Григорий Турский (Георгий Флоренций), живший в 538—593 (или 539—594) гг., известен как автор «Истории франков» в десяти книгах — ценнейшего памятника культуры и исторического источника эпохи Меровингов.
Григорий происходил из знатной галло-римской семьи города Клермона, из которой вышло немало видных церковных деятелей. Он получил хорошее по тому времени образование. Но, по собственному признанию, он рано бросил занятия светскими науками ради церковных. Об ограниченности его латинской культуры говорит хотя бы то, что из всех писателей античности он упоминает только Вергилия и Саллюстия, влияние которых в какой-то мере чувствуется в его произведениях. В 573 г. Григорий с согласия Сигиберта, короля Австразии, получил сан епископа в городе Туре — религиозном центре тогдашней Галлии. На этом посту он провел двадцать лет, пользуясь влиянием и почетом у королей Сигиберта, Гунтрамна и Хильдеберта II (сына Сигиберта). Благодаря своей учености, религиозности и энергичной защите интересов католической церкви, Григорий Турский играл не последнюю роль в государственной жизни и сам был участником многих событий, описанных в его «Истории».
Григорий пишет простым и безыскусственным языком, который является ярким образцом народной латыни того времени; рассказ его сбивчив и не всегда последователен, но отдельные эпизоды его не лишены драматизма и художественной выразительности. Он не ограничивается простым перечнем имен и событий, а привлекает в качестве фона обширный бытовой, а нередко и социально-политический материал. Источниками его были несохранившиеся более ранние хроники, устные предания и рассказы, а также личные воспоминания.
Кроме «Истории франков», Григорию принадлежит несколько сочинений чисто религиозного характера: «Семь книг о чудесах», книга «О жизни отцов» и др., до нас не дошедшие.
ИЗ „ИСТОРИИ ФРАНКОВ“
ПРЕДИСЛОВИЕ
С тех пор, как изучение благородных наук в городах галльских пришло в упадок или, вернее сказать, пресеклось, и когда совершалось немало деяний как праведных, так и нечестивых, когда свирепствовала дикость язычников, росло неистовство королей, когда еретики нападали на церкви, а православные их защищали, когда вера Христова во многих пылала, а в иных едва теплилась, когда сами церкви то обогащались дарами людей благочестивых, то разграблялись нечестивцами, — в такое время не нашлось ни одного искушенного в красноречии знатока словесности, который бы изложил эти события или прозаическим складом или мерным стихом; потому и сетовали многие не раз, говоря: «Горе дням нашим, ибо угасло у нас усердие к наукам, и нельзя найти в народе такого человека, который бы на своих страницах поведал всем события наших дней».
Внимая постоянно таковым речам и подобным им, я, заботясь, чтобы память о прошлом достигла разума потомков, не решился умолчать ни о распрях злодеев, ни о житии праведников, хоть слог мой и неискусен; особливо же побудили меня к этому слова наших людей, много раз с удивлением слышанные мною: «Немногие понимают философствующего ритора, но многие — говорящего в простоте». И почел я за лучшее ради удобнейшего летоисчисления положить сотворение мира началом первой моей книге, перечень главам которой я здесь и прилагаю...
О КОНЧИНЕ СВЯТОГО МАРТИНА[219](книга I, глава 48)
На втором году правления Аркадия и Гонория с миром почил во Христе святой Мартин, епископ Турский, человек, преисполненный добродетели и святости, много помогавший слабым людям. Умер святой Мартин на 81 году своей жизни и на 26 году своей епископской службы в Кандах[220], деревне своей епархии. Умер он в полночь, в воскресенье, в консульство Аттика и Цезаря[221]. А во время его смерти многие слышали торжественное пение в небесах, о чем мы подробнее рассказали в первой книге сочинения о его деяниях[222].
Когда сей угодник божий, как мы сказали, занемог, то собрались в деревне Канды жители Пуатье и также жители Тура, чтобы присутствовать при его кончине. После же смерти его между жителями обоих этих городов поднялся большой спор. Жители Пуатье говорили: «Наш этот монах, у нас он сделался аббатом, мы требуем передать его нам. С вас достаточно того, что когда он был епископом, вы слушали его речи, были участниками его трапез, вас он укреплял благословением, вас преисполняли радостью чудесные его деяния. Достаточно с вас всего этого, нам же пусть будет дозволено взять хотя бы его бездыханное тело». На это жители Тура отвечали: «Если вы говорите, что нам достаточно его чудес, так знайте, что когда он был у вас, он больше совершил их, нежели здесь. В самом деле, не перечисляя всех чудес, достаточно сказать, что у вас он воскресил двух умерших, у нас — одного. Он сам часто говорил о том, что чудотворная его сила была большей до получения сана епископа, нежели после получения этого сана. Вот почему необходимо, чтобы он совершил по смерти то, чего не сделал для нас при жизни. Ведь Бог взял от вас, а нам дал. Действительно, если следовать древнему обычаю, то по Божьему велению он должен быть похоронен в том городе, где он был посвящен в сан епископа. Но если вы требуете его тело на том основании, что оно по праву принадлежит его монастырю, то вспомните, что первым-то его монастырем был миланский».
