Into a land of enchantment.
Come little children.
The time’s come to play
Here in my garden of shadows.
Девушка закрыла дверь на хлипкий замок и, боясь выдать себя, тихонько позвала:
– Александр Бориславович, вы здесь? – Чуев часто принимал душ в маленькой ванной комнате, дверь в которую, как и полагалось лучшему менеджеру агентства, находилась в его кабинете. – Звоните скорее в полицию. Мне нужна помощь!
Ответом ей была только песня:
Follow sweet children.
I’ll show thee the way
Through all the pain and the sorrows.
Weep not poor children
For life is this way
Murdering beauty and passions[1].
– Дорогая, я дома! – издевательски кричал снизу Слепокуров. – Что же ты не встречаешь меня, моя чокнутая?
Внезапно взгляд Ангелины упал на бледную мужскую руку, видневшуюся на ковре у письменного стола. Она бросилась туда и увидела Александра Чуева лежащим на полу без сознания. Из его головы шла кровь.
– Милая! – гаркнул, дернув на себя расшатанную ручку, Слепокуров. Ангелина вздрогнула. – Я иду к тебе!
Он методично выламывал дверь.
– Давай с тобой сбли-и-изимся! Я покажу тебе все, что с ней сделал. И даже подарю ее сережечки, чтобы ты была самой красивой! – Он со всей силой налег на дверь, и она почти поддалась. – У, ты расстроилась, милая? Но колечки даже не проси! – Дверь опять задрожала. – Я специально для твоих подружек-близнецов одинаковые, будем считать, купил!
Ангелина нашла на столе телефон Чуева, но он оказался запаролен, и с громким шепотом «Черт!» бросила его на стол и юркнула в неприметную узкую дверь.
Александр Бориславович вел дела таких важных клиентов похоронного агентства, что из его кабинета был свой проход в мастерскую, где работали, используя дорогие древесные породы, опытные гробовщики. Здесь, на специальных подъемных конструкциях, стояли эксклюзивные, баснословно дорогие модели, от полностью древесных гробов, разлагаемых в естественных условиях, для экоактивистов, до точной копии, изготовленной из массива пятисотлетнего африканского красного дерева домовины, в которой обрел покой на Арлингтонском национальном кладбище, в штате Вирджиния, тридцать пятый президент США Джон Фицджералд Кеннеди. Модель массивного гроба с бронзовым корпусом и обивкой из белого шелка, который сочли недостойным высокого постояльца, тоже можно было приобрести в стенах «Нейротраура». В соответствии с судьбой оригинала, утопленного в пучине Атлантического океана, где мечтал обрести вечный покой Кеннеди, его часто заказывали для того, чтобы утопить в Волге. Обряд этот стоил невероятного количества денег и требовал согласования с чиновниками, но, как известно, богатым законы порой не писаны.
Для консервативного еврейского обряда похоронное агентство предлагало гроб из темного красного дерева с постелью из красного бархата. Православный вариант был обит голубым бархатом, выполнен из бронзы, меди и нержавеющей стали, покрыт сверху четырнадцатикаратным золотым напылением в виде креста святого Лазаря и вручную отполирован до слепящего блеска. Поклонников католицизма и органной музыки в «Нейротрауре» ждал вишневый саркофаг с акустической системой и компьютеризированным надгробием, под которым лежала алая бархатная постель.
Было слышно, как наверху нехотя поддалась дверь и Слепокуров швырнул об пол Apple MacBook Air Чуева.
– Я начинаю думать, что ты мне не рада, милая! Может быть, твои мысли занимает он, а? – До Ангелины донесся звук удара и стон Чуева. Было слышно, как Егор открывает дверь пустой ванной. – Очень интимно, но маловато для меня. Я у тебя мужчина с размахом. – Дверь в ванную хлопнула, и, очевидно, маньяк распахнул ту, что вела в VIP-зал. – О-о-о! Здесь кроется какая-то тайна! Как интригующе и фантастически!
Его нарочито грузный шаг сотрясал лестницу. Ангелина чувствовала, что не может дышать из-за панической атаки. Ладони потели, а низ живота болел. Недолго думая, она подняла тяжелую крышку одного из гробов, забралась внутрь, опустила себя регулируемой постелью вниз и закрылась изнутри.
– Где же ты прячешься, малыш?! – требовательно завопил Егор и подпел доносившейся из кабинета Чуева песне:
Hush now dear children, it must be this way
Too weary of life and deceptions.
Rest now my children
For soon we’ll away
Into the calm and the quiet.
Было слышно, как он щелкнул выключателем и, когда комнату залил яркий свет итальянской хрустальной люстры, стилизованной под паникадило, присвистнул:
– Милая, ты в домике? Надеюсь, там удобная кроватка?
Ангелина крепче сжала шприц с острой иглой в руке и вздрогнула, потому что Слепокуров с силой распахнул первый гроб:
– Кто-кто в теремочке живет? – А потом следующий. – Кто-кто в невысоком живет?
Его шаги то приближались, то отдалялись, пока он не оказался совсем близко. На глазах Ангелины выступили слезы.
– Сюрпри-и-из! – послышалось совсем рядом.
