это было до тебя, – был влюблен в нее.
– Ее роль играла Ольга Борисовна Битюкова. Она преподавала в нашем училище. И правда великая актриса.
– В дневниках, которые я читаю, – Гуров перебрал страницы, – так названа одна из сокурсниц автора. Как это может быть связано с тем, о чем мы говорили?
– С Бродским? Да мало ли кого этот дамский угодник великой считал… Аллу Сергеевну Демидову, например. Мне скорее… – Мария засмеялась.
– Скажи.
Она отмахнулась:
– Да ну тебя! Нет!
– Колись.
– Я просто вспомнила, что так называется одна забавная новелла Андре Моруа о театре. Хотя по-настоящему великая актриса у него показана в другой вещи из того же сборника. «Фиалки по средам». Кстати, не в пример нашему спектаклю остроумная, легкая и в то же время необыкновенно трогательная вещь.
– У вас же о космосе.
– Тьфу на вас еще раз, мсье Гуров! Наш спектакль не о космосе. А о юношах, переживших вторую чеченскую войну.
Гуров вспомнил слова Полетучей о Тевсе.
– Кто автор пьесы?
– Сценарий основан на прошедшей в нулевых незамеченной пьесе Любови Озеркиной. Детской писательницы, помешанной на теме греха познания, детского послушания и прочего. Жуткая моралистка. Вроде бы известна по твоей части…
– Да. Она отсидела за доведение дочери до самоубийства.
– Ужас! Но вот вроде бы в конце нулевых она встретилась с выжившими солдатами и военкорами, и в ее голове родилась пьеса. Основная идея, что совсем молодых, не успевших пожить ребят забросили в мир войны, как в холодный космос. – Мария задумалась и решительно отодвинула от себя мороженое. – Все равно странная тетка и странный образ.
Когда Гуров и Мария пошли спать, безмятежный берег Волги у села Пристанного уже деловитыми шагами мерили облаченные в высокие кроссовки, разноцветные рашгарды и легинсы с черепами от Barka сестры Береговы. Выгонявшие коров деревенские с ленивым интересом стягивались посмотреть на это чудо, завидуя Вере Семеновне Барановой, живущей ближе всех от того места, где обнаружили порубленных лодочным мотором Радомира Грецева и Ивана Рюмина шестнадцатого июля две тысячи пятнадцатого года. Хватаясь за лицо и охая, под пристальным взором Лели старуха вспоминала тот злополучный четверг.
– Тогда, дочк, дождливое было лето. И они – вот те крест! – они не первый раз приехали.
– Вера Семеновна. – Леля кашлянула. В семье Береговых термины родства не использовались как обращения. – Почему не первый?
– Да кружили тут сначала на моторе, как вечерело, почти всю неделю перед этим, даже накануне вечером. А с ранья…
– Это что значит?
«Лексика, – скептически подумала Леля, – час от часу не легче».
– На зорьке… уже на веслах приехали. Проплыли вдоль бережка. Нашли самое не клевое место… – Старушка злорадно воодушевилась.
– Почему не клевое? Тут у вас вроде, – пожала плечами Леля, – везде красиво.
Баранова посмотрела на нее с сочувствием и выразительно скосила глаз на куривших поодаль холостых сельчан. Такую неприспособленную девку надо сватать городскому соседу, который нарочно установил мангал, баню и надувной бассейн впритык к забору, чтобы Баранова с дочерью не упускали возможности созерцать его румяное тело, стремительно несущееся из парной в детскую купальню, и нюхали его шашлыки. Запах которых Барановой все-таки удалось победить, установив со своей стороны забора ящик для компоста. В летние вечера, когда к соседу приезжали гости и он нырял в купель не один, Вера Семеновна с дочерью выходили мешать компост.
– У берега, дочк, рыбы нет. Наши все в протоки за островами едут, – преувеличенно громко, как обычно общалась с глухой свекровью, ответила Баранова. И облегченно выдохнула, похвалив себя за то, что смогла предупредить о никчемности выпендрежной городской невесты парней.
– Ясно, – кивнула Леля. – Вы говорите, дождь был?
Баранова одобрительно опустила руку ей на предплечье:
– Проливно-о-ой! Они в итоге подплыли к той большой иве и напротив встали.