Во время этого спора солнце зашло, и наступила ночь. Тогда они задвинули засовы на дверях и, положив тело святого Мартина посредине, стали на страже с двух сторон его. Жители Пуатье могли бы поутру силою унести тело святого Мартина, но всемогущий Бог не пожелал, чтобы город Тур лишился своего покровителя.
И вот в полночь всем отрядом жителей Пуатье овладел сон, и во всей их толпе не было ни одного бодрствующего. И когда жители Тура увидели, что жители Пуатье заснули, они схватили бренное тело своего святого, и одни выбросили его через окно, а другие приняли, стоя снаружи. Поместив тело на корабль, весь отряд жителей Тура поплыл по реке Вьенне. Когда же корабль вошел в русло Луары, они направились к городу Туру с громким пением хвалебных гимнов и многих псалмов. От пения их жители Пуатье проснулись и, не обретя сокровища, которое они охраняли, в смущении воротились домой.
Если кто спросит, почему после смерти епископа Катиана и до святого Мартина был в Туре только один епископ, по имени Литорий, пусть он знает, что из-за сопротивления язычников город Тур на долгое время был лишен священного благословения. Потому что в то время христиане совершали богослужение тайно и скрытно; тех же христиан, которых язычники обнаруживали, они либо избивали бичами, либо убивали мечом...
О ЕПИСКОПЕ СИДОНИИ(книга II, глава 21—22)
...После кончины епископа Епархия[223] епископом становится Сидоний[224], бывший префект, по своему положению в свете знатнейший муж, происходивший от первых сенаторов в Галлии, так что даже император Авит отдал ему свою дочь в жены. Был святой Сидоний так красноречив, что часто мог без подготовки говорить проповеди на любую тему с большим блеском и без всякого затруднения. Однажды, когда его пригласили на праздник в церковь упомянутого монастыря[225], и он отправился туда, у него бессовестным образом унесли книжку, по которой он обычно служил мессу. Сидоний в одно мгновение собрался с мыслями и так отслужил всю праздничную службу, что все присутствующие дивились, а стоявшим близко казалось, будто с ними говорит не человек, а ангел. Об этом мы подробнее рассказали в предисловии той книги, в которой мы поместили мессы, сочиненные Сидонием[226]. Так как Сидоний отличался замечательной набожностью и, как мы упоминали, принадлежал к числу первых сенаторов, он нередко тайком от жены уносил из дома серебряную посуду и раздавал ее бедным. Но когда она узнавала об этом, она сильно его бранила, и тогда Сидоний, выкупив посуду у бедняков, приносил ее домой.
О ПЛЕНЕНИИ АТТАЛА(книга III, глава 15)
...А Теодорих и Хильдеберт[227] заключили между собой союз и поклялись в том, что ни один из них не выступит в поход против другого; а для того, чтобы договор был прочнее, они обменялись заложниками. Среди заложников много в то время было сыновей сенаторов. Когда же между королями вновь вспыхнула ссора, заложники были обречены на рабскую службу в государстве, и каждый, кому их отдали под надзор, использовал их как рабов. Однако многие из них бежали и воротились на родину, но некоторые остались в рабстве. Среди них был Аттал, племянник блаженного Григория[228], епископа Лангрского; он также попал в рабство, и его назначили сторожить лошадей. А служил он у одного варвара[229] в Трирской области.
Наконец, блаженный Григорий послал на розыски Аттала своих слуг. Как только они нашли Аттала, они предложили его хозяину подарки за него, но тот отказался от них, говоря: «Человек из такого рода стоит десяти фунтов золота!» Когда слуги Григория возвратились домой, то некий Леон, который служил поваром у епископа, обратился к нему со словами: «Если бы ты мне разрешил, я бы, верно, мог его вызволить из плена». Так как его хозяин обрадовался этому предложению, то Леон прямо отправился на место и хотел тайно похитить мальчика. Но это ему не удалось. Тогда он, взяв с собой одного человека, сказал ему: «Пойдем со мной, и продай меня в дом того варвара, пусть плата за меня будет тебе наградой, только бы я смог свободно выполнить то, что задумал». Поклявшись, этот человек пошел вместе с Леоном и, продав его за 12 золотых, удалился. Когда покупатель стал расспрашивать нового слугу, что же он умеет делать, тот ответил: «Я умею очень хорошо готовить все, что нужно для господского стола; и едва ли можно найти равного мне в этом деле. Ведь правду я тебе говорю, — даже если короля ты пожелаешь угостить обедом, то и королевский стол я тебе смогу приготовить, и никто не сделает это лучше меня». Хозяин ему в ответ: «Вот уже приближается день солнца» (так обычно варвары называют день господень), «в этот день будут приглашены в мой дом соседи и мои родственники. Состряпай же мне, прошу тебя, такой обед, чтобы они поразились и сказали бы: даже во дворце короля ничего лучше мы не видывали!» А слуга говорит: «Пусть только мой господин прикажет доставить мне побольше цыплят, и я сделаю так, как ты приказываешь». Когда было подготовлено все, что просил слуга, наступило воскресенье, и состряпал он великолепный обед с изысканными блюдами. После того как все поели и похвалили обед, родственники хозяина ушли. Хозяин же проявил милость к этому слуге и вверил ему власть над всем добром, каким владел. Хозяин его любил и поручил ему самому распределять хлеб и мясо всем другим его товарищам-слугам.
