Дуода, графиня Септиманская — первая известная нам поэтесса в новоевропейской литературе — происходила из знатного готского рода; в 824 г. вышла замуж за Бернгарда, графа Септимании (область Нарбонны), в 826 г. родила старшего сына, Вильгельма, а в 841 г. — младшего, Бернгарда. По неизвестной причине граф Бернгард с младенческих лет отнимал сыновей у Дуоды и воспитывал их вдали от матери. Свои материнские чувства Дуода попыталась излить в книге, которую она сочинила для старшего сына, Вильгельма, когда ему исполнилось 16 лет. Ее заглавие — «Наставительная книга Доданы, которую она посылает сыну своему Вильгельму»; ее содержание — советы, как следует вести себя юноше по отношению к богу, отцу, королю, знати, священникам, беднякам, усопшим родственникам и т. д.; ее форма — прозаическая, но с несколькими вставными стихотворениями, написанными ритмическим стихом; одно из них, представляющее собой краткий конспект всей книги, здесь приводится.
Разумеется, никакой учености от стихов женщины IX в. ожидать не приходится. Книга Дуоды написана на народной латыни, путающей все падежи и синтаксические связи, а в лексике пользующейся даже заимствованиями из арабского языка, господствовавшего в соседней Испании. Реминисценций из античных авторов нет, из христианских поэтов — очень мало, зато из Библии, которая, по-видимому, одна была источником образованности Дуоды, — огромное количество. Особенно интересен ритм стихотворения, не находящий никаких аналогий в современной Дуоде латинской поэзии: можно думать, что поэтесса пытается передать по-латыни ритм родного ей готского стихосложения (известного нам, к сожалению, очень плохо). Строки — двухударные или трехударные, со свободным колебанием числа слогов; они сочетаются, и довольно искусно, в семистишные строфы. Стихотворение содержит акростих «Стихи к Вильгельму», в переводе опущенный. В конце стихотворения — указание на дату, 13 декабря 842 г., рождественский пост. Вся «Наставительная книга» Дуоды была закончена через полтора месяца, 2 февраля 843 г. После этого никаких известий о поэтессе мы не имеем.
СТИХИ К ВИЛЬГЕЛЬМУ
1. Во здравье живи ты,
Милое чадо:
Не поленися
Речи усвоить,
Присланные в грамоте:
Легко в ней отыщется
Слово по сердцу.
2. Потщись читать живое
Слово Господне,
С прилежаньем святое
Помня ученье:
Сердце преисполнишь
Великой радостью
В вечные веки.
3. Царь безмерный и сильный,
Добрый и славный,
Пускай соизволит
Душу твою наставить.
О мой юный отрок,
Будь обороняем
Им ежечасно.
4. Смирен будь в помыслах
И целомудрен,
Телом же крепок
Для достойных деяний.
Выучись нравиться
Всем без различья,
Большим и малым.
5. Всех выше Господа Бога
Всем своим сердцем,
Разумом острым,
Силами всеми
Бойся с любовью;
А по нем твой родитель
Будь тебе дорог.
6. Тебе, добродетельный
Сын, порожденный
Древней семьею,
Род продолжающий,
Сияя средь знатных,
Стыдной не кажется
Служба родителю.
7. Чти своих оптиматов,
Знатным в чертогах
Кланяйся первый;
Равняйся со смиренными,
Сходись с дружелюбными,
Чтоб злые и гордые
Тебя не сломили.
8. Сведущих в святыне
Прелатов и клириков
Чти по заслугам;
Всюду протягивай
К блюстителям церкви
Руки в смиреньи;
Им доверяйся.
9. К вдовам же и сиротам
Часто склоняйся;
Странников тоже
Не обходи ты
Питьем и пищей,
Голых — одеждой,
И протяни им
Помощи руку.
10. В тяжбах будь
справедливым,
Мудрым судьею,
Мзды от судимых
Никогда не приемля
И не утесняя;
Воздаст тебе тем же
Блага податель.
