Эрмольд Нигелл («Эрмольд Черный», Nigellus — от niger) был, по-видимому, уроженцем Аквитании, т. е. человеком не франкской, а готской крови; в одном месте он упоминает «луарские края» как свою родину. Во всяком случае судьба его тесно связана с двором правителей Аквитании — сперва Людовика, будущего Людовика Благочестивого, а потом Пипина, его старшего сына. В 824 г. он даже сопровождал Пипина в походе против бретонцев и участвовал в сражении; об этом он упоминает в своей позднейшей поэме, но довольно иронически:
Тут я и сам, щитом заслонясь, и мечом опоясан,
Выступил в бой; но увы, мною никто не задет.
Глядя на это, Пипин подивился и молвил со смехом:
«Брось-ка оружие, брат: книги сподручней тебе».
Собственно, это — единственное место, из которого можно заключить, что «брат» Эрмольд принадлежал к духовному званию; но вряд ли он был монахом, скорее — клириком, не чуждым, как многие тогдашние священники, воинственных упражнений, и еще более не чуждым придворных интриг. За это он скоро поплатился. Когда Людовик Благочестивый женился вторым браком на Юдифи Баварской, которая родила ему в 823 г. Карла Лысого, отношения между императором и его сыновьями от первого брака начали портиться. Враги Пипина Аквитанского донесли Людовику, что Эрмольд настраивает Пипина против отца; по распоряжению Людовика, Эрмольд был удален от аквитанского двора и сослан в Страсбург под надзор епископа Бернольда. Здесь-то, чтобы заслужить помилование, Эрмольд и берется за перо, сочиняя покаянные панегирики обоим своим прежним покровителям, Людовику и Пипину.
Первая поэма Эрмольда, «Прославление Людовика» («В честь Людовика, христианнейшего Цезаря Августа, элегическая песнь изгнанника Эрмольда Нигелла»), была написана в 826 г. Она состоит из пролога с акростихом и телестихом (на слова: «Се воспевает Эрмольд Людовика Цезаря битвы») и четырех книг элегическим дистихом. Первая книга начинается обращением к Людовику, чьи деяния могли бы достойно воспеть разве что Марон, Назон, Катон, Флакк, Лукан, Гомер, Макр (Эмилий Макр, о котором Эрмольд, конечно, знает только понаслышке), Туллий, Цицерон (их Эрмольд считает за двух разных лиц), Платон, Седулий, Проспер, Ювенк, Пруденций и Фортунат; затем следует описание венчания Людовика аквитанской короной в 781 г. и, почти без перехода, рассказ о его войне с испанскими сарацинами и осаде Барселоны 801 г. Вторая книга описывает принятие Людовиком императорского сана: ахенский сейм 813 г., когда на него возложил императорскую корону Карл Великий, и визит папы Стефана IV в Реймс в 816 г., когда Людовик был помазан на царство папой; здесь же рассказывается о Бенедикте Анианском и основании монастыря в Инде близ Ахена (это — первый из приведенных здесь отрывков). Третья книга посвящена походу Людовика на бретонцев в 818 г. и поединку между бретонским вождем Мурманом и франкским рыцарем Хослом; едва ли не по ассоциации вслед за этим рассказывается о судебном поединке между двумя готскими рыцарями при ахенском дворе (это — второй из наших отрывков). Четвертая книга описывает обращение Людовиком в христианство датского короля Гарольда и празднество с охотою, устроенное по этому случаю; заканчивается поэма патетической мольбой о помиловании (это — третий из наших отрывков).
Поэма обнаруживает немалую начитанность Эрмольда. Образцом панегирического жанра для него служил, как и для всей его эпохи, Венанций Фортунат. Боевые сцены по большей части копируют Вергилия. Пространное описание Майнцского дворца и его капеллы с симметрично расположенными росписями на сюжеты Ветхого и Нового Заветов подсказано Пруденцием. Охота Людовика и Гарольда напоминает охоту Карла Великого, описанную псевдо-Ангильбертом. Вся поэма полна словосочетаниями и целыми полустишиями, заимствованными из Вергилия, Овидия и христианских поэтов. Однако это не мешает поэме Эрмольда иметь самостоятельную художественную и историческую ценность. Его рассказы о походах Людовика передают впечатления очевидца и содержат сведения, делающие поэму важным историческим источником. Его пафос «христианской войны» против язычников — арабов и бретонцев — невыводим из литературных образцов и навеян современностью; может быть, Эрмольд использовал народные песни времен Карла Великого, о существовании которых он прямо упоминает в одном месте поэмы. Эти мотивы роднят произведение Эрмольда с позднейшим воинским эпосом средневековья, в том числе — с «Песнью о Роланде».