По миновании года, когда хозяин вполне уже полагался на него, Леон пошел на луг, находившийся неподалеку от дома, и взял с собой сторожа при лошадях, мальчика Аттала. Он лег вместе с ним на землю, но на расстоянии от него, причем оба они лежали спиной друг к другу, чтобы никто не видел, как они разговаривают, и сказал ему: «Настало время нам подумать о родине. Вот почему я тебя предупреждаю: этой ночью, когда ты пригонишь лошадей в конюшню, не поддавайся сну, но как только я тебя позову, ты выйди, и мы отправимся в путь». Как раз в тот день варвар-хозяин созвал многих своих родственников на пир, и среди них был зять варвара, женатый на его дочери. В полночь, когда все встали из-за стола и легли спать, Леон с напитком последовал за хозяйским зятем в его комнату, предлагая ему выпить. Тот обратился к нему со словами: «Скажи мне, доверенный моего тестя, если ты имеешь здесь такую силу, то когда же у тебя появится желание взять хозяйских лошадей и пуститься в путь на родину?» Говорил он это, забавляясь, ради шутки, и Леон ответил ему тоже шутя, однако ответил правду: «Да, пожалуй, этой самой ночью, коли будет на то воля господня». А тот ему: «Ну, пусть только мои слуги меня стерегут, чтобы ты не унес ничего из моего добра». Так, смеясь, они расстались. Когда все заснули, Леон позвал Аттала и, после того как они оседлали лошадей, спросил, есть ли у него меч. «Нет, — ответил тот, — у меня есть только это маленькое копье». И Леон вошел в комнату своего хозяина, взял его щит и копье. Тот спросил, кто здесь и что ему надо? — а Леон ответил: «Это я, Леон, твой слуга, я бужу Аттала, чтобы он скорей поднимался и выводил коней на пастбище; а он спит, как пьяный». Хозяин в ответ: «Делай, как знаешь», — и с этими словами он снова заснул. А Леон вышел из дома, дал мальчику оружие и увидел, что ворота усадьбы, которые он с наступлением ночи запер, вбив в них молотком клинья, для охраны лошадей, теперь по божьей воле открыты. Воздав благодарность Господу, они, захватив с собой оставшихся лошадей и кроме того один узел с одеждой, отправились в путь.
Когда они добрались до реки Мозель и собирались ее переплыть, их задержали какие-то люди. Оставив им лошадей и одежду, они лежа на щитах, переплыли реку. Достигнув противоположи ного берега, беглецы, польуязсь ночной темнотой, укрылись в лесу. Была уже третья ночь, как они продолжали свой путь, не евши. Но тут по воле божией они нашли дерево с обильными плодами, называемое в просторечии сливой. Поев и несколько восстановив силы, они отправились далее, держа путь в Шампань. Во время этого пути они услышали цокот скачущих лошадей и воскликнули: «Бросимся на землю, чтобы нас не увидели приближающиеся сюда люди!» К счастью их, тут оказался большой куст ежевики, за него-то они и легли с обнаженными мечами, чтобы, если их заметят, тотчас отбиваться от недобрых людей. Когда же и те всадники подошли к этому месту и остановились около ежевичного куста, то один из них, пока лошади мочились, промолвил: «Беда! сбежали эти мерзавцы, и никак их не найти! Но клянусь, если я их найду, то прикажу одного повесить, а другого изрубить мечом». Говоривший эти слова был, конечно, тот самый варвар: он ехал из Реймса и разыскивал их, и непременно настиг бы их на дороге, если бы ему не помешала ночь. Пришпорив лошадей, преследователи ускакали; беглецы же в эту ночь достигли города[230], вошли в него и у встречного там человека спросили, где находится дом священника Паулелла; и тот им его указал.
Когда они проходили через площадь, звонили к заутрене, так как было как раз воскресенье. Они постучали в дверь священника и вошли к нему, и юноша рассказал о своем хозяине. Священник на это сказал: «А ведь сон мой, выходит, был вещий: видел я этой ночью, как прилетели два голубя и сели на моей руке, и один из них был белый, а другой черный». А юноша сказал священнику: «Да простит нас Господь в этот святой день, но дай нам, умоляем, чего-нибудь поесть[231], ведь четыре дня мы не брали в рот ни мучного, ни мясного». Священник, спрятав у себя молодых людей, дал им кушанье, приправленное вином и хлебом, а сам ушел к заутрене. За ним последовал и варвар, который не переставал разыскивать юношей, но священник его обманул, и тот ушел. Ибо священник находился в дружбе с блаженным Григорием. А юноши, подкрепив свои силы едой и пробыв в доме священника два дня, отправились в путь и, наконец, добрались до самого святого Григория. При виде юношей Григорий обрадовался, расплакался на груди своего племянника Аттала; а Леона со всем его потомством отпустил на волю, дав ему в собственность землю, на которой он прожил с женой и детьми все дни своей жизни.
