— Перестань!.. — раздраженно сказал он и поднялся. — К чему эти дурацкие шутки? Ну, прости, если обидел!
— Да не обидел ты меня, Гена, — сказал я. — Но неужели ты думаешь, что я стал бы что-нибудь скрывать!.. Нет в моей семье ни арестованных, ни родственников за границей. Теперь твоя душа спокойна?
— Грубый ты человек! — вздохнул он и вышел в коридор.
— Курить есть? — уже шепотом спросил я. И тихо двинулся следом за ним в его комнату. Нет, гостей у него не было! Весь вечер он занимался. На небольшом столе, а вернее на листе фанеры, положенной на самодельные тумбочки, разложены конспекты и учебники.
— Уважаю! — сказал я и потянулся за конспектом, напечатанным на машинке.
Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это кем-то тщательно разработанные ответы на возможные вопросы экзаменаторов.
— Не путай страницы! — поспешным движением Лукин вырвал у меня из рук конспект и засунул его в ящик стола. — Закуривай и иди спать!
Я закурил, но мои руки тут же потянулись к учебникам. Сверху лежал толстый том «Основ радиотехники» профессора Н. И. Анохина, и я его взял посмотреть.
— Да перестань наконец копаться на моем столе, — раздраженно сказал Лукин. — Давай сюда книгу!..
Он хотел вырвать учебник, но я уже приготовился к этому и, вовремя отскочив в сторону, назло ему откинул верхнюю крышку переплета, и вдруг увидел — размашистым, крупным почерком, наискосок титульного листа было написано: «От связиста — связисту! Профессор Н. Анохин».
— О, — воскликнул я, — таким знакомством можно гордиться, а ты его прячешь!
— Ладно тебе! — перевел он все в шутку. — Когда пару раз провалишься в академию, — приходи, я тебе дам на вечерок этот учебник!
Утром я чуть не проспал. Лукин добросовестно разбудил меня стуком, но дожидаться не стал, и я, выпив холодного чаю, бегом бросился к училищу.
Всю ночь лил дождь, и деревья за решеткой стояли тяжелые, с опущенными ветвями. Может быть, это просто мне казалось, потому что и воздух, и стены домов, и тротуар, и железная ограда — все было пропитано сыростью.
Курсанты уже вернулись с утренней зарядки и шумно толпились в умывальнике. Для порядка я заглянул в помещение своего взвода — дневальный уже равнял застеленные койки.
Отдав несколько распоряжений моему заместителю Красильникову, я вошел в канцелярию.
Попов сидел на своем месте и втолковывал старшине, что нельзя надолго оставлять запасные аккумуляторы и радиостанцию без дозарядки. Старшина, конечно, это прекрасно знал и сам, но как-то прохлопал.
Лукина не было, командир второго взвода Кириллов дежурил по училищу, так что невольно я оставался с Поповым с глазу на глаз.
А он уже стал торопливо закругляться, чтобы поскорее отпустить старшину — через несколько минут роте идти на завтрак.
Я занялся планом занятия. Вторые два часа у курсантов — работа на быстродействующих аппаратах, этот предмет веду я.
Наконец за старшиной захлопнулась дверь, и из коридора донеслась его зычная команда: «Становись!»
Я продолжал писать, не поднимая головы. А Попов делал вид, что просматривает газету, но я все время чувствовал на себе его нетерпеливые взгляды. Наконец он кашлянул и сказал:
— Ну, Березин, прочувствовал вчерашний разговор?
— Прочувствовал, товарищ командир роты! — ответил я, взглянув на него и тут же снова обращаясь к своему делу.
— К каким же выводам пришел?
— К тем же, товарищ командир роты!
Он усмехнулся:
— Очень хорошо, что ты не забываешь, кто у тебя командир роты!.. — Он пошуршал газетой, сложил ее и поднялся: — Вот что я тебе, Березин, скажу! Я тоже продумал наш разговор!.. Конечно, ты еще молод! И знаешь, что я не очень-то приветливо тебя принял в роту! Но это — другое дело!.. Прошлое!.. Не будем его тащить!.. Есть у тебя и еще недостатки… Невыдержанность!.. И все же, все взвесив, я решил, что поддержу тебя! Командиру нужно партийное воспитание! А тебе особенно!.. Ты начинаешь жить.
Я уже не мог писать свой конспект. Уперся взглядом в стол и не знал, что ответить. В голосе Попова не прозвучало ни одной мягкой нотки. Он говорил сурово, без всякого желания показать свою доброту. Он говорил то, что думал, нисколько не заботясь о форме.
— А как же со взысканием? — спросил я.
— Сколько времени уже прошло? Почти полгода, — прикинул Попов, — можно просить начальника училища о снятии!.. Но помни, Березин: примем в партию — в десять раз сильнее трясти тебя стану!..
Я промолчал. Черт возьми, действительно прав Лукин — хороший человек Попов!
— Ну, все понял, Березин?
— Понял!
— Как у тебя с рекомендациями? У кого берешь вторую?
— Хочу к одному старому товарищу проехать, — сказал я, внимательно смотря в лицо Попова, — мы с ним с самого детства дружим! — Я выдержал паузу. — А вы, Андрей Федорович…
Я не договорил — помешал зазвонивший телефон.
