– Чтобы моя девушка опять порекомендовала мне не завтракать тревожной массой? Спасибо, нет.
Лиза расхохоталась.
– То есть это правда смешная шутка? – тоскливо спросил Олег.
Она сочувственно посмотрела на него:
– Тебе честно? Очень!
– Я так и знал!
– Расскажи все Лиле как есть. Она поймет и найдет решение. Ее крутизна как медика, – Папка показала шоколадную конфету, знакомую обоим с детства, – это тяжелый федеральный бренд. О том, что она творит во время работы…
– Вот именно, – не позволил ей делиться подробностями Олег. – А я у нее на вскрытии был один раз. И каждую секунду боялся, что меня накроет.
– Так сходи еще! Кроме твоей девушки там будет только ее точная копия. Все свои!
– Как-нибудь.
– Если все тайное становится явным, то любое как-нибудь однажды наступит.
– Лучше дай мне еще конфету.
– А вот это по-нашему! Что мы говорим богу ЗОЖа?
– Не сегодня.
Лиза положила в рот кусок сахара:
– ЗОЖе упаси!
Вспомнив их дружный хохот в тот день, Олег с любопытством взглянул на дверь, за которой работали Береговы, и открыл переписку в «Телеграме» с Юдиным.
– Иду посмотреть, как наши девушки исследуют скелеты друзей, порубленных лодочным мотором во время рыбалки.
– Все лучше, чем этот табор. Шел бы он в небо.
– Хочешь, скажу Леле, что тебя насильно женят на дочери барона?
– Пытаются, между прочим. Я уже готов украсть коня, чтобы свалить отсюда, – ответил Юдин.
– Да ты уже мыслишь как местный! Эх, ромалэ!
– Кретин.
Олег отправил другу эмодзи с напряженной улыбкой и вошел к Береговым.
– Могу я понаблюдать за работой своей гениальной девушки?
Деловитость на лице Лили на секунду уступила место смущению.
– Конечно же. Заходи.
Сотрудники техотдела сразу откликнулись на просьбу Озеркина помочь в расследовании, и уже через час Глеб и Павел читали восстановленные публикации давно удаленного аккаунта fialki_mojrua, на который когда-то был подписан десяток пользователей «ЖЖ».
– Странная транслитерация для ника, – заметил Банин. – Сильно сомневаюсь, что пользователь fialki_morua на портале тоже был.
– Это языковая игра. Аффтар намекает нам, что знаком с самой известной новеллой Андре Моруа и его одноименным сборником. Но также намекает, что принадлежит к тройке древнегреческих богинь судьбы мойр.
– Что буквально означает «часть», «доля», то есть участь, которую мы получаем при рождении. Интересно, – спросил Павел, – с кем из мойр этот fialki_mojrua себя ассоциирует?
– Судя по тому, что вынес из-под замка скандальный пост «Отроков во вселенной» о наказании Чокер, блогер мнит себя Атропос, или Атропой, или Айсой, – Глеб посмотрел на стоящее в рамке у компьютера фото Лизы, – богиней судьбы, перерезающей ее нить.
– Греки персонифицировали в ней неотвратимость и неумолимость смерти. fialki_mojrua, похоже, считает, что тоже предопределил исход по крайней мере одной судьбы.
– Или семи. – Глеб открыл пост, обличающий насилие над женщинами, в котором участвовал один из авторов аккаунта «Отроки во вселенной». – Это самая ранняя публикация о наказании Чокер. То есть вынос информации из подзамочной публикации «Отроков» был именно тут.
– Пост стал вирусным, и информация о том, что студенты психфака СГУ давно вышли из позиции наблюдателей и примкнули к экстремистам, дошла до деканата и научного руководителя, – продолжил Павел.
– В итоге академичных блогеров поперли с кафедры.
– Туда им и дорога.
– Но что, если так думал не кто-то со стороны, а один из них? – задумчиво сказал Глеб.
Павел недоуменно заморгал, уставившись на друга:
– Переведи. В смысле обоснуй.
– Понимаешь, у древних греков мойры, с одной стороны, сестры и союзницы эриний, богинь мести и кары, смерти.
– Так.
– С другой стороны, они дочери богини правосудия Фемиды, то есть противостоят хаосу, являются хранительницами логики и порядка. Не случайно Зевс, как верховный создатель порядка, также называется «Мойрагет».
– То есть ты считаешь, – медленно сказал Банин, – что как только «Отроки во вселенной» вовлеклись в преступление, перешли на темную сторону и примкнули к хаосу, некто внутри группы решился на саботаж? И запорол собственную научную карьеру?
– Ну да, – пожал плечами Глеб. – Особенно если делать ее никогда не хотел.
Золотые ягоды застыли в янтарном сиропе, разлитом по похожим на хрустальные сундучки розеткам. Едва отдышавшийся после жара духовки лимонник источал аромат, который сплетался в носу с запахом свежезаваренного белого чая с земляникой. Абрикосы в простой дачной миске были похожи на детские щеки, которых касалось полуденное солнце из раскрытого настежь окна. Драгоценнее рубинов сверкал домашний вишневый мармелад.
