Поэт Седулий, главное произведение которого «Пасхальное стихотворение» («Carmen Paschale») в продолжение всего средневековья пользовалось широкой известностью, родился во второй половине IV в. Место его рождения остается неизвестным, но происходил он, вероятнее всего, из Италии. Деятельность его относится ко времени правления Феодосия Младшего и Валентиниана, т. е. к V в. «Пасхальное стихотворение» написано Седулием в Греции, где он под руководством своего друга Македония изучил христианские догматы и, вероятно, стал священником. Кроме «Пасхального стихотворения», из произведений Седулия сохранились два небольших стихотворения, прославляющие Христа; одно из них написано элегическим дистихом, другое четырехстопным ямбом. Последнее почти сплошь рифмовано и разделено на четырехстрочные строфы, каждая из которых начинается с новой буквы в порядке латинского алфавита. «Пасхальное стихотворение» разделяется на пять книг. В первой книге излагаются события Ветхого Завега, мистически предсказывающие события Нового Завета; во второй книге рассказывается жизнь Христа; в третьей и четвертой излагаются чудеса и беседы Христа главным образом по Евангелию от Матфея, пятая книга начинается с описания праздника Пасхи и кончается рассказом о смерти Христа. Все стихотворение, написанное прекрасным и ярким языком, послужило образцом для всей дальнейшей христианской поэзии. Седулий обнаруживает прекрасное знакомство с античной поэзией — Овидием, Вергилием, Луканом и даже Лукрецием, которым он во многом подражает, не теряя, однако, своей индивидуальности.
ПАСХАЛЬНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ[166]
Кто бы ты ни был, вкусить желая пасхального брашна
И не гнушаясь возлечь с нами совместно за стол,
Брови не хмурь, если нас за своих ты друзей почитаешь,
Но хитроумного ты не ожидай ничего,
А удовольствуйся тут торжеством и скромною пищей:
Душу, не тело свое здесь ты насытишь скорей.
Если же ты увлечен стремлением к великолепью,
Роскошь несметных богатств предпочитая всему,
То наслаждайся тогда пирами знатных ученых,
Яства которых никак и перечислить нельзя.
Там ты найдешь и все то, чем только ни кормит их море,
Все, что плодится землей, все, что летит к небесам.
Соты медовые там в самоцветных желтеют корзинах
И золотятся, блестя в золоте чаш дорогих.
Мы же, довольствуясь тем, что растет у нас в огороде,
Овощи лишь подадим в глиняной плошке тебе.
КНИГА I
Коль непрестанно поют стихотворцы язычников басни,
В слоге напыщенном их украшая трагическим воплем,
Или раба болтовней и любыми искусно стихами,
20 Иль непристойною все уснащая и мерзкою грязью,
И воспевают они преступленья былые и ловко
Выдумки передают, чертя на папирусе нильском,
Что же я, зная псалмы Давида и десятиструнной
Строй псалтири и то, как надо достойно и чинно
В хоре священном стоять, воспевая небесные выси,
Не прославляю чудес Христа, спасителя славных?
Если о явном могу говорить, то Господа Бога
Сладостно всею душой и всем сердцем мне исповедать:
Он в меня душу и сердце вложил, одному ему должно
30 Твари его услужать, и он нерушимо от века,
Неразделимо с Отцом, в небесных властвует высях,
Равен почетом ему, равносилен и равновозвышен,
Силой и доблестью с ним одинаков и царствует вечно,
Он изначален, един по державе и славе совместной,
И одинаково их величие: им ко спасенью
Путь указан, к дарам пасхальным открыта дорога.
Вот о чем буду я петь: внимательно слушайте это.
Стойко недужным умам окажите вы этим поддержку,
Тем, кого смертное зло бесплодных забот отравило
40 Ядом Кекроповым всех мудрований аттической мысли,
И, благовонный закон вдыхая жизненной силы,
Освободите себя от гнусной грязи афинской.
Что вам, Тезея сыны, в пещере блуждать лабиринта
И безысходно бродить в потемках Дедалова дома?
Дикий зачем виноград срывать вместо сладостных гроздьев
Или же, розы презрев, собирать полевую лаванду?
Можно ль от бронзовых ждать иль от мраморных вам изваяний
Помощи, если немым отдаете вы душу каменьям?
