Понтий Мероний Павлин, один из выдающихся латинских христианских писателей конца IV и начала V в., родился в 353 и умер в 431 г. Павлин происходил из знатной и богатой римской семьи. Родился он в городе Бурдигале (Бордо) в Аквитании, где и получил первоначальное образование, обучаясь затем риторике и поэтическому искусству под руководством знаменитого Авсония, бывшего затем учителем и будущего императора Грациана (367—383 гг.). Будучи одним из любимых учеников Авсония, считавшего его исключительно даровитым поэтом, Павлин в первый период своей жизни начал блестящую светскую карьеру, но затем, женившись на богатой и усердной христианке Терасии, сделался и сам ревностным христианином. Потеряв сына, умершего через несколько дней после рождения, Павлин удалился вместе с женой в Испанию, принял монашество и в конце 393 г., распродав все свое имущество и раздав деньги бедным, стал священником в Барциноне (Барселона). Решительный отказ от светской жизни и строгий аскетизм Павлина были горячо одобрены такими прославленными деятелями христианской церкви, как Августин, Иероним, Амвросий и Мартин. Когда Павлин приехал в Рим, он был с почетом принят там и народом и знатью, но, почувствовав недоброжелательство к себе папы Сириция и некоторых служителей римской церкви, переселился в Нолу (в Кампании), где и оставался в сане епископа до самой своей смерти. Жена его Терасия с ним не рассталась, но, посвятив себя монашеской жизни, была ему верной помощницей в его христианской деятельности, о чем свидетельствуют некоторые из посланий Павлина, написанные от лица их обоих и подписанные «Paulinus et Terasia peccatores» (грешные Павлин и Терасия). Своей усердной деятельностью и милосердием Павлин заслужил глубокий почет и любовь не только окружавших его христиан, но и язычников и евреев, глубоко огорченных его смертью. О жизни и подвигах Павлина сложилось немало рассказов и легенд, далеко не всегда достоверных. Одна из таких легенд передана Григорием Великим (Диалоги, III, гл. 1); в ней рассказывается о том, как Павлин, не имея возможности освободить сына одной женщины, попавшего в плен к вандалам в Африке, дал продать себя самого в рабство.
Из произведений Павлина дошли до нас только те, какие были написаны им во второй половине его жизни, а из более ранних сохранились лишь шуточные записки co стихами о посылке некоему Гестидию птиц и устриц, да несколько строк из стихотворной перифразы утраченного сочинения Светония о царях (в 19-м письме Авсония Павлину). Все прочие сочинения Павлина написаны им уже после его обращения в христианство.
Из прозаических сочинений Павлина наибольший интерес представляют его 50 писем, или посланий разным лицам, в числе которых мы находим Сульпиция Севера и Августина. В них он рассуждает о промысле, о повреждении человеческой природы, о ходатайстве святых пред богом, о молитве за умерших, об иконопочитании и др., но избегает касаться более сложных вопросов христианского богословия. В письмах Павлина находятся и ценные сведения из области гражданского и церковного быта. Среди этих писем выделяется письмо Лицентию, в котором он убеждает Лицентия пренебречь мирскими соблазнами и стать истинным христианином. Большая часть этого письма написана в стихах, которые, как, очевидно, думает Павлин, лучше могут убедить Лицентия, чем прозаическая проповедь; заканчивается это письмо таким искусным дистихом:
Будь же здоров, но живи, посвящая жизнь Богу, не миру
Смертному: истинна жизнь, если для Бога живешь.
Из дошедших до нас более чем тридцати стихотворных произведений Понтия Меропия Павлина видно, что он обладал крупным поэтическим дарованием. Поэтическим искусством Павлин владел в совершенстве и, без сомнения, научился в совершенстве сочинять такие фокусные стихи, какими умел писать его учитель Авсоний; но в своих глубоких и серьезных произведениях он совершенно чужд какого бы то ни было вычурного мастерства.
Из классических латинских поэтов основными образцами для стихов Павлину служили Гораций и Вергилий. Особо следует отметить стихотворные парафразы 1, 2 и 136 псалмов (стихотворения 7, 8 и 9-е по счету Миня). Начало первой парафразы взято прямо из начального стиха второго эпода Горация («Beatus ille qui procul negotiis...»):
Beatus ille qui procul vitam suam
Ab impiorum segregarit coetibus...
(по славянскому переводу: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»).
Здесь печатаются два письма из стихотворной переписки Павлина с его учителем Авсонием. Огорченный тем, что Павлин отказался от блестящей риторской карьеры и поселился монахом в Испании, Авсоний послал ему несколько писем в стихах, которые дошли до Павлина с большим опозданием. Павлин отвечал длинным посланием, три части которого написаны тремя разными стихотворными размерами.
