– Вы не боялись, – с восхищением сказал Глеб, – мести коллег или хейтеров?
– Ну, когда мой план стал действовать, я почти сразу рассказала все мужу. Он типичный представитель советской технической интеллигенции, порядочный, находчивый, деликатный и умный. Он помог мне удалить свой аккаунт бесследно. Приглашения «Отроков во вселенной» на свадьбу остались в силе. Так что никто ничего не заподозрил. А потом мы уехали.
– В дневниках Юлии, – Банин показал старые тетради с недавними пометками, которые ему дал Гуров, – много говорится о человеке, который был причастен к изнасилованиям ее пациенток во время вашей практики в психиатрической клинике. Уже живя в Москве, она поняла, что его почерк изменился: он стал душить жертв. Произошла эскалация насилия, и сформировался жестокий ритуал, поставивший субъекта в один ряд с «газовым убийцей» Джоном Кристи и Василием Куликом.
Она сплела загорелые руки перед собой:
– Мне ничего об этом не известно.
– Его охотничьи угодья – закрытые помещения. Чтобы справиться с жертвами, он использует одурманивающие вещества, – не отступал Банин.
– Я не общалась с Юлей после ее отъезда…
– Однако, – вступил Глеб, – в ее записях говорится о сокурснице, которую она, как и Моруа одну из своих знаменитых героинь, называет «великой актрисой». Эту девушку…
– Послушайте, молодые люди! – Соколова, тяжело дыша, выставила вперед руки. – Я не знаю и не хочу знать, что с ней произошло. Слышите меня? Меня это не касается.
– Юлия пишет, – продолжал Глеб, проигнорировав ее слова, – что некий однокурсник позвал эту девушку на пикник в «Волжские Дали», где опоил и надругался над ней.
– Зачем мне все эти ужасы?! Я живу за тридевять земель.
– Дина Яковлевна, – мягко сказал Банин, – куда бы мы ни сбегали, нас ждут прежние дни недели.
Она закрыла руками голову.
– …и воспоминание о том, – тихо добавил Глеб, – каково было снимать скотч с волос.
Соколова зарыдала, и, когда ее лицо вновь появилось в кадре, оно выглядело постаревшим, губы – тонкими, а взгляд – горьким.
– У вас есть фото того, что он сделал с Юлей? Я хочу посмотреть.
Когда экран, подобно сказочному зеркалу, раскололся на две половины – живую и мертвую, – она прижала руки ко рту, словно сдерживая крик. И наконец выдавила из себя:
– Я никому не сказала о том, что случилось, даже маме. И так боялась его, что даже на свадьбе, где он ухмылялся, сидя напротив меня, не подала виду. А потом каждый миг надеялась, что он умер. Себя тоже убить хотелось.
Глеб помотал головой:
– После Юлии он убил в подвале в двух шагах от Волжской мою невесту.
– Лиза была выдающимся программистом и боролась против сексуального рабства детей и женщин, – добавил Банин.
– Пожалуйста, – тихо сказал Глеб, – расскажите, что сделал и где может скрываться Тевс.
– Максим? – не поняла Соколова. – Вы считаете, что на последнем курсе психфака меня изнасиловал Максим Тевс?
Молодые люди кивнули.
– Да нет же! Меня позвал, чтобы обсудить статью в престижном ваковском сборнике, всеми обожаемая звезда курса Егор Слепокуров! И в наказании Чокер тоже принимал участие он! Мои информанты об этом говорили! Что уж он там сделал, чтобы запугать Макса, заставить его опубликовать все это в четверг, а потом уехать на войну, один бог ведает. Но чудовище, которого я боялась все эти годы, – Егор Слепокуров!..
Озеркина выходила из комнаты, чтобы принять звонок редактора («Извините, у меня тоже служба!»), и Гуров прочел все сообщения от Назарова и Озеркина с Баниным, ответив последним: «Проверьте список убитых, составленный Юлией. Сопоставьте места преступлений со списком, куда Слепокуров, учась в Самаре и в Саратове, ездил на конференции».
– Почему Глеб учился на юриста в Саратове, если вы приезжали в Пристанное из Москвы только на лето? – задал он вопрос, когда Любовь Евгеньевна вновь появилась в комнате и устроилась в кресле напротив него.
– Мне назло, – твердо заявила Озеркина. – Чтобы опозорить меня перед друзьями, чьи сыновья и дочери поступали не ниже Вышки. Ну и чтобы потрепать знаменитой матери нервы. Он знал, что у меня здесь послушание для всей семьи, и обещал меняться со мной местами: проводить учебный год здесь, а июль и август – в столице.
– Но никуда не уехал, потому что Искра убила себя в его первую летнюю сессию?
Любовь Евгеньевна кивнула:
– Это произошло пятнадцатого июня. На мой день рождения. Я нашла дочь, как подарок, оставленный родителями, под утро. На глазах у собиравшей клубнику попадьи с ее выводком деток. – Она презрительно фыркнула. – Какой-то отдельный кабинет в аду для нерадивых матерей! Ну, потом, как вы знаете, Глеб, мой сынок-отличник, сделал все, чтобы упечь меня за решетку. Даже на передачу к Андрею Малахову сходил. – Она разлила настоявшийся чай по чашкам и позвонила в колокольчик, вызывая Ольгу. Та явилась с подносом, на котором лежали сэндвичи с садовой зеленью, красным луком и копченым мясом.