— Попов! — снял трубку ротный. — Нет Лукина! Кто спрашивает?.. От профессора Анохина? — Он подмигнул мне: вот, мол, каков Лукин, им профессора интересуются. — Когда?.. Хорошо, передам! — И, положив трубку, сказал: — Передай Лукину, что завтра консультация у профессора откладывается. У профессора — грипп!..
Пока он говорил по телефону, в канцелярию снова вернулся старшина. Он привел роту с завтрака и теперь собирал свои учебники.
Дверь приоткрылась, и Красильников знаком попросил меня выйти. Оказалось, что заболел курсант Васильчиков, у него высокая температура, и его уже отправили в лазарет. Потом надо было разбираться с Терехиным, который только что схватил двойку по английскому языку. Узнать, что он не усвоил, сумеет ли сам догнать группу или ему надо помочь. Тут же выяснилось, что у командира отделения Бурдина плохи дела дома. Отец пишет из деревни, что ему не дают льгот, положенных старым родителям, у которых взрослые сыновья служат в армии. Я забрал у Бурдина письмо, чтобы, показав его в штабе, выслать старикам необходимый документ. У Шахова раньше срока износились сапоги, Красильников передает мне его рапорт, а я должен, утвердив его у командира роты, передать в хозяйственную часть, чтобы выписали другие. И еще надо поговорить с Алексеевым, который совсем забросил физкультуру и отлынивает от утренней физзарядки.
Короче, те десять минут, которые даются курсантам, чтобы, забрав учебники, снова построиться и идти в классы, я непрерывно отвечал на вопросы, давал указания и набирал дела, которые надо решить к вечеру, когда времени для общения будет больше.
Проводив взвод на занятия, я спустился этажом ниже и застал секретаря партбюро батальона Кошелева как раз в тот момент, когда он выходил из комнаты комбата. Так как коммунистов в батальоне много и дел у Кошелева столько, что он даже по воскресеньям не имел отдыха, недавно его сделали освобожденным. Это усилило его авторитет.
Он года на три старше меня, в партии уже четыре года и секретарем партбюро выбран второй раз. До своего освобождения он командовал взводом в третьей роте и сумел вытянуть его на одно из первых мест в училище.
Я прекрасно знал эти короткие анкетные сведения, потому что где-то в глубине души завидую его умению быстро и толково вникать в суть дела. Он бывает резок, и это тоже мне нравится. И еще мне по душе его независимость. Он умеет держаться в отдалении ото всех и никогда никому не передает того, что услышал от другого.
Зовут Кошелева Валентином, а попросту Валей, и это имя очень идет к его румяному лицу. Но сейчас, когда я его встретил, оно выражало крайнюю степень недовольства и озадаченности.
— Привет, Валя! — сказал я.
— Здорово, Алеша! — ответил он и, толкнув дверь с табличкой «Партбюро», вошел в комнату.
Я заглянул в нее и остановился на пороге.
— Ну чего стоишь, заходи! Садись!
В большой комнате, кроме стола, за которым сидел Валя, старого потертого дивана, приткнутого в угол несгораемого ящика и нескольких стульев, была еще одна примечательность.
Ниже портретов вождей в окантованных рамках висело несколько пейзажей, нарисованных довольно умелой рукой. Авторство принадлежало самому Вале. Он огорчался, когда кто-нибудь из новичков, не знавших об этом, начинал критиковать рисунки, но никогда не возражал.
— Слушай, старик! — сказал я. — Скоро тебе придется заниматься еще одним персональным делом!
— Каким? Проштрафился еще кто-нибудь? — Он досадливо махнул рукой. — Не люблю эти персональные дела… Понимаешь, какая-то девчонка прислала письмо, что курсант Мамедов обещал на ней жениться, а теперь отказывается. Дедюхин настаивает, чтобы я вызвал его на партбюро. Ну, скажи — какое нам дело, женится Мамедов на ней или нет? Другое дело, если бы он обманывал девушек систематически! Но таких данных нет!.. А что у тебя?
— А мое дело совсем другое! Скоро я принесу тебе заявление в партию!
— Ого, — воскликнул он, — это уже серьезно! Ну что ж, будем разбирать… Только вот тебе мой совет! Ты поднажми! Как у тебя во взводе с дисциплиной? Взыскания есть?
— За последние полгода штук пять наберется.
— Ну, это не очень много! А как успеваемость?
Рассказал и об успеваемости. Валя дотошно выяснял все подробности моей биографии и жизни моего взвода. Меня поразило — он разговаривал со мной так, словно до этого никогда не был со мной знаком и встретил впервые. Даже в его интонации произошла перемена. Он как бы внутренне отодвинул меня от себя на большое расстояние, чтобы получше рассмотреть мою личность со всех сторон.
— Ну, лады, Алеша! — сказал он, когда все вопросы были исчерпаны и мои ответы тщательно записаны в большой настольный блокнот. — Давай заявление! Оформляй рекомендации!.. Да особенно не тяни, а то уйдем в лагерь, там партбюро сложнее собирать будет… Затяжка получится!..
Нет, сегодняшний день начинается поистине замечательно! И Попов за ночь смягчился, и Валя Кошелев сказал свое «добро»!
Градусы моего настроения резко подскочили кверху. Прыгая через две ступеньки, я устремился на свой этаж и, быстро пройдя мимо дежурного, почти вбежал в канцелярию.