Пылью покрытые вы поля песчаные бросьте,
50 Бросьте в пустынях вы жить, где плодов никогда не приносит
Почва сухая, и там, из недр земли обагренной,
Не извлекайте отрав, смертоносным напитанных ядом
Для преисподних глубин, но в благоуханные рощи,
Полные вечных цветов, и в блаженную область идите
Вдоль по священным струям, где божественной жизненной влагой
Оживлены семена и где орошенные свыше
Радостно нивы растут, не стесненные тернием жестким,
Чтобы для Бога была от них обильная жатва
И урожай на полях сторицею житницы полнил.
60 Боже всесильный всегда, надежда единая мира,
Вышнего неба творец, создатель всего мирозданья,
Ты, не дающий волнам многошумно поднявшейся бури
Натиском их потопить и разрушить прибрежные земли,
Ты заставляешь сиять и солнце и месяц рогатый,
Распределяя их свет между ночью и днем равномерно,
Ты лишь один и количество звезд и названья их знаешь,
Ведаешь знаменья, силу, места, и ход их, и скорость,
Ты из земли молодой тела различные создал,
Комья ее оживив и дав их членам дыханье,
70 Ты человека, запретным плодом соблазненного сладким,
Лучшею пищей живишь и, дав ему выпить священной
Крови, весь яд из него изгоняешь змеиной отравы,
Ты человеческий род (кроме тех, кто спасался в ковчеге),
В пенных погибший волнах, потопом застигнутый страшным,
Вновь воедино творишь, чтобы тайная сила явила,
При смертоносных грехах, главенство верховное древа[167]
И обновление всех погружением в светлые воды;
Ибо ты снова весь мир очищаешь единым крещеньем.
Ты мне спасительный путь укажи, что немногих ко граду
80 Узкой тропою ведет по горам, и светильником слова
Ноги мои освети, чтобы к жизни ведущей стезею
Я до овчарни достиг деревенской, где чистую добрый
Пастырь отару хранит, где агнец девы, сияя
Светлым руном, за собой ведет белоснежное стадо.
Не затруднителен путь за тобою, твоим повеленьям
Следует все естество и, былой оставляя порядок,
Все, подчиняясь тебе, свои изменяет обличья.
Если ты нивам велишь золотиться в морозную пору,
Вызовет в поле жнецов зима, повелишь винограду
90 Ты наливаться весной, в тот же час на цветущих лужайках
Грязный пойдет винодел топтать виноградные гроздья,
И подчинится вся смена времен божественной воле.
Этому веру дает несомненную древность и давних
Племя былое отцов, и этим вовеки нимало
Не умаляется мощь твоих знамений, посланных с неба.
Только немногое я поведать из этого смею
В повествованьи моем и, с душевным волненьем и страхом
В чащу лесную входя, коснусь я лишь нескольких веток.
Ибо, имей человек даже сотню уст и железный
100 Голос в груди, чтобы сто словес из нее вылетало,
Кто рассказал бы о всем, что числом своим превышает
Светлые звезды небес и влажные моря песчинки?
Долгую жизнь заслужил Енох[168], после Хаоса первый.
Много бесчисленных лет и веков довелось ему видеть,
Меру прейдя естества, земным уделенную тварям,
Но поразилась и смерть, что рожденный ей не достался.
Немощным стало нутро одряхлевшей от старости Сары[169],
Долгие годы ее истощили, детей не давала
Ей охладевшая кровь в ее увядающем теле.
110 Старше еще был и муж, но вот ее вялое чрево
Вздулось, она понесла и, от бремени в лоне холодном
Страхом объятая мать надежду великого рода,
Сына родив, наконец, его собственной грудью вскормила.
Богу его посвятил родитель в жертву, но овна
Вместо него заколол священного на всесожженье.
Свят был сей праведный муж: он, высшей любовью объятый,
К сыну любовь превозмог и заклать его не усомнился.
Ведал он Бога завет, предвещая, что помощь в грядущем
Жертвы пасхальной придет и спасет, свою кровь проливая,
120 Весь человеческий род добровольной кончиною Агнец.
В день, когда Лот[170] покидал Содом, обреченный на гибель,
Стала столпом соляным супруга его, оглянувшись.
Кару она понесла заслуженно, ибо не может
Быть спасенным никто, кто, гибельный мир покидая,
Взоры назад обратит, и, достойною занят работой,
Пахарь осматривать вновь начнет борозду, обернувшись[171],
Некогда куст пламенел терновый, огнем не палимый,
И, не сгорая, горел, а пожаром объятые ветви
Не были пищей ему, и ствол его жив оставался,
130 Не погибая в жару, но, листву его дружески грея
И обнимая ее, лизало могучее пламя.