ВОССТАНИЕ ГУНДОВАЛЬДА[232]
IV. 24. О кознях епископа Теодора
Вторично возникла новая вражда против епископа Теодора[233]. А именно, из Константинополя в Марсель приехал Гундовальд, который считал себя сыном короля Хлотаря[234]. О происхождении этого человека я вкратце расскажу. Родился он в Галлии и получил хорошее воспитание, локоны его по обычаю франкских королей ниспадали на плечи; когда его обучили наукам, мать представила его королю Хильдеберту с такими словами: «Вот твой племянник, сын короля Хлотаря; так как отец его ненавидит, возьми его к себе, ведь он одной с тобой плоти». Хильдеберт же, не имея сыновей, взял его и держал при себе. Об этом сообщили королю Хлотарю, и он послал к брату гонцов со словами: «Отпусти мальчика, пусть вернется ко мне». Тот немедленно отправил юношу к брату. Хлотарь, увидев его, приказал подстричь ему волосы, говоря при этом: «Такого сына у меня не было!» А после смерти короля Хлотаря его взял к себе король Хариберт. Затем вытребовал его к себе Сигиберт, снова подстриг и отослал в город Агриппину, который теперь называется Кельном. Он же оттуда бежал и, снова отпустив волосы, ушел к Нарситу[235], который тогда управлял Италией. Там он женился, породил на свет сыновей и приехал в Константинополь. Оттуда он, как говорят, спустя много времени, по приглашению некоего человека вернулся в Галлию и, пристав к берегам Марселя, был принят епископом Теодором.
Получив от Теодора лошадей, Гундовальд присоединился к герцогу Муммолу. Муммол же тогда находился, как мы сказали выше, в городе Авиньоне. Герцог же Гунтрамн[236] схватил епископа Теодора и отдал его за это под стражу: он обвинял его в том, что епископ впустил в Галлию чужестранца, желая этим отдать королевство франков под власть императора. Но епископ, говорят, предъявил письмо, подписанное рукою вельмож короля Хильдеберта[237], и сказал: «Я сделал только то, что было приказано моими господами и вельможами». Епископа содержали под стражей в келье и не разрешали приближаться к церкви. Но однажды ночью, когда епископ усердно молился господу богу, келья его осветилась ярким светом, так что граф, стороживший его, сильно испугался: над головой епископа виден был в течение двух часов огромный светящийся нимб. А утром граф рассказал об этом своим остальным товарищам. После этого епископа Теодора вместе с епископом Епифанием, который тогда, бежав от лангобардов, находился в Марселе, и которого также причисляли к этому делу, привели к королю Гунтрамну. Король их допросил и нашел невиновными. Однако приказано было их содержать под стражей; здесь после долгих мучений и скончался епископ Епифаний. Гундовальд же удалился на остров в море, ожидая исхода дела. А герцог Гунтрамн вместе с герцогом короля Гунтрамна поделил имущество Гундовальда и, говорят, увез с собою в Клермон немалое количество серебра, золота и прочих вещей.
45. О свадьбе Ригунты, дочери Хильперика
Между тем наступили сентябрьские календы, и к королю Хильперику прибыло от готов великое посольство. Сам же Хильперик уже вернулся в Париж и приказал взять многих из слуг, принадлежавших королевским имениям, разместив их по повозкам; многих, которые плакали и не хотели уезжать, он приказал держать в тюрьме с тем, чтобы легче их потом отправить при дочери в Испанию. Говорят, что многие, боясь разлуки с родителями, удавились от такой горькой доли: ведь сына разлучали с отцом, мать — с дочерью, и они отъезжали с громким плачем и проклятиями: плач стоял в Париже такой, что его можно было сравнить с плачем египетским[238]. Многие же люди более знатные, которых силою заставляли ехать, оставили завещание и, отдав свое имущество церквам, попросили вскрыть эти завещания, тотчас как только невеста прибудет в Испанию, — как если бы они уже были в могиле. Тем временем прибыли послы короля Хильдеберта, заклиная короля Хильперика ничего не уносить из городов, принадлежавших отцу его Сигиберту, а ныне принадлежащих Хильперику, ни из сокровищ Сигиберта, коими тот одаривал его дочь, а также не касаться ни слуг, ни лошадей, ни вьючного скота и никакой другой вещи такого рода. Рассказывают, что один из этих послов был тайно умерщвлен, но неизвестно кем; однако подозрение падало на короля. Король же Хильперик, пообещав ничего этого не трогать, созвал знатных франков и остальных преданных людей и отпраздновал свадьбу своей дочери.