11. Щедрым будь ты в даяньях,
Бодрым и мудрым;
Скорби людские
Со тщаньем любовным
Облегчай охотно:
Бедных насыщая,
Ты не прогадаешь.
12. Всюду — один Податель
И Воздаятель,
Всем по заслугам
И делам воздающий,
Слову и действию
Мзду назначающий
Небесный Светоч.
13. Так заботься ж усердно,
Сын благородный,
И добивайся,
Чтоб не изведать
Мрачного возмездья
И смольного пламени
Жара избегнуть.
14. Хоть теперь твоя юность
В полном расцвете,
Лет твоих ровно
Вчетверо четыре,
Все ж ты вдвое старше
Кажешься телом,
Быстро растущим.
15. От меня ты уходишь
Все дальше и дальше.
Видеть хочу я
Красоты твоей обличье,
Если будет можно,
Хотя я этого
И недостойна.
16. Пусть для Того живешь ты,
Кто тебя создал,
С кроткою душою,
В окруженьи достойных
Слуг угождающих;
Круг же свершивши,
В горние взвейся.
17. Мысли мои, конечно,
Бродят во мраке;
Все же прошу я,
Чтоб эти страницы,
Писанные мною,
Читал ты прилежно,
Помня советы.
18. Вот стишки закончены
С помощью божьей
По истеченье
Дважды восьми весен
В ранний день декабрьский
Апостола Андрея,
К явлению Слова.
Седулий Скотт
Среди поэтов IX в. Седулий Скотт — один из самых талантливых и своеобразных. Рядом с философом Иоанном Скоттом Седулий Скотт — центральная фигура так называемой третьей волны ирландского влияния на континенте. Сведений о его жизни очень мало, ни год рождения, ни год смерти его неизвестны. В истории европейской культуры он появляется на одно лишь десятилетие — между 848 г., когда он приезжает из Ирландии во Францию с посольством к Карлу Лысому, и 858 г., когда все известия о нем исчезают. В это десятилетие он живет в Люттихе (Льеже) вместе со своими товарищами-ирландцами, имена которых он перечисляет в одном из посланий: это Фергус «с нектароподобными молитвами», Марк «со щитом веры», Беухельм, «цвет мощных в духовных битвах», Бланд, «краса сражений со змием»; все это — «колесницы Господни, светочи ирландского народа». Эта небольшая ученая колония прижилась в Люттихе под покровительством местных епископов Хартгария (840—855 гг.) и Франкона (855—901 гг.).
Неустойчивое положение пришлецов среди континентальных ученых требовало от ирландцев большой гибкости и обходительности, умения показать лицом свою ученость и искусно ладить со всеми покровителями и соседями. Это определило и стиль и жанры, характерные для творчества Седулия. В стиле Седулий стремится щегольнуть ученостью, пышностью и изысканностью образных и композиционных ходов, насыщает свои стихи античными мотивами (ср. набор античных имен в «Послании к Хартгарию»), в лексику вводит многочисленные грецизмы, по богатству метрических форм он превосходит едва ли не всех современников. Он экспериментирует с самыми разнообразными жанрами — среди его сочинений есть послания, гимны, эпиграммы, стихотворные инвективы, эклога-дебат, стихотворный анекдот. Но жанром, наиболее отвечающим его положению, оказывается панегирическое послание, посвященное тому или другому из покровителей. Чаще всего это, конечно, наиболее близкий — Хартгарий: поэт превозносит его до небес, слезно оплакивает его кратковременные отлучки, а когда аббат отправляется в Рим, то Седулий заклинает всех богов и все стихии воротить аббата целым и невредимым. Смерть Хартгария Седулий оплакал горестными сапфическими строфами, но это не помешало ему столь же пылко прославлять нового аббата, Франкона. Целый ряд посланий посвятил Седулий и другим сановникам, духовным и светским: аббату Фульды, епископам Мюнстера и Меца, графу Кельнскому, маркграфу Эберхарду Фриульскому. Не миновал он в своих посланиях и императора Лотаря (в чьих владениях находился Люттих) с его супругой Ирмингардой и дочерью Бертой; впрочем, братьям-соперникам Лотаря, Карлу Лысому и Людовику Немецкому, он посвящает не менее пышные панегирики — о политической принципиальности в его положении думать не приходилось.