Посох покорный змеей непокорною ожил и сразу,
В кольца свиваясь, пополз и, тройным языком угрожая,
Вздулся в чешуйчатый горб и, змей неприятельских разом
Пастью своей поглотив, снова сделался тростью сухою.
Моря лазурь раздалась, и проход в ней открылся свободный
Между водой по бокам оголенного дна без обычных
Волн, покрывавших его, и всею толпой пешеходы
Посуху морем идут вперед по пучине безводной,
140 Как между мраморных стен по чуждой ступая дороге.
Необычайным путем проходя глубиною морскою,
Подготовлялся народ тогда уже к тайне крещенья:
Руководил им Христос. Возглашает пророк: над водами
Многими Господа глас раздается. А глас — это слово,
Слово же — это Христос, по согласным законам заветов
Правивший ими и путь открывший чрез древнюю бездну,
Чтобы учение впредь по открытым полям проходило.
Что расскажу я о том, как несметные толпы сбирали
Ангельский хлеб с небеси, с облаков изливавшийся нектар,
150 Как насыщался народ воздушною сладкою пищей,
Корм от дождей находя и еду получая из ливней?
Мучиться стало опять томимое жаждою войско
При истощеньи земли от засухи долгой, и вовсе
Не было в почве воды, и надежда не только напиться,
Но даже выжить ушла, как вдруг из утеса сухого
Хлынул источник, струя по скале побежала безводной,
И напоил всех родник, из бесплодного мрамора выйдя.
Оживлены были все священным, таинственным даром:
Хлеб от Христа, и в камне Христос, и влага Христова.
160 Ангела видя, уста отверзла со страха ослица
И седоку, заревев своим зычным голосом, стала
Как человек говорить бессловесная эта скотина.
Над Гаваоном свой бег задержало на небе солнце
И отложило закат, неизменно пылая лучами
Дольше обычного днем, и луна, в нарушенье порядка,
Медлила, стоя дотоль, пока враг уже не был осилен
С помощью неба в бою, разъяренным мечом истребленный:
Видно уж было тогда светилам послушным, что имя
Войска вождя предвещает приход Иисуса грядущий.
170 Вороны встарь Илию кормили, как верные слуги
Пищу ему принося, не так, как хищная птица
Делает, глотку себе набивая прожорливым клювом,
Но, и голодный, еду доставлял ему в целости ворон,
Верный теперь Илии, неверный ранее Ною[172],
Он искупил на земле былой свой проступок на водах.
Но еще больше чудес Илия, преисполненный Бога,
Миру явил и своей достойным наследником сделал
Собственной доблести он своего неизменного друга,
По вознесеньи своем на объятой огнями четверке,
180 Не оставлявшей следов на дороге к небесным светилам.
Звездным он мчался путем, стремясь в колеснице блестящей
Истины высшей достичь, и был он торжественно встречен
На небе, не испытав кончины, положенной людям.
Так получил Илия заслуженно высшую почесть
На светоносной тропе по достоинству имени, ибо
Им он прославлен навек: если в нем изменить ударенье
В букве одной, то оно означает по-гречески солнце[173],
Некогда Бог пожалел царя перед самой кончиной[174]
И, милосердно ему еще три пятилетья добавив
190 Волей своей, затворил он ворота, отверстые настежь
Смерти, и жизнь повернул ему от заката к восходу.
Брошенный в море с ладьи и китом поглощенный Иона[175]
Заживо в море отнюдь не погиб, не могилу нашел он,
Бывши от смерти спасен в глубинах звериного чрева,
Где не добычею стал, но по волнам безмерной пучины
В землю чужую приплыл, принесенный враждебною силой.
Духом небесным дыша, нечестивый обряд вавилонский
Презрели трое мужей и жестоко подвергнуты были
Муке погибельной все халдейского волей тирана:
200 Ахеменийскою он разожжен был яростью гневной,
Печи сильнее своей, в которую отроков ввергли.
Но не осилил костер их пылко горящего сердца:
Одолевают они огонь измышленной кары
Духа гореньем. О, сколь прославлены верные! Пламя
Огненной печи огнем потушено пламенной веры[176],
Но поразила царя свирепого должная кара[177],
Бесчеловечно презрев благочестие, он, нечестивец,
Начал, подобно скотам, кормиться травой полевою
И, позабыв о дворцовых пирах, наедался он сеном;
210 Пил, припадая к ручьям до конца семилетнего срока;
Весь волосами оброс и блуждал по лесам и нагорьям.