Передав ее послам готов, он дал за ней большое богатство. Мать ее тоже принесла много золота, серебра и одежды, так что при виде этого король даже подумал, что у него ничего больше не осталось. Королева[239], заметив его беспокойство, обратилась к франкам и сказала: «Не думайте, люди, будто я что-то взяла из сокровищ прежних королей: все, что вы здесь видите, — это из моей собственности, так как и славнейший король часто меня одаривал, и сама я скопила некоторые вещи своим старанием, и очень много принесли мне дохода уступленные мне имения, как натурой так и деньгами; да и сами вы часто дарили меня подарками. Вот откуда все, что вы видите теперь пред собой; из государственной же казны воистину ничего здесь нет». Так она успокоила короля. Действительно, такое множество было добра, что золото, серебро и прочие украшения поместили на пятидесяти повозках. Также и франки доставили много подарков, одни — золото, другие — серебро, некоторые — лошадей, и очень многие — одежду; каждый сделал подарок, какой мог. И девушка после слез и поцелуев уже сказала «прощай», как вдруг, когда она выезжала из ворот, сломалась одна ось у повозки, и все сказали: «В недобрый час!» — ибо некоторыми это было принято за предзнаменование.
Наконец, выехав из Парижа, она приказала разбить палатки в восьми милях от города. А ночью поднялись пятьдесят человек и, взяв сто самых лучших лошадей, столько же золотых уздечек и две большие цепи, убежали к королю Хильдеберту. И на протяжении всего пути каждый, кто мог, убегал и уносил с собою все, что удавалось взять. Во время пути была взыскана немалая сумма на расходы с различных городов, ибо король приказал ничего не давать из казны для этого путешествия, а все оплачивать за счет бедных. Так как король боялся, как бы его брат или племянник[240] не причинили девушке какой-либо неприятности, он велел, чтобы в пути ее сопровождало войско. А находились при ней знатные мужи: герцог Бобон, сын Муммола, и его жена как подружка невесты, далее Домигизил и Ансовальд и майордом Ваддон, бывший граф Сента; остальных же людей было свыше четырех тысяч. Прочие герцоги и королевские служители, находившиеся при ней, оставили ее в Пуатье, эти же продолжали с ней путь, как могли. На этом пути они столько расхитили и награбили, что и рассказать нельзя. А именно, они грабили хижины бедных, опустошали виноградники, даже лозы с гроздьями ломали и уносили, отнимали скот и все, что могли найти, не оставляя ничего на своей дороге: исполнились слова пророка Иоиля: «Что оставила саранча, съела гусеница; что оставила гусеница, съел жук; что оставил жук, съела ржа»[241]Так случилось и тут: град уничтожил остатки от мороза, засуха пожгла остатки от града, и войско унесло то, что осталось от засухи.
VII. 9. О том, как Ригунта была задержана Дезидерием
Между тем Ригунта, дочь короля Хильперика, прибыла в Тулузу с вышеописанным богатством. Видя, что она уже приближается к готской границе, она начала замедлять свое путешествие; да и окружающие говорили ей, что здесь следует задержаться, так как они-де устали от дороги, одежда у них грязная, обувь порвана, и даже украшения на лошадях и повозках, на которых они до сего времени передвигались, попортились. Лучше все это сперва привести в порядок, а там отправиться в путь, чтобы предстать перед женихом во всем блеске, а не являться на смех готам оборванцами. И вот, пока они задерживались по этим причинам, до слуха герцога Дезидерия доходит известие о смерти короля Хильперика. Тут-то он, собрав самых отважных своих людей, вторгся в город Тулузу, унес найденные у королевы сокровища, а ее поместил в каком-то доме, наложив на дверь печать и поставив туда стражу из смелых, людей, а на пропитание королеве оставил лишь немного денег до своего возвращения. Сам же Дезидерий поспешил к Муммолу, с которым он заключил союз два года тому назад.
10. О том, как Гундовальд был провозглашен королем
Муммол же в то время находился вместе с Гундовальдом, о котором я упоминал в предыдущей книге, за стенами города Авиньона. Гундовальд с упомянутыми герцогами отправился по пути в Лимож, прибыл в деревню Брива-Курреция[242], где, по преданию, покоился святой Мартин, ученик нашего Мартина, и там его подняли на щит и провозгласили королем. Но когда в третий раз его обносили по кругу, тогда, говорят, он упал, так что его едва могли удержать стоящие по кругу люди. А Ригунта сидела в базилике святой Марии Тулузской.
26. О том, как Гундовальд объехал города
Гундовальд хотел отправиться в Пуатье, но не решался, так как слышал, что против него уже выступило войско[243]. Но в городах, принадлежавших некогда королю Сигиберту, он принимал присягу на имя короля Хильдеберта; в остальных же городах, принадлежавших Гунтрамну или Хильперику, жители приносили клятву в верности ему самому. После этого он прибыл в Ангулем и, приняв от жителей присягу и одарив вельмож, уехал в Перигё. Тяжко он тогда оскорбил епископа[244] за то, что тот не принял его с почетом.