В этих многочисленных стихотворениях Седулия Скотта замечательнее всего та недвусмысленная шутливая откровенность, с которой он говорит о своих материальных нуждах. То он витиевато просит Хартгария позаботиться о скверном жилище, в котором ютятся его ученые ирландцы (первое из нижеприводимых стихотворений); то он жалуется, что пиво им подают такое, которое похоже на пиво разве что желтым цветом; то он увещевает трех баранов из епископского стада безропотно пойти под нож, чтобы из их шерсти ученым монахам изготовили плащи, а из их кож — пергамент для бессмертных стихов. В своей склонности хорошо поесть и выпить он признается охотно и открыто. Стихи такого рода близко напоминают стихотворные «попрошайни» будущих вагантов. Но у Седулия есть и более важная черта сходства с вагантами — его готовность ради красного словца шутить над самыми святыми для верующего христианина предметами: так, в стихотворении о баране, растерзанном собаками, не только неблагочестиво намекается (в «эпитафии») на обряд омовения ног, но и сам баран, пострадавший вместо разбойника, кощунственно сравнивается ни с кем иным, как с Христом. Можно заметить, что в этом же стихотворении впервые в средневековой литературе встречается выражение «Голиафово племя», которое потом стало самоназванием вагантов-голиардов. Все это ставит Седулия Скотта на видное место в светской вольнодумной традиции средневековой латинской поэзии.
Творчество Седулия Скотта не ограничивалось стихами. Ему принадлежит большой трактат «Книга о христианских правителях», написанный по заказу императора Лотаря; проза в нем перемежается с вставными стихотворениями (по образцу «Утешения» Боэтия), одно из которых, «О дурных правителях», приведено ниже. Из ученых его сочинений главным является «Collectaneum» — сборник цитат и изречений из латинских и греческих прозаиков, обнаруживающий хорошее знание греческого языка и исключительно широкую начитанность (даже если учесть, что многое он брал из вторых рук) — он знает даже речи Цицерона и «писателей истории Августов». Комментарии к богословским и грамматическим сочинениям дополняют круг его произведений. Они пользовались вниманием и переписывались (по крайней мере, в Люттихе) до XII в.
ПОСЛАНИЕ К ЕПИСКОПУ, ДОСТОПОЧТЕННОМУ ХАРТГАРИЮ
Ваша кровля горит светом веселым,
Кистью новых творцов купол расписан,
И, смеясь, с потолка всеми цветами
В блеске дивной красы смотрят картины.
Вы, сады Гесперид, так не сияли:
Вас могло разнести бурей нежданной;
Здесь же цветикам роз, нежных фиалок
Не ужасен порыв бурного Нота.
Наш же домик одет вечною ночью,
10 Никакого внутри света не видно;
Нет красы расписной тканей богатых;
Нету даже ключа, нету запоров.
Не сияет у нас роскошь на сводах:
Копоть на потолке слоем нависла.
Если ты, о Нептун, дождь посылаешь, —
В домик наш моросишь частой росою.
Если Евр заворчит с рокотом злобным, —
Сотрясаясь, дрожит ветхое зданье.
Было так же темно логово Кака,
20 И таков Лабиринт был непроглядный,
Уподобленный тьме ночи глубокой.
Так и наше жилье — тяжкое горе!
Скрыто страшным на вид черным покровом.
Там при свете дневном ночи подобье
Заполняет углы храмины старой.
Непригоден сей дом, верь мне, ученым,
Тем, что любят дары ясного света;
Но пригоден сей дом воронам черным
И летучих мышей стаи достоин.