– Итак, – Любовь Евгеньевна Озеркина сделала глоток чая, – чего вы хотите от моей весьма нескромной персоны, мсье Гуров? – Ее голос звучал уверенно. За светским лоском в нем слышались крестьянская безжалостность и сила. – Грехи моего прошлого всем известны. Спасибо сыну. Но его девочку – она, кажется, какая-то айтишница? – я не трогала. Он взрослый мужчина. Его личная жизнь мне неинтересна. Как говорится, – она расслабилась в кресле, положив ногу на ногу, – not guilty.
Гуров положил на стол упакованную в пластик записку с дизайнерского платья.
– А по-моему, вы как раз активно искали пути к сближению с Лизой.
Озеркина пожала плечами:
– Бросьте! Просто жест вежливости богатой потенциальной свекрови. Мне бы в свое время так! А то, знаете, бродишь юной вдоль витрин всех этих брендов с настроением «Хороша я, хороша, да плохо одета. Никто замуж не берет девицу за это. Пойду с горя в монастырь, Богу помолюся. Пред иконою святой слезами зальюся», – меланхолично процитировала она строчки народной песни. – А потом становишься старой и можешь купить это все себе, но вся роскошь так комично или уродливо смотрится, что уже не нужно.
– В записке указана более нетривиальная мотивация, – покачал головой Гуров. – Позвольте, прочту? – Сыщик не дождался ответа. – «Дорогая Лиза! Мы незнакомы, но ты наверняка слышала от Глеба, что я монстр. Мой слабохарактерный сын, как всегда, ошибается…»
Он вопросительно посмотрел на Любовь Евгеньевну, не закончив чтение.
– Вы говорили, что вам неинтересна жизнь сына, но даже в таком коротком тексте даете ему оценку.
– Я говорила, что мне неинтересно, с кем спит Глеб. Но не сам Глеб.
– Кто-то еще знал о подаренном вами платье?
– Нет.
– В день похорон Колтовой вы посылали курьера с букетом кустовых роз ему в тон?
– Нет.
– Такие цветы приносили от вас на кладбище, напугав беременную подругу Лизы, на следующий день?
– Нет! Да о чем, в конце концов, речь?! – вспыхнула Озерова.
– О том, что кто-то выкрал ваше платье из похоронного агентства, где одевали Лизу. И дважды принес ей совпадающие по цвету с этим нарядом цветы.
– Так может, это все и есть одно большое совпадение? – Под оценивающим взглядом Гурова она помрачнела. – Мало ли… Не знаю, сможете ли вы меня понять, Лев Иванович. Хотя, впрочем, мне это и не нужно. Но одно дело – не нуждаться ни в чьем одобрении, и другое – не нуждаться в других. Деньги позволяют мне не вспоминать, что тюрьма сделала с моим телом, каждый день. Но я знаю, что мое время уходит. Во второй половине жизни, – она слегка наклонила голову, – печально быть матерью, которая утратила всякую связь с детьми. Моя дочь в могиле, а я, как христианка, отрицаю спиритизм, – она выпрямилась, – что не отрицает моей, видит Бог, готовности вечно вымаливать у своей малышки прощение. Хоть перед хрустальным шаром. Хоть за доской Куинджи. Хоть на «Битве экстрасенсов». Хоть за полным взявшихся за руки идиотов столом. – Озерова поискала глазами виски, но взялась за тонкую ручку чашки чая. – Увы, никакой медиум не заставит меня скрыться от осознания, что моя подлинная плоть и кровь истлела в гробу, а предательское тело, пустая оболочка, когда-то выносившая и отдавшая миру это живое существо, печатает сказки для чужих детей. Посторонних. – Она схватилась за виски. – Других.
– У вас еще есть сын, – тихо сказал Гуров.
– Сколько у вас детей, Лев Иванович?
– Мне не довелось стать отцом.
– В чем-то я вам завидую. Вы не узнаете, что даже мертвый ребенок милосерднее того, который тебя и после смерти будет ненавидеть.
Она подняла лицо, и оно показалось Гурову восковым и застывшим, как маска в Музее мадам Тюссо, несмотря на объятия мягкого полуденного свечения солнца, которое бывает только в разгар лета.
– Искру я сломала своей нарциссической давильней. Не удивляйтесь. – Она перехватила его слегка удивленный взгляд. – Мужу актрисы ли не знать, что все творческие люди – нарциссы?
– Наблюдения за окружением супруги, – осторожно сказал Гуров, – скорее навели меня на мысль, что в нем много истериков и истероидов.
– Выбор увидеть в эти людях прежде всего досадную привычку потакать своим эмоциям и интенцию «посмотри на меня», – понимающе кивнула Озеркина, – весьма благороден с вашей стороны.
– Как вы обращались с дочерью?
– Каждый день критиковала ее, сравнивала с подружками. Имя дочерям маминой подруги, – она усмехнулась, – в нашем случае – легион. Меня забавляло вкладывать в сотню диалогов одно и то же послание: «Ты все равно ничего не стоишь, потому что недотягиваешь до меня. Позоришь одним своим видом. Исчезни с лица земли. Не живи». И, будь проклят писательский дар с его встроенной силой убеждения, она мне поверила! Однажды Искорка увидела в себе то, в чем убеждала я: тотальную никчемность. Погибла сначала внутренне и стала ходить по нашей большой квартире на Кутузовском бледной тенью. А потом лишила себя жизни здесь, за ручьем в церковном саду. Будто вода язычески отчеркивала ее от Бога, ведь церковь отказывает в отпевании самоубийцам. Вы же знаете выражение из сказок «горячий камень»?