28. О том, как войско Гунтрамна двигалось вперед[245]
Войско Гунтрамна, выступив из Пуатье, отправилось дальше за Гундовальдом. За войском последовали многие жители Тура корысти ради, но в пути подверглись нападению жителей Пуатье; некоторые были убиты, многие же — ограблены, и вернулись обратно, а за ними и те, которые присоединились к войску еще раньше. Войско подошло к реке Дордонь и стало ожидать известий о Гундовальде. А с Гундовальдом были, как я уже сказал, герцог Дезидерий и Бладаст с Ваддоном, майордомом королевы Ригунты. Особенно близко к нему стояли епископ Сагиттарий и Муммол; Сагиттарий этот уже получил обещание на должность епископа Тулузы.
30. О послах Гундовальда
И вот Гундовальд направил к своим друзьям двух послов; тот и другой были духовными лицами. Из них один, аббат города Кагора, спрятал письмо, которое он получил, в выдолбленной дощечке и залил его воском. Но люди короля Гунтрамна поймали аббата, нашли у него письмо и привели его к королю; аббата сильно избили и посадили в тюрьму.
32. О других послах Гундовальда
Тогда Гундовальд вторично отправил двух послов к королю, по обычаю франков, со священными веточками, чтобы никто к послам не прикасался и чтобы по выполнении поручения они вернулись с ответом. Но они действовали неосторожно и, прежде чем явиться лично к королю, многим объясняли цель своего приезда. Слух об этом быстро дошел до короля; вот почему их связали и привели к королю. Тогда, не смея отрицать, зачем, к кому и кем они были посланы, они сказали: «Гундовальд, недавно приехавший с Востока и считавший себя сыном вашего отца, короля Хлотаря, послал нас к тебе, чтобы получить причитающуюся ему часть королевства. Если же она не будет вами возвращена, знайте, что он придет с войском в эту область. Ведь к нему присоединились все храбрейшие мужи той галльской земли, которая простирается за рекой Дордонь». И говорит Гундовальд так: «Когда сойдемся мы на одном бранном поле, тогда Господь покажет, сын я Хлотаря или нет».
Тогда король, воспылав гневом, приказал их растянуть на дыбе и сильно бить: если правду они сказали, то чтобы яснее ее подтвердили, а если таят они в глубине сердца какую-либо хитрость, то чтобы вырвать у них тайну из-под пыток силою. И когда пытка стала непосильной, они сказали, что племянница его, дочь короля Хильперика[246] вместе с епископом Тулузы Магнульфом отправлена в изгнание; все ее богатства отняты самим Гундовальдом; и все вельможи короля Хильдеберта потребовали, чтобы сам Гундовальд был королем; а главное, пригласил Гундовальда в Галлию сам Гунтрамн Бозон, когда несколько лет назад был в Константинополе.
34. О том, как Гундовальд пришел в Комменж
И вот, когда Гундовальд услышал, что к нему приближается войско, он, покинутый герцогом Дезидерием, перешел вместе с епископом Сагиттарием и герцогами Муммолом и Бладастом Гаронну и устремился к Комменжу. А город этот был расположен на вершине одинокой горы, у подножия коей бил большой источник, заключенный в очень крепкую башню; к этому источнику из города по подземному ходу спускались люди и незаметно черпали из него воду. Придя в этот город в начале великого поста, Гундовальд обратился к жителям со следующими словами: «Знайте, что все в королевстве Хильдеберта избрали меня королем, и у меня есть немалая поддержка. Но так как брат мой, король Гунтрамн, двинул против меня огромное войско, то должны вы укрыть за крепостными стенами города продукты и весь свой скарб, чтобы не погибнуть от голода, пока божественное милосердие не окажет нам поддержки». Жители поверили его словам и укрыли в городе все, что смогли, а сами стали готовиться к сопротивлению.
В это время король Гунтрамн послал письмо Гундовальду от имени королевы Брунгильды, в котором предлагалось ему распустить войско по домам, а самому отступить к городу Бордо и там провести зиму. А написал он это письмо с хитростью, чтобы точнее узнать о том, что Гундовальд делает.
Итак, когда Гундовальд находился в городе Комменже, он обратился к жителям со словами: «Вот войско уже приближается, выходите же, чтобы оказать сопротивление». И когда жители вышли, люди Гундовальда захватили ворота и закрыли их, оставив жителей вместе с их епископом за городскими воротами. И разграблено было все, что можно было найти в городе; а там был такой запас хлеба и вина, что если бы они сопротивлялись упорно, то продуктов хватило бы на много лет.
35. Ограбление базилики святого Винценция, мученика
А в это время герцоги короля Гунтрамна узнали, что Гундовальд находится по ту сторону реки Гаронны с большим войском, и с ним — те самые сокровища, которые он унес у Ригунты. Тогда они совершили нападение и на конях переплыли Гаронну; некоторые из войска потонули в реке, а остальные вступили на берег и, ища Гундовальда, наткнулись на верблюдов с большим грузом золота и серебра и на измученных лошадей, которых он бросал по дорогам. Потом герцоги узнали, что Гундовальд со своими людьми находится за стенами города Комменжа; и оставив повозки и всякую поклажу с простым людом, они решили преследовать его самого с более сильными воинами, переплывшими Гаронну.