Панегирик Эрмольда не произвел впечатления при дворе. Тогда он обратился с просьбой о заступничестве не прямо к Людовику, а к своему непосредственному покровителю Пипину Аквитанскому, посвятив ему два стихотворения: «Славословие Пипину» и «Послание к нему же». В первом из них муза Талия (муза поэзии, по представлению каролингских авторов) посещает Пипина в его дворце, описывает ему Эльзас, место изгнания Эрмольда, и выводит Рейн и Вогезы, спорящих между собою о том, кто из них благодетельней для Эльзаса; заканчивается поэма речью Пипина к Эрмольду — король не обещает поэту помилования, но утешает его и побуждает стойко переносить изгнание, как Овидий, как Иоанн Богослов и другие писатели-изгнанники. Во втором стихотворении Эрмольд сам обращается к Пипину и предлагает ему длинный ряд нравственных наставлений, нечто вроде «зерцала правителя»; заканчивается стихотворение эффектным «тмесисом», словом, разорванным пополам, — приемом, который Эрмольд не раз использует и в других местах:
Эти вверяю стихи я твоей, повелитель, заботе:
Пусть пред твоим лицом их благочестно прочтут.
Если кто зубы точить начнет на мое сочиненье —
Пусть он услышит от вас: «Смолкни! Нигелл далеко».
Добрый мой царь, заступись за Нигелла — он честно вам служит!
Я ж защищаться готов — только посмейте напасть.
ЭР — благозвучные эти стихи написаны — МОЛЬДОМ:
Не забывай же, благой, верного имя слуги.
Добился ли Эрмольд освобождения из Страсбурга, неизвестно. Не исключена возможность, что его освободило восстание сыновей против Людовика Благочестивого в 830 или 833 г. и что он тождествен с аббатом Хермольдом, ездившим в 834 г. гонцом от Людовика к Пипину, или с канцлером Хермольдом, скрепившим в 838 г. три грамоты Пипина. Однако достоверные сведения о дальнейшей судьбе Эрмольда Нигелла отсутствуют.
ИЗ ПОЭМЫ„ПРОСЛАВЛЕНИЕ ЛЮДОВИКА“
КНИГА II
Был некий муж Бенедикт, своего достойный прозванья:
К звездам небесным возвел муж этот многих мужей.
Стал королю он знаком, с ним встретившись в готских пределах[465].
Ныне о жизни его вам я поведать хочу.
Он по заслугам своим Анианской общиною правил,
Пастырем был и отцом, паствой за кротость любим.
Сердце ж его короля пламенело любовью к святыне,
540 Чтобы монашеский чин нравы людей исправлял.
Был Бенедикт ему в помощь ученьем и добрым примером,
И за деянья его бог его храмы хранит.
Всем поведеньем его любовь к добру управляла,
И по сужденью людей мог он назваться святым.
Кроток он был и любим, спокойный, мирный и скромный,
Правила жизни святой в сердце носил он своем.
Был благодетелем всем и всегда он, не только монахам,
Всем он помощь давал, ласковым всем был отцом.
Вот за это его король полюбил благочестный,
550 В франкскую землю не раз вместе с собой уводил.
Учеников Бенедикта к монашеским общинам часто
Сам король посылал, добрый чтоб дать им пример.
Пусть решают и учат, где смогут, — а где не сумеют,
Пусть все запишут сполна и королю отдадут.
Этой порою король с Бенедиктом, служителем Божьим,
Оба задумали дать Богу достойнейший дар.
Раз благочестный король Бенедикта к себе призывает,
Движимый мыслью благой, ласково речь с ним ведет:
«Знаешь, конечно, и ты — уделяю я много заботы
560 Чину монахов с тех пор, как посещать я их стал.
Вот почему я б хотел с любовию к Богу воздвигнуть
Храм, чтобы он недалек был от палаты моей.
Три побуждают меня причины, поверь мне, и в сердце
Будят желанье — о них все я тебе расскажу.
Видишь ты сам, как меня подавляет властителя доля
Грузом тяжелым своим: труден правленья удел.
Мог бы подчас отдохнуть я в этой обители новой,
Втайне бы мог принести Богу обеты мои.
Есть и причина вторая — с обетом твоим не согласно
570 Дело, что делаешь ты (сам ты не раз говорил).
Не подобает монахам мешаться в гражданские распри,
Так же не следует им козни дворцовые знать.
Здесь же ты мог бы всегда лишь работами братии ведать,
Странников мог бы чужих гостеприимно встречать,
И отдохнувши, порой и меня посещать в моем доме
И принимать от меня братии вашей дары.
Третья причина такая — не нам лишь будет на пользу,
Если от Аквы вблизи будет обитель стоять.