30 О Лантберт[493], собери, я умоляю,
Всех слепцов, и затем здесь посели их.
Да, поистине, пусть домом безглазых
Этот мрачный приют вечно зовется.
Ныне ж, отче благий, пастырь пресветлый,
Это зло прекрати, цвет милосердья!
Сделай словом одним, чтобы украшен
Был сей мрачный покой, света лишенный,
Чтобы в нем потолок был живописный,
Был бы прочный замок, ключ неослабный;
40 Пусть стеклянные в нем окна прорубят,
Дабы Феб через них луч свой направил
И твоих мудрецов, славный епископ,
Осветил бы своей светлою гривой.
Так, владыка, и вам в горней твердыне
Лучезарный покой, дивно прекрасный,
Предоставит навек длань Громовержца
Там, в небесном своем Ерусалиме.
НА ПОРАЖЕНИЕ НОРМАННОВ[494]
1. Пойте, небеса, и земля, и море,
Пойте, веселясь, все Христовы люди,
Удивляйтесь все Громовержца — Бога
Силе могучей.
2. Благости Отец, достохвальный вечно,
Всех великих дел всевеликий Зодчий,
Манием руки все располагает,
Света владыка.
3. Милосердный Царь и спасенье мира,
Поражая злых, награждает кротких,
Поднимает дол, принижает гору
Силой всевысшей.
4. Истины лучи проливает сам он
Праведным в сердца и в зерцала мысли
Тех, кого всегда защищает мощно
Добрый Создатель.
5. Ну же, бедняки, богачи, миряне
И венчанный сан иереев добрых,
Люди всяких лет и полов и званий,
Рукоплещите!
6. Властного Отца всемогущей дланью
Ныне сокрушен пораженьем быстрым
Злых норманнов род, супостатов веры.
Господу слава!
7. Строятся войска на широком поле,
Полыханье лат разлилось на солнце,
Сотрясает гул голосов враждебных
Горние сферы.
8. Обе стороны посылают стрелы,
Датчанин идет на свою погибель,
И железный дождь рассевает всюду
Грозное войско.
9. Долгие года все алкавший крови,
Вдосталь напился утеснитель жадный.
Сладко было им злым смертоубийством
Сердце насытить.
10. Тот, кто яму рыл, сам в нее попался:
Как надменный столп, водруженный древле,
Так упал, Христом уничтожен в битве,
Род супротивный.
11. Распростерт народ многолюдный, крепкий,
В месиво истерт, проклятый вовеки,
Съела смерти пасть их отродье злое.
Славься, Спаситель!
12. Говорят, что там полегло народа,
Кроме всех простых неизвестных смердов,
Средь кровавых рек на ужасном поле
Три мириады.
13. Справедлив Судья, повелитель мира,
Наш Христос, любовь христиан смиренных,
Славы государь, покоритель злобных,
Высший на царстве.
14. Стал он нам столпом и щитом спасенья,
Поразив в бою род Гигантов мощных[495],
Имя же его выше всех на свете
Благословенно.
15. Так свершил Он месть своего народа,
И пучиной вод захлестнул Египет
В древние года, колесницы ринув
Быстрые в бездну.
16. В пурпуре Христос надо всеми правит,
Коих встарь святой сотворил Родитель;
Будь благословен, прославляем нами,
Отпрыск Давида!
17. Пусть взойдет к нему фимиам молений,
Славим мы его благочестьем нашим;
Пусть гласит свирель выше звезд небесных
Песнь восхваленья!
18. Пусть же славы плеск, прогремев «Осанна»,
Воспоет Отца, и Христа, и Духа,
Их же небеса, и земля, и море,
Век славословьте.
СЛОВОПРЕНИЕ РОЗЫ И ЛИЛИИ
Время свершало свой цикл, на четыре деленья разбитый.
Зазеленела земля, нарядившись в пестреющий пеплум.