Во время своего пути они пришли к базилике Святого Винценция, что в области Ажан; говорят, здесь этот мученик принял свои мучения во имя Христа. Они нашли ее наполненной различными драгоценностями, принадлежавшими жителям, ибо те надеялись, что христиане не нанесут оскорбления базилике такого великого мученика. Двери ее были крепко закрыты. Так как подошедшее войско не могло открыть двери храма, оно тут же подожгло их. После того, как двери сгорели, они унесли все добро и все убранство, которое могли найти в ней, вместе со священной утварью. Но многих там настигло божественное возмездие. А именно, у большинства по воле божией горели руки, и от них шел густой дым, как обычно при пожаре. В некоторых вселился злой дух, и они в диком неистовстве громко призывали мученика. Очень многие схватились друг с другом и ранили себя собственными копьями. Остаток войска продолжал свой путь с великим страхом.
Что же дальше? Собравшись около Комменжа, — так ведь я назвал этот город, — весь отряд расположился лагерем в пригородной Деревне и там, разбив палатки, остановился. Опустошали вокруг всю область; но некоторые из войска, обуреваемые непомерною жадностью, углублялись подальше и были убиваемы жителями.
36. О разговоре Гундовальда с войском
Многие же взбирались на холм и часто разговаривали с Гундовальдом, браня его и говоря: «Не ты ли тот маляр, который во времена короля Хлотаря размалевал дворы и своды молельни? Не ты ли тот, которого жители Галлии часто звали Балломером[247]? Не ты ли тот, которого франкские короли за непомерные притязания подстригли и выгнали? Скажи же, несчастнейший из людей, кто тебя привел в эти места? Кто тебе внушил такую дерзость, что ты осмелился дойти до границы наших господ и королей? Если кто тебя пригласил, назови того громким голосом. Вот перед твоими глазами уготованная стоит смерть, которую ты долго искал, вот перед тобой ров погибели, в который тебя бросят вниз головой. Назови имена твоих спутников и выдай тех, кто тебя пригласил».
А Гундовальд на это подходил близко и, стоя на воротах, отвечал: «Что меня отец мой возненавидел, это каждому известно; известно и то, что он меня подстриг, а потом подстригли и братья. Оттого-то я и сблизился с Нарситом, префектом Италии, там женился и стал отцом двух сыновей. После смерти жены я с детьми приехал в Константинополь. Императоры меня приняли очень радушно, и там я жил до сего времени. Когда был в Константинополе Гунтрамн Бозон, я его расспрашивал, обеспокоенный, о делах моих братьев; и я узнал, что род наш сильно обезлюдел, и от корня нашего остались только короли Хильдеберт и Гунтрамн, то есть брат мой и сын моего брата; король Хильперик и сыновья его умерли[248], остался только один малыш; брат мой Гунтрамн детей не имел, а Хильдеберт, наш племянник, не был еще в силе. Все это тщательно изложив, Гунтрамн Бозон пригласил меня сюда, говоря: «Приходи, ибо тебя зовут все знатные мужи в королевстве Хильдеберта, и никто не посмеет слова молвить против тебя. Ведь все мы знаем, что ты сын Хлотаря, и если ты не придешь, то в Галлии никого не останется, кто мог бы править королевством». А я, дав ему много подарков, взял с него в двенадцати священных местах клятву о том, что пребуду здесь невредим. Вот почему я прибыл в Марсель, и там меня принял с величайшим радушием епископ, так как у него были письма от знатных лиц из королевства моего племянника; а оттуда по желанию патриция Муммола переехал в Авиньон. Гунтрамн же (Бозон), забыв о клятве и о своем обещании, отнял у меня мои богатства и присвоил себе. Знайте, что я такой же король, как и брат мой Гунтрамн; и если ваш ум переполнен такой лютой ненавистью ко мне, то отведите меня к вашему королю, пусть он признает меня своим братом и делает то, что ему захочется; если же вы этого не захотите, то дайте мне уйти туда, откуда я пришел. Я и вправду уйду, никому не причинив обиды. А чтобы убедиться в том, что это правда, спросите Радегунду из Пуатье и Инготруду[249] из Тура; и они подтвердят вам, что я говорю правдиво». Так он говорил, а многие сопровождали его слова бранью и упреками.
37. Об осаде города
Прошло уже пятнадцать дней с начала осады, и Левдегизил[250] готовил новые машины для разрушения города; а были это телеги с таранами, покрытые фашинами и досками, под защитой которых продвигалось войско для разрушения стен. Но когда они приближались, то на них обрушивалось столько камней, что все, кто приближался к стене, падали. На них выливали чаны с горящей смолой и жиром, сбрасывали горшки, наполненные камнями. Но с наступлением ночи сражение стало невозможным, и враги вернулись в лагерь. Был с Гундовальдом некий Хариульф, человек богатый и могущественный, чьих подвалов и складов много было в городе; из его запасов они, главным образом, и питались. Бладаст же, напротив, видя происходящее и боясь, что Левдегизил в случае победы их погубит, поджег епископский дом и, в то время как осажденные сбегались тушить пожар, обратился в бегство и исчез.