– Вы смотрели передачу? – спросил Гуров.
Она грациозно опустилась в кресло, незаметно отставив ногу назад таким образом, чтобы она слегка уперлась в мебель.
– А как же?! В СИЗО. С новыми, так не похожими на жильцов нашего дома на Кутузовском соседками. – Она расхохоталась, коротко и неестественно. – Зато мой сын продолжал жить здесь. Разорвал связи с золотой московской молодежью, с представителями которой дружил. Мог жениться на Наде Михалковой или Лизе Боярской. У нас с вами был бы настоящий повод встретиться!
Озеркина снова позвала Ольгу, и на столе оказались профитроли с салатом из индейки и десерт с уложенными слоями печеньем, деревенской сметаной и малиной.
– Хотя у него, конечно, остались, – она сделала кислую мину, – замашки богемы. Например, идея похоронить Искорку на деревенском кладбище в Пристанном, где она себя убила, – это его версия булгаковского платка Фриды. Чтобы, вернувшись из колонии, я вечно жила здесь, вспоминая тот свой день рождения. – Взгляд Озеркиной остекленел. – Мой сынок знает, что я, как христианка, не посмею перезахоронить тело. Он у меня с детства мальчик с воображением! Знает, что мать-писательницу особенно ранит литературная месть.
– Это ведь как «Что-то не так с Кевином». Ему есть в кого быть жестоким, верно?
– Ну, не до такой же степени, верно?
– Тогда о каком «странном поведении Глеба» идет речь в записке, которую вы прикололи к платью, присланному Лизе? Какие ее опасения могли понять только вы?
– Я просто искала повод для встречи с девушкой моего сына, полковник. Нет, она сама мне действительно неинтересна. Но иногда люди нужны нам как инструмент, ключ, которым мы открываем ту или иную запертую дверь. Мужчина мирится с женщиной, внушая надежность ее подругам. Женщина показывает мужчине, что годна для длинной дистанции, задаривая подарками его ненавистную мать. Дети давят на родителей, вызывая в качестве адвоката бабушку. «Олень подстреленный хрипит, лань, уцелев, резвится…
– …Тот караулит, этот спит – и так весь мир вертится…» – продолжил цитату из «Гамлета» Гуров.
– Мне приятно, что мы говорим на одном языке, полковник. Вы не против отпустить меня ненадолго? Я должна срезать, отнести и расставить в вазах розы к вечерней службе. Мое послушание не терпит поблажек даже во имя расследования гибели несостоявшейся невестки. На кону спасение моей души, с которым и так полно проблем.
– Я понимаю.
– Отлично! Мой сад, беседка, Ольгино волшебство в вашем распоряжении.
– Спасибо.
– Если бы много лет назад кто-то сказал мне, что общение с вашим ведомством может быть таким приятным!..
Ангелина злилась на Павла за молчание, которое он обрушил на нее за поездку на кладбище. Она тосковала по подруге. Делала свою работу. Попробовал бы он так же упрекнуть за преданность делу кого-нибудь из коллег, например тех же сестер Береговых. Милые Леля и Лиля насквозь проткнули бы его обожаемыми каблуками-шпильками и расчленили всем набором палача святой инквизиции, с которым, наверное, не расстаются, даже когда спят! Может, ей вообще почудились все эти цветы, нищенка – какая-то материализовавшаяся кладбищенская хтонь! Ну, и гормоны, конечно. Ничего криминального (во всех смыслах!) не случилось, в конце концов!
За окном темнело. Ангелина изнывала от тоски, которую не помогли заглушить ни скроллинг золотых купальников на «Озоне», ни ведро мороженого с соленой карамелью, ни йога для беременных, ни сериал «Зачистка» об уборщике мест кровавых преступлений. Все это не радовало без Павла. Никто не пытался купить ей все. Никто не отбирал мороженое, чтобы быть обнаруженным с ним в обнимку на балконе. Никто не валился на бок из позы воина. И никто не отпускал занудных комментариев по поводу киноляпов в показе работы криминалистов.
Время текло медленно, как яичница часов Сальвадора Дали. Хотелось тоже явиться на какое-то светское мероприятие в пижаме. Накупить детских вещей и игрушек. Или, как Меган Маркл, устроить девичник на другом континенте и полететь на него в дизайнерских туфлях-лодочках. Ангелина впала в анабиоз всех беременных, суть которого как нельзя точнее выразил домовенок Кузя: «Ой, тошно мне. Хочется чевой-то, сам не знаю чего…»
А поскольку телефон Павла не отвечал (то ли он был занят спасением мира, то ли по-прежнему злился), Ангелина решила прибегнуть к верному средству отвлечься от истеричной маеты – работе.
Нет, она, разумеется, помнила слова жениха о том, что ее преследуют. Но, во-первых, Ангелина тоже увлекалась криминалистикой и из сериалов знала, что жертве преследователей, например киллеров, достаточно только изменить распорядок дня, чтобы выжить. А во-вторых, она уже сама не понимала, не привиделось ли ей это все.
Вот почему, когда птица в часах на крыше кафе «Кофе и шоколад» возвестила о наступлении вечера, Ангелина вышла из безопасного подъезда дома на Яблочкова, где они жили с Павлом, и направилась в сторону «Нейротраура», уже покинутого почти всеми сотрудниками агентства.