Может кого-нибудь здесь конец его жизни застигнуть,
580 Пусть его тело тогда здесь же в могилу сойдет.
Здесь же Христовы дары принять обращенные смогут,
Тот, кто захочет, найдет здесь благосклонный совет».
Слыша такие слова, Бенедикт преклоняет колени,
Господу честь воздает, веру храня короля.
Молвит: «Всегда мне была твоя воля известна, владыка,
Пусть ее Бог укрепит, он нам лишь блага дает».
«Индой»[466] зовется то место, где ныне воздвиглась обитель,
Это — названье реки, что протекает у врат.
Тысячу трижды шагов от него до престольного града,
590 Град этот Аквой зовут, славится имя его.
Некогда было оно приютом оленей рогатых,
Жил здесь в берлоге медведь, дикий скрывался козел.
Но от хищных зверей эту местность очистил Людовик,
Ныне трудами его Господу служит она.
Здесь заложил он приют и снабдил богатством обильным
И процветает устав твой здесь, святой Бенедикт!
Ибо обителью той Бенедикт отечески правит,
Там и Людовик-король — всем благосклонный отец;
Часто ее посещает, к делам проявляя вниманье,
600 Строго порядок блюдет, щедро приносит дары.
Кончи, камена, напев! Этой книги хвалебные строки
Пусть этим добрым концом к песне начальной примкнут.
КНИГА III
Есть среди франков обычай старинный; доколе он в силе,
Честь и славу свою франкский народ сохранит.
Если задумает кто королю свою верность нарушить —
В мыслях обман затаив, подкуп иль хитрую лесть,
Или захочет, несчастный, владыку сгубить иль державу,
Злобные козни сплетя, клятве своей изменить,
То, когда брат или друг, узнавши, об этом расскажет,
550 Им подобает тогда биться один на один,
Перед лицом короля, пред советом и франкским народом —
Ведь ненавистна всегда франкам неверность и ложь.
Был некий муж знаменитый, носивший имя Берона,
Был он безмерно богат, мощью великой владел.
Стал он при Карле в краю Пархинонском[467] наместником; долго
Этой страной он владел, твердо законы блюдя.
Но обвинил его в лжи Санилон; так он звался средь готов;
Были по крови они готами — тот и другой.
Пред королем и народом мятежные речи Берона
560 Все повторил Санилон но их Берон отрицал.
Выступив оба вперед, они на колени упали
И умоляли — пускай распрю их Марс разрешит.
Первым молвил Берон: «Король, я прошу милосердья:
Ты разреши мне, молю, речь опровергнуть его.
Наш обычай таков — должны мы, коней оседлавши,
Меч друг на друга поднять». Просит он раз и другой.
Молвит король: «Подлежит это дело решению франков —
Так нам закон приказал, то же прикажем и мы».
Раз уж решенье дано, по обычаю старому франков
570 К битве готовятся все, яростно рвутся на бой.
Боголюбивый король их снова к себе призывает,
И, благочестье блюдя, всех обещает простить:
«Тот, кто из вас из двоих сейчас мне скажет открыто,
Что он виновным себя передо мной признает, —
Я пожалею его, и ошибку простить обещаю;
Долг отпускать должнику к Богу любовь мне велит.
Верьте, для вас будет лучше послушать моих уговоров,
Чем свою долю вручать Марса смертельным боям».
Но умоляли они неотступно и снова, и снова:
580 «Битвы нам по душе, в битву мы рвемся всегда!»
Мудрый король разрешил им сражаться, но франков законы
Строго велел соблюдать, — и обещали они.
От королевских палат недалеко есть дивное место,
Славит молва его вид; Аквой зовется оно.
Выкопан ров вкруг него, огражденный мраморной кладкой,
Выращен лес там густой и зеленеет трава.
А посредине река струит свои тихие воды;
Множество дичи живет там в тростнике и в кустах.
Часто бывает — король с небольшою своею дружиной
590 Едет сюда отдохнуть и поохотиться всласть,
Чтобы могучий олень длиннорогий пронзен был стрелою,
Поймана дикая лань или убита коза.
Если же землю зима ледяною покроет корою,
Сокол когтистый тогда бьет стаи птиц налету.
Здесь-то, от злобы дрожа, и сошлись Берон с Санилоном,
И восседали они оба на мощных конях.
Щит висел за спиной, в руках они копья держали, —
Ждали, чтоб подал им знак к битвы началу король.
Близко собрался от них отряд королевской дружины;
600 Тоже держали щиты — так приказал им король.
Если один из бойцов получит тяжелую рану,
В бой пусть вступают они, — чтоб ему жизнь сохранить.