Вдруг раздался выстрел. И страшный грохот.
Ангелина не успела ничего понять, как крышка гроба, в котором она пряталась, распахнулась и над ней оказалось перепуганное лицо Банина.
– Милая, как ты?
Она оперлась на его руку и села в гробу, как Белоснежка.
– Все это не так уж и романтично. А как ты узнал, что я здесь?
– Здесь, – Павел указал на вишневый гроб, – ручки в виде гранатов. Этот фрукт бог подземного царства Аид уговорил съесть Персефону, которая отказывалась от пищи. Ведь, – Банин улыбнулся, – зерна граната – это символ брака.
– А где этот? – спохватилась Ангелина.
– Сбежал, – коротко ответил Павел. – Но мы знаем куда.
Дверь в детскую девочек в доме отца Хрисанфа осторожно открылась, и человек с ножом потянул старшую из обитательниц, которая спала, уткнувшись в подушку, за густые волосы. Холодное лезвие коснулось горла, и девушка покорно встала на четвереньки, чтобы сползти с кровати.
– Я подарю тебе сережки, – пообещал мучитель.
– А я тебе – браслеты, – ответил в темноте ледяной женский голос из-под откинутого одеяла на соседней кровати, и Егор почувствовал, как в затылок ему уперся ствол пистолета. – Дернешься, – твердо сказала Лиля, – убью.
– А я, – Слепокуров никогда не слышал такого обещания смерти, как в голосе Глеба, – с удовольствием помогу.
Руки Егора похолодели, и он поднял их как можно выше. За его спиной раздался разочарованный голос вышедшего из шкафа Олега:
– Жаль, ты не дернулся.
Продолжая держать маньяка на мушке, Лиля убедилась, что сестра в безопасности, и подтвердила слова Назарова:
– Зря.
Дверь в комнату открылась, и на пороге появился Гуров:
– Егор Иннокентьевич, добрый вечер. Понимаю, как вы разочарованы встретить не группку девочек, а отряд полицейских. Но поверьте: мы щедры на сюрпризы. И наверняка каждый по-своему вас удивим.
Любовь Евгеньевна Озеркина сидела в допросной, гордо выпрямив спину. Но когда к ней завели закованного в наручники Слепокурова, наблюдавшему из-за стекла Гурову показалось, что ее ударили по хребту.
Егор же сосредоточился на коротковатых пальцах своих рук, сложенных на столе.
– Твой прекрасный принц, мам, – сказал сидящий напротив Любови Евгеньевны Глеб.
– В тебе просыпается литературный дар рода, – откликнулась она. – Может, возьмешься за перо, пока я отбываю срок, сын?
– Твой пример еще в юности научил меня, что лучше арестовать сказочника, чем стать им.
– Добрый вечер, – поприветствовал собравшихся Гуров. – Мы все здесь, чтобы прояснить некоторые моменты.
– Как же вы туго соображаете, – пробормотала Озеркина, – если еще не все поняли.
– Может быть. – Гуров открыл папку с материалами одного из присланных выборгскими, томскими и казанскими коллегами дел.
– Егор Иннокентьевич…
– Да-да, – с готовностью откликнулся Слепокуров.
– У меня фотографии из городов, где были совершены коррелирующие с вашим преступным почерком нападения на женщин в период вашей учебы в аспирантуре.
Егор бросил беглый взгляд на фотографии четырех девушек:
– Впервые их вижу.
– Хорошо. А сам типаж вам никого не напоминает?
– Робин Эллакотт, рыжую подружку детектива Страйка из книжек Роулинг. – Он кивнул на Озеркину. – Вон у нее на даче полно!
– Девушки похожи на мою сестру Искру, – прошептал Глеб, стараясь не выдавать волнения.
– Вот здесь, – продолжал Гуров, – жертвы убийств в городах, куда вы ездили вслед за вашей сожительницей. – Сыщик специально использовал этот слово, что уязвить хотя бы Озеркину. – Егор Иннокентьевич, вам есть, как психологу, изучавшему феномен насилия, что сказать о виктимологии субъекта?
Слепокурову явно польстило упоминание его академических достижений. Он грациозно взял стопку фото и внимательно рассмотрел их.
– На мой взгляд, очевидна тяга к миниатюрным рыжеволосым голубоглазым почти нимфеткам, а что?
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – сказал Гуров, – что так бывает, когда жертвы являются суррогатами сексуального объекта желаемого, но по каким-то причинам недосягаемого для преступника?
– Допустим.
– Это могут быть авторитетные фигуры вроде матери или даже бабушки?
– Безусловно, – развел руками Слепокуров. – Эдипов комплекс еще никто не отменял. И именно кровное родство лидирует в таких случаях.
– Так-так. В роли суррогата может быть сверстница?
– Робко любимая одноклассница или знакомая с песочницы соседка, – охотно кивнул Егор. – Нежные чувства или давняя связь превращают вожделение в их адрес в табу. Накопившаяся сексуальная энергия требует колоссальной разрядки, и…
– А бывает так, что объект желания – ребенок субъекта?
– Разумеется. Даже Чикатило пугался, что допускает мысль о насилии над собственными детьми. Он заходил в спальню сына…