Спорят с гирляндами роз цветы млечно-белой лилеи.
Роза ж раскрыла уста пурпурные с речью такою:
Пурпур — царство дает, и в пурпуре — царская слава;
Белый же цвет нелюбим королям и весьма непригляден.
Бледность на скорбном лице есть верный знак увяданья,
Цвет же багряный всегда почитался во всей поднебесной.
Любит меня Аполлон, земли златокудрое диво:
Он изукрасил лицо мое чистотой белоснежной.
Что же блистаешь ты так, багрянцем стыда залитая,
В тайном сознаньи вины? От нее ль твои щеки зарделись?
Я — Авроры сестра, сродни я богам высочайшим,
Феб меня возлюбил: я — вестница светлого Феба[496].
Рад Люцифер пробегать пред лицом моим с ликованьем,
Ибо алеет во мне девической скромности нега.
Ты ли такие слова извергаешь в напыщенной речи,
Что тебя приведет заслуженно к вечным мученьям?
Ведь диадема твоя и так пробита шипами —
О, как розовый куст колючками грубо истерзан!
Что ты яришься в речах, бороздами изрытая старость?
То, что ты ставишь в укор, звучит для меня похвалою:
Все создавший Творец окружил меня колкой оградой,
Розовым личикам он преславную дал оборону.
Нежно головку мою венчает краса ореола;
Не изукрашена я жестоким венцом из колючек;
Я из сладчайшей груди белоснежный свой сок источаю.
Вот почему средь цветов я счастливой слыву королевой.
Юноша, Гений Весны, возлежал на траве цветоносной.
Весь его дивный убор расцвечен был зеленой травою,
И бальзамический дух от него услаждал обонянье;
Вкруг пышноцветной главы распустился венчик чудесный.
Милые дети, — он им говорит[497], — о чем ваша распря?
Знайте, что вы — близнецы, землею рожденные сестры.
Разве прилично родным вести горделивые споры?
Дивная роза, молчи: твоя слава гремит во вселенной.
Скипетром белым своим пусть лилии царственно правят.
Блеск ваш и ваша краса вам вечную славу приносят.
Роза в наших садах пусть явит стыдливости образ;
Лилии, блеском своим подражайте лучистому Фебу.
Роза, ты алым цветком нам мучеников представляешь;
Девственниц явят красу лилеи в белых одеждах.
Гений Весны, их отец, наградил их лобзанием мира
И по-родительски вновь водворил меж девиц он согласье.
Лилии вновь прилегли с поцелуем к пунцовой сестрице;
Та же, играя, уста прикусила им в шутку шипами.
Чистых лилий цветки посмеялись над девичьей шуткой,
Жадный розовый куст напоив молоком амброзийным.
Роза же в дар им несет цветов своих алые чаши,
Тем превеликую честь воздавая сестре белоснежной.
О НЕКОЕМ БАРАНЕ, ИСТЕРЗАННОМ СОБАКАМИ
Высокомощный Господь, соделавший тварей вселенной,
Тех, коих кормят моря, воздух небес и земля,
С честью премногой тогда приумножить изволил баранов[498]
И среди блеющих стад им воеводство вручил.
Тут же их добрый Творец одел шерстоносным покровом,
В жирный мясистый пеплон крепко укутал их он.
Вооружил он им лбы искривленным загнутым рогом,
Чтобы сражаться могли и с рогоносным врагом.
В обе ноздри вложил им Бог горделивую силу,
10 Даром сопенья большим облагодетельствовал.
Эти святые рога простоты преисполнены кроткой:
Благочестивы они, яд смертоносный им чужд.
Думаю я, оттого и любовь во всех зародилась
К мясу обильному их, к тучному чреву любовь.
Я поклянусь пятерней (и в том не солгу я нимало):
Сам я их очень люблю, и обожаю, и чту.
Этой священной любви не потопят летейские волны:
Всею душой я твержу то, что уста говорят.