Здесь же Гундольд ожидал, приготовлены были носилки,
Чтобы того, кто падет, с поля скорей унести.
Подан был знак — и тотчас жестокая вспыхнула сеча;
Но непривычен и нов франкам казался тот бой.
Копья метнули они, мечей острия обнажили, —
Свой был обычай у них, но беззаконен он был.
Вдруг скакуна своего пришпорил Берон, и от боли
610 Конь встает на дыбы, быстро по полю летит.
Скачет за ним Санилон; внезапно, поводья ослабив,
Ранит Берона мечом; и — сознается Берон.
Воинов юных отряд к потерявшему силы Берону
Быстро на помощь спешит — как приказал им король.
И отсылает носилки обратно Гундольд изумленный —
Видит: носилки пусты, в битве никто не погиб.
Жизнь Берону дарует король, обещает спасенье,
И, пожалевши его, не отбирает богатств.
О, беспредельная милость! Король проступки прощает,
620 Он виновному вновь жизнь и достаток дает.
В эту же милость я верю и сам, и молю неустанно,
Чтобы к Пипину меня снова вернула она.
О, Бенедикт наш! Свой путь завершил ты ныне достойно[468],
Верен всегда ему был, следуя Павла словам.
Ныне же с радостью ты пребываешь в обители райской
С тем, чье имя носил, с тем, кому ты подражал.
Именем пусть же твоим эта третья закончится книга —
Вспомни же, отче благой, ты об Эрмольде своем.
КНИГА IV
Песни я эти слагал, находясь в Страсбурге под стражей:
650 Знал о проступке своем, в чем я повинен, я знал.
Дева Мария, тебе там воздвигнуты светлые храмы
И, как всегда на земле, в них тебе честь воздают.
Часто — молва говорит — посещают их жители неба,
Ангельский хор, и чудес много свершается там.
Нам же, Талия, теперь ты хотя б о немногих поведай,
Если от девы святой милость подастся тебе.
Сторож при храме там жил, носивший имя Тевтрамма:
Он по заслугам носил имя честное свое.
Было привычным ему и днем и глубокою ночью
660 Там, где Марии алтарь, богу мольбы возносить.
Был удостоен не раз он великой награды небесной,
Ангелов светлых полки часто являлись ему.
Ночью однажды хотел он, псалмы и молитвы закончив,
Ложе свое постелив, тело покою предать.
Вдруг в этот миг озарился весь храм сиянием ярким,
Будто бы день наступил, солнце взошло над землей.
С ложа восстав своего, хотел он понять, почему же
Свет этот яркий горит? Вот что предстало пред ним.
Над алтарем распростер орел широкие крылья, —
670 Но не в пределах земных этот орел был рожден.
Клюв — из злата литой, на когтях — драгоценные камни,
И в оперенье его неба блистала лазурь.
Очи сверкали огнем. Онемел служитель церковный
И, пораженный, к себе он не позвал никого.
Лишь изумленно глядел на пернатое чудо; и крылья,
Блеск и сиянье очей — все удивляло его.
Но прозвучал в этот миг, как бывает всегда пред рассветом,
Третий крик петуха — братию в церковь он звал.
Дивная птица вспорхнула — само собой перед нею
680 Вдруг распахнулось окно, вдаль выпуская ее.
Вместе со взлетом ее сейчас же угасло сиянье.
Видно, орел этот был гостем из Божьих краев.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все это, Цезарь, тебе на своей на тростинке печальной
Спел злополучный Эрмольд, нищий, изгнанник, бедняк.
Дара я дать не могу, лишь песню слагаю владыке;
750 Всяких богатств я лишен, есть только песнь у меня.
Сердце владыки в руке у Христа, Христос его держит
И посылает его всюду по воле своей.
В сердце твоем он взрастил цветы добродетели дивной,
И переполнил его он благочестья волной.
Если б внушил он тебе, король именитый, чтоб к просьбам
Ухо свое преклонив, дело мое ты решил!
Может быть, внявши словам правдивым, увидишь, что не был
Так мой проступок тяжел, как обвиняли меня.
Я не стараюсь, поверь, представить себя невиновным
760 В этом проступке: за то я и в изгнанье томлюсь.
Но беспредельная милость, виновным долги отпуская,
Пусть, умоляю, теперь вспомнит изгнанье мое.
Ты же, супруга владыки, Юдифь, всех красавиц прекрасней,
Власть по праву и ты держишь рукою своей;
Павшему помощь подай, несчастному дай утешенье,
Шаткий шаг укрепи, узнику дверь отомкни!
И повелитель громов вас обоих на долгие годы
Пусть сохранит, вознесет, честь и богатство пошлет.