Ярости той же полны повеления Дария были.
В гневе неистовом он громоздил на злодейства злодейства
И Даниила обрек неповинного, светоч евреев,
На растерзанье зверям голодавшим, но праведник диких
Сделал ручными: они святого не тронули тела,
Голод покорно стерпев; их жестокая злоба, унявшись,
Стихла, свирепая пасть забыла природную лютость,
И на добычу напасть укрощенные львы не посмели[178].
220 Где ж после этого все твои, природа, законы?
Кто столько раз нарушал права твои[179], чьим повеленьем
Ада не знал человек? Кто без мужнего ложа старуху
Плодною сделал; велел на алтарь добровольною жертвой
Овну пойти, а тело жены превратиться заставил
В столп соляной; допустил пожаром охваченным веткам
Не загораться в огне; кто посох сделал змеею;
В море сухую провел дорогу; чудесно из тучи
Манну излил; из скалы исторгнул водный источник;
Четвероногому дал говорить человеческой речью;
230 Ход светил задержал и суток теченье замедлил;
Птицам кормить приказал человека; на огненных конях
В небо его перенес; уделил отягченному смертью
Три пятилетья; пловца при кораблекрушеньи во чреве
Чудища хищного спас; в огне печи раскаленной
Праведных влагой росы охранил; царя, как скотину,
Пас и травою питал; кто хищные, лютые пасти
Изголодавшихся львов укротил повелением властным?
Это соделал Творец, по слову которого в мире
Явное, тайное всё во вселенной живет и творится,
240 Всё ему служит, его приказаниям следует строгим,
Всё, покоряясь, ему подчиняется беспрекословно.
Горе несчастным, кто вздор почитают, умом извращенным
Идолов чтят, хоть они изваяны ими, Творцом же
Пренебрегают, страшась того, что сделали сами!
Что за неистовство, что за безумие их обуяло,
Раз или птиц, или гнусных быков, иль извилистых змеев,
Или же полулюдей-полупсов человек обожает?
Ну а другие еще считают в своем ослепленьи
Солнце отцом всех вещей, ибо ясно, что должною мерой
250 Свет излучает оно и всё на земле озаряет,
Весь небосвод обегая; хотя по его же движеньям
И переменам огня при его беготне непрестанной
Видно служителя в нем, а не Бога: оно по порядку
То появляется вновь, то опять на закате уходит,
Ночью сменяясь в черед, не всегда оставаясь повсюду.
И не сиял его свет с самого зарождения мира,
Бывшего целых два дня от начала без всякого солнца.
Молятся также луне, хоть и видят ее разрастанье
И уменьшенье; звездам, прогоняемым утренним светом.
260 Эти — источники чтят, а те — очаги, но не смеют
Силы враждебные чтить, чтобы тотчас же жаркое пламя
Не иссушило воды, в борьбе одолев ее капли,
Или ничтожный огонь не угас от источников мощных.
Ставит иной алтари, корням поклоняясь древесным,
Иль учреждая пиры и ветви в слезах умоляя,
Чтобы детей его, дом, дорогой его сердцу, поместье,
Верность супруги, рабов и богатство они охраняли.
Чтишь ты, дубина, дубы, глухим ты кричишь понапрасну,
Просишь ответить немых, они же дома сберегают
270 Лишь при условии том, что топор из них сделает бревна,
Чтобы могли поддержать они дома стропила и крышу,
Или, в дрова обратясь, стали греть в очагах тебе пищу.
Даже и овощи чтят иные, богов в огородах
В засуху поят водой, убежденные в том, что растенья
Пересадивши к себе, божествам они верные слуги.
Совестно все-таки мне в священном стихотвореньи
Долго нечестье хулить, чтоб терновником нежных я лилий
Не заглушил и не стал подниматься на грядках фиалок
Темнолиловых волчец или заросли цепких колючек.
280 И заблужденья людей и чудовищ их, право, довольно
Мы осмеяли уже, а вернее оплакали горько.
Начатый путь продолжать мне отрадно, высокую гору
Одолевая теперь. Поспешим же ко граду, оплоту
Нашей свободы скорей, где блещет, лучами сверкая,
Царского купол дворца, где всем воздают по заслугам.
Ищущий там обретет искомое, сняты засовы
Будут; тому, кто стучит с чистым сердцем, отворятся двери.
Камень отвергнутый там: собой завершает он высший
Угол и нашим очам являет дивное чудо —
290 Бремя его легко, отрадно нести его бремя.