Эти мои стишки приветствуют, славят баранов,
20 А что не лживы они, знаешь ты, Отче благий.
Сам от своих ты щедрот нам, черным, пожаловал черных[499]
Ныне баранов, а то часто и белых дарил.
Слушай же: тот, кто из них красивейшим был и жирнейшим,
Вот каковою, увы, смертью жестокой погиб.
Высокодоблестных стад гораздо славнейший блюститель,
Не был он равен ни с кем, даже ни с кем не сравним.
Твердостью крепких рогов и их добродушною мощью
Он превзошел без труда всех рогоносных стада.
Он белоснежным руном и белым прославился зраком,
30 Неустрашимым в бою он победителем слыл.
Любит небесный Овен его любовью безгрешной,
И соправителем взять в царство свое возмечтал.
Любит Луцина его многомощная, думая сделать
В небе горящей звездой светлого ради руна[500].
Рада она, говорят, любоваться белою шерстью —
Пан, Аркадии бог, шерстью ее обольстил[501].
Люб он, конечно, и мне, ибо сердце мое не из рога —
Кто не полюбит его, кто, кроме разве глупца?
Вы ж по своей доброте, никому не дающей отказа,
40 Благоволили отдать это сокровище мне.
Но Фортуна, всегда враждебная нашим утехам,
С Титиром[502] скоро меня, бедная, вновь развела.
Вор объявился у нас, из негодных сынов Голиафа,
На эфиопа похож, Каку подобный злодей.
Страшен с виду он был и черен зловредным обличьем,
Груб в поступках своих, столько же груб и в речах.
Взял тебя, добрый баран, и повлек нечестивою дланью:
Через терновник, увы, бедного он протащил.
Кроток был ты вельми и очень спокоен душою,
50 Быстро несясь по полям, о злополучный баран.
Хищная стая собак рассмотрела, что вором бегущим
Великодушный сей был вождь рогоносный влеком;
Тотчас отважный отряд несется большими прыжками,
Шум превеликий возник, и суматоха, и гам.
Жадные пасти раскрыв, бегут за покражей и вором:
Лаем наполнился лес, в роще зеленой — содом.
Что же тянуть мне рассказ? Изловлен баран мой тишайший,
Вор же, спасаясь во тьме, мчится быстрее, чем Нот.
Брошен один средь собак, баран неустанно сражался,
60 Грозным рогом своим множество ран нанося.
Псы в изумленье стоят, побежденные зверем двурогим,
Думая, что пред собой видят свирепого льва.
Все они против него собачьими глотками лают;
Он же, великий, вещал благочестивейшим ртом:
«Что это ныне за гнев обуял ваше сердце?» — сказал он,
Знайте: Хартгария я преосвященного раб.
Не злонамеренный тать и не оный лукавый воришка,
Нет, я — смиренный баран, стада державнейший вождь.
Если задумали вы поразить врага и тирана —
70 Вор недалеко ушел: вместе захватим его.
Если же хриплый ваш лай и эта свирепая ярость
Думает мне угрожать, кроткому, грозной войной, —
То головою своей, прегордыми сими рогами
И челом я клянусь: дам я достойный отпор».
Речью подобною вмиг смягчил он звериные души:
Мир водворился средь псов, и отступили они.
Но среди них был один, как лаятель оный Анубис[503],
Коему Тартара пес, Цербер прадедушкой был.
Глоткой тройною привык он пугать медведей неуклюжих,
80 Робких оленей гонять, деду подобен во всем.
Сей, увидавши, что мир снизошел на свирепое племя,
Челюстью заскрежетал и ощетинился весь.
«Как, — возгласил он, — овца под личиною лживого мира
Вас провела, как лиса, сыпя хитро словеса?
Это и есть тот вор или вора сподвижник зловредный, —
Вот почему под листвой оба укрыться хотят.
Я присягаю, что он — причина всему злодеянью,
Он, что речами нам — мир, рогом — угрозу несет».