Утром войско вторично поднялось к бою. Оно сделало вязанки из прутьев, чтобы заполнить глубокий ров на восточной стороне; но этот способ не увенчался успехом. А епископ Сагиттарий часто кружил по стенам с оружием и много раз бросал со стены собственноручно камни во врага.
38. О гибели Гундовальда
Наконец, когда осаждающие увидели, что они ничего не могут сделать, они тайно отправили послов к Муммолу со словами: «Признай своего господина и оставь, наконец, свое вероломство. Что за безумие на тебя напало, что ты связался с неизвестным тебе человеком? Ведь жена твоя в плену, а сыновья твои уже убиты; куда ты катишься, разве не ждет тебя гибель?» Муммол, получив это послание, сказал: «Вижу я, власть наша уже приходит к концу, и могущество рушится. Одно остается: если бы я был уверен, что жизнь моя будет вне опасности, то я мог бы освободить вас от большого труда».
После ухода послов епископ Сагиттарий вместе с Муммолом, Хариульфом и Ваддоном устремился в церковь, и там они взаимно поклялись, что если им пообещают сохранить жизнь, то они нарушат дружбу с Гундовальдом и выдадут его врагам. Снова пришли послы и обещали им сохранить жизнь. Но Муммол сказал: «Только пусть так и будет: я его выдам в ваши руки, а сам, признав своего господина королем, поспешу к нему». Тогда послы обещали, что если он это сделает, они примут его с любовью, и если даже не смогут вымолить у короля ему прощения, то укроют его в церкви, чтобы спасти ему жизнь. Подтвердив обещание клятвой, послы удалились.
А Муммол с епископом Сагиттарием и Ваддоном пришли к Гундовальду и сказали: «Ты знаешь, мы клялись тебе в верности; так вот, послушай наш спасительный совет: выйди из этого города и предстань перед своим братом, как ты сам этого часто желал. Ведь мы уже говорили с этими людьми, и они сами сказали, что король не хочет лишаться твоей поддержки, так как мало осталось людей из вашего рода». Гундовальд, поняв их хитрость, залился слезами и сказал: «По вашему зову занесло меня в эту Галлию; и часть моего богатства, состоящего из большого количества золота, серебра и разных драгоценностей, находится в Авиньоне, а другую часть унес Гунтрамн Бозон. Я же с божьей помощью во всем положился на вас, доверил вам свой замысел, вас хотел иметь помощниками. Теперь же, если вы в чем-либо мне солгали, будь вашему поступку Бог судьей: ибо сам он и рассудит мое дело»[251]. Как только он произнес эти слова, Муммол сказал: «Ни в чем мы тебя не обманываем. Вот, смотри: у ворот стоят самые храбрые мужи в ожидании твоего прихода. Теперь же сними мой золотой пояс, которым ты опоясан, чтобы не казалось, что идешь ты в гордыне своей; и своим опояшься мечом[252], а мой верни». И тот отвечал: «Ясны мне твои слова: ты хочешь отнять у меня твой подарок, который носил я в знак твоей дружбы». Но Муммол клятвенно уверял, что с ним ничего дурного не случится.
И вот, когда они вышли за ворота, его приняли Оллон, граф Буржа и Бозон. А Муммол вернулся со своими спутниками в город и накрепко закрыл ворота. Когда Гундовальд увидел, что его предали в руки врагов, сказал он, подняв в горе руки и глаза[253]: «О вечный судия и истинный мститель за невинных, о Господь наш, от коего исходит всякая справедливость, кому неугодна ложь, в ком нет никакого коварства[254] и никакой злой хитрости, тебе я вручаю мое дело, молясь о том, чтобы ты не замедлил отомстить тем, кто меня, невинного, предал в руки врагов[255]». После этих слов он, осенясь крестом господним, пустился в путь с названными людьми.
Когда они были уже далеко от ворот, Оллон толкнул его и, так как вал городской здесь спускался круто, Гундовальд упал, а Оллон воскликнул: «Вот вам ваш Балломер, звавший себя сыном и братом короля!» Метнув копье, он хотел пронзить его, но копье отскочило от выпуклого панциря, не причинив вреда; Гундовальд встал и пытался взойти на холм, но тут Бозон, пустив в него камень, разбил ему голову, и Гундовальд упал замертво. И подошел весь народ, и, воткнув в него копья и связав ему ноги веревкою, протащили его по всему лагерю; у него вырвали волосы и бороду и оставили его непогребенным на том самом месте, где он был убит.
На следующую ночь знатные люди тайно унесли все сокровища, какие могли найти в городе, вместе с церковной утварью. Утром же, когда открыли ворота и впустили войско, они предали мечу весь народ, не щадя даже священников и их прислужников в самих церковных алтарях. Когда они всех перебили, так что не осталось никого из мужского пола, они сожгли весь город вместе с церквами и остальными зданиями, не оставив ничего, кроме голой земли[256].