Я изложил чудеса, что соделаны некогда были
Доблестью Сына Творцом при содействии Духа Святого,
В том же порядке, в каком идут они в Ветхом Завете.
Я излагаю теперь чудеса, что соделаны были
Сыном совместно с Отцом при содействии Духа Святого
В том же порядке, в каком идут они в Новом Завете.
Вечно, во веки веков божество остается единым:
Троичен Бог, но един, во Троице неразделимый.
Истинна вера в нее, но спасение этою верой[180]
300 Арий несчастный отверг, который, кривыми путями
По бездорожью идти попытавшись, во мрачную яму
Рухнул и, вниз соскользнув, провалился в угрюмую бездну:
Разума так же лишен, как и срока заслуженной кары,
Был он и брюха лишен и внутренностей при кончине.
О, сумасшедший, права Отца предвечного смел он
Ко степеням приравнять человеческих почестей бренных!
Плоти закон у людей считает рожденного сына
Меньше отца, да и самый отец был ранее также
Сыном отца своего, а сын теперешний может
310 Вскоре родителем стать; так из рода в род постоянно
Новые дети идут и дедов число умножают.
Но ведь Господь наш — Христос, и слово, и доблесть, и мудрость,
Целое вкупе с Отцом, и свет, исходящий от света,
Единосущный Отцу, и ему одинаково равный,
Всесовершенный вовек, рожденный, не сотворенный.
Он — всеначало. И как всегда почитается славным
Он во Отце, точно так же Отец во Сыне преславен,
В нем пребывая, а мир — творенье единого Бога;
Не потому, что верховен Отец над собственным Сыном,
320 Но потому, что верховен Отец в единении с Сыном.
«Я во Отце и Отец мой во мне», говорит он, и также
«Я и Отец едино есма». И Арий «едино»
Должен признать, а «есма» Савеллий принять во вниманье.
Троицу не постигает один, а другой отвергает.
Оба неправы они, хотя и по-разному оба;
Словно сторонники школ различных в напрасных усильях
Руки свои обнажив, они бьются в отчаянной схватке,
Но доказать правоту учений своих неспособны.
Ловки они лишь на то, чтобы спорить, но их рассужденья
330 Глупы: пред Богом всегда пусты мудрования мира.
Тот многословен, тот скуп на слова, тот стоит, этот ходит,
Любит поплакать иной, а иной заливается смехом.
Разницы нет: все равно и те и другие безумны.
Мы же тем временем путь облегчаем беседою чинной,
Вера, надежда — мои сопутники к высям на кручах —
Мне услаждают восход на гору небесной твердыни.
Вот уж со знаком креста святые трепещут знамена,
Стан уже блещет царя, трубный глас в небесах раздается;
Войску отверсты врата, да входят воители: громко
340 Вечности дверь вас зовет — Христа эта дверь знаменует.
Здесь золотые дары вы получите жизни бессмертной.
Ибо оружием вы Господним доблестно бьетесь,
Ваша начертана честь на челе. Я же честь и оружье,
Царь благой, у тебя несу как последний носильщик.
Должное место мне здесь уготовь, в стенах сего града
Хижину малую дай, дабы мог обитать по заслугам
Я во священном краю, сопричисленный к сонму блаженных
Граждан, последним из них удостоенный жизни навеки.
Просьба моя велика, но ты ведь великое даришь:
350 Те унижают тебя, у кого остывает надежда.
Внемли моленью, Христе, ты, который уже умиравший
Мир восхотел оживить и некогда, сшедши на землю
С неба, принять на себя соизволивший плоть человека,
Но, и облекшись во плоть, своей сущности не оставлявший.
Как человек говоря, об этом Матфей повествует,
Марк, аки лев, вопиет, оглашая пространства пустыни,
Точно священный телец Лука возвещает законы,
Гласом орла Иоанн в небеса свое слово возносит[181],
Четверо этих отцов — что четыре времени года,
360 Хором согласным везде прославляют тебя во вселенной.
Так и двенадцатиглавый венец апостольской славы
Блещет, подобно часам и двенадцати месяцам года,
Неутомимо весь мир в служеньи тебе озаряя.
Помню поэтому я о смертности ветхого мира
И поспешаю достичь жизни новой. Посеявши слезы,
Долгую радость пожну: семена засевая в Адаме
Слезные в горе о них, возликуем мы в радости скоро,
При появленьи Христа снопы наши с поля сбирая.