Тут лжеречивого в пасть, потрясши во гневе рогами,
90 Мощный баран поразил, двое зубов поломал.
Равным же образом лбом чело сокрушил он собачье;
Быть бы победе за ним, если б не вздумал бежать...
Мчится, главу очертя, покинув врага, победитель,
Он опрометью бежал, улепетнув в простоте.
В тернии он на бегу попадает, в колючий кустарник;
В этих шершавых кустах благочестивый застрял.
С тыла немедля насел на несчастного Цербер проклятый,
И окровавленным ртом страшную рану нанес.
Вот бездыханный баран упадает (о вид небывалый!),
100 Вкруг орошая шипы кровью багряной своей.
Слышно рыдание нимф, и воплем леса огласились:
Стонами блеющих стад встречена весть о беде.
О белоснежном и ты, Луцина двурогая, плачешь,
И справедливо скорбишь; в небе ж рыдает Овен.
Чем он конец заслужил, бесхитростный, праведный, скромный?
Вакха даров не вкушал, не пил сикера вовек;
Не совратили его с пути ни безмерное пьянство,
Ни пиры королей, ни возлиянья вельмож.
Пищей служила ему обычной трава луговая;
110 Мозель водою своей жажду его утолял.
Также пурпурных одежд не желал он душой ненасытной:
Был он доволен вполне платьем своим шерстяным.
Он на лихом бегуне не скакал по отрадным дубравам:
Силою собственных ног скромно он путь совершал.
Не был он лживым в речах, никогда не грешил суесловьем:
Знал лишь «ба-а и бе-э», пару мистических слов.
Древле за грешных вины высокопрестольнейший Агнец,
Бога единого сын, злую кончину вкусил:
Так же, о добрый баран, растерзан безбожными псами,
120 Вместо грабителя ты смертный свой путь совершил.
За Исаака овен священный убит был когда-то:
Так за несчастного ты жертвой угодною пал.
О, прещедрая власть и кроткая благость Господня!
Он не хочет людей смертью позорной губить.
Божья десница с небес защитила негодного татя
Так же, как некогда Бог вору помог на кресте.
Благодари же Его, вор злобный, противный, коварный,
И, псалмопевцем тверди, жалкий святые слова[504]:
«Днесь вознесла на Олимп меня десница Господня,
130 Но не умру, буду жить, Божьи дела возвещать.
Строго меня покарал, наказуя, Господь благосклонный,
Смерти ж не предал меня и от убийцы упас».
Добрый баран мой, прости, славный вождь белоснежного стада:
Нынче лежишь ты, увы, мертвый в саду у меня.
Может быть, друже, тебя ожидает горячая баня:
Гостеприимство само нас побуждает к тому.
Преданный сердцем, я сам приготовлю тебе омовенье
Для рогоносной главы, да и для ножек твоих[505].
Был ты мне дорог, поверь, и мать, и вдова твоя тоже;
140 Также и братьев твоих буду я вечно любить.
Прости.
О ДУРНЫХ ПРАВИТЕЛЯХ
Те цари, что злыми делами
Обезображены, разве не схожи
С вепрем, с тигром и с медведями?
Есть ли хуже этих разбойник
Между людьми, или лев кровожадный,
Или же ястреб с когтями лихими?
Истинно встарь Антиох с фараоном,
Ирод вместе с презренным Пилатом
Утеряли непрочные царства,
10 С присными вглубь Ахерона низверглись.
Так всегда нечестивых возмездье
Постигает и днесь и вовеки!
Что кичитесь в мире венками
Изукрасясь, в пурпур одевшись?
Ждут вас печи с пламенем ярым;
Их же дождь и росы не тушат.
Вы, что отвергли Господа Света,
Все вы во мрак загробного мира
Снидете; там же вся ваша слава
20 В пламени сгинет в вечные веки,
А безгрешных в небе прославит
Высшим венцом и светом блаженным.