ПЕРЕПИСКА ПАВЛИНА С АВСОНИЕМ
ПОСЛАНИЕ АВСОНИЯ К ПАВЛИНУ
Вот и в четвертом письме я несу к тебе те же упреки,
Твой охладелый слух тревожа ласковой речью.
Но ни единый доселе листок от друга-Павлина
Мне не порадовал глаз начертаньем приветного слова.
Чем заслужили отверженье это несчастные строки,
Долгим таким и надменным таким презреньем казнимы?
Недруга недруг — и тот на своем привечает наречьи
Грубом, и слово привета звучит средь лязга оружий.
Камни дают человеку ответ; от сводов пещеры
10 Звук отлетает; леса оглашаются призрачным эхом;
Стонет прибрежный утес; ручей лепечет журчащий;
Колкий кустарник шумит жужжаньем гиблейского роя;
В береговых камышах пробегает мусический трепет[95]
И с верховым ветерком сосновая шепчется хвоя.
Стоит чуткой листвы коснуться летучему Эвру,
Как Диндимейский напев огласит Гаргарийские рощи[96].
Нет в природе немот. Ни одна поднебесная птица,
Зверь ни один не лишен языка: шипят, пресмыкаясь,
Змеи; подобием голоса дышат подводные твари;
20 Звоном удару ответит кимвал; проснется в подмостках
Гул под пятой плясуна; взревут тугие тимпаны;
Мареотийские систры поднимут Изидину бурю[97];
И не умолкнет вовек в сени додонской дубравы[98]
Меди бряцающий звон, которым тяжкие чаши
Мерно дают послушный ответ ударяющим прутьям.
Ты же, словно рожден в безмолвном Эбаловом граде[99],
Словно мемфисский тебе Гарпократ уста запечатал[100],
Ты, Павлин, молчишь и молчишь... Твой стыд мне понятен:
Чем промедление дольше твое, тем глубже провинность,
30 Чем стыднее молчать, тем труднее нарушить молчанье,
Долгом долг отплатив: так праздность питает пороки.
Что же мешает тебе написать хоть два краткие слова,
Только «привет» и «прощай» — два слова, несущие радость?
Я не прошу, чтобы ты расшивал на длинных страницах
Ткань бесконечных стихов иль сплетал многословные речи.
Разве лаконяне встарь одной-единственной буквой,
Хоть и скрывавшей отказ, не смягчили царского гнева?[101]
Дружба и в краткости есть — Пифагор, многократно рожденный,
Так говорил; и когда перед ним со спорщиком спорщик
40 В долгих тягались словах, ответ он давал односложно:
«Да» или «нет». О, лучший предел любых красноречии!
Нет ничего короче и нет ничего полновесней
Двух этих слов, чтоб принять, что надежно, отвергнуть, что зыбко.
Только молчание — зло, а краткость — залог убежденья.
Впрочем, тогда зачем же я сам пишу так пространно?
Две несхожие есть ошибки, и обе опасны:
Много болтать и много молчать: виновны мы оба.
Но не могу я молчанье хранить, потому что свободна
Дружба моя, и правда для нас дороже ласкательств.
50 Милый, милый Павлин, ужели ты так изменился?
Так изменило тебя чужое далекое небо,
И Пиренеев снега, и васконские дикие чащи?
О, иберийцев земля, какою проклясть тебя клятвой?!
Пусть пунийцы тебя разорят, Ганнибал тебя выжжет.
Пусть с войною к тебе вернется изгнанник Серторий!
Как! неужель отчизны красу, сената опору
Скроет навек бильбилийская глушь» калагуррские скалы
Или сухая Илерда, над пенной водой Сикориса[102]
По каменистым холмам разбросавшая груды развалин?
60 Вот где решил ты, Павлин, зарыть и сенатскую тогу,
И остальные дары, какими почтен ты от Рима!
Кто ж, разрушитель дружб, запретил тебе вымолвить слово?[103]
Пусть за это язык его будет вовек бессловесен,
Будет безрадостна жизнь, пусть сладкие песни поэтов
Слух не ласкают его, ни скорбная нега свирели,
Крик зверей, мычание стад, щебетание птичье,
Или же та, что скрылась из глаз в пастушьей дубраве
И утешает людей, повторяя их жалобы, — Эхо!
Скорбен, нищ, одинок, пусть бродит он, речи лишенный,
70 В корчах альпийских хребтов — таков, как по древним преданьям
Некогда Беллерофонт блуждал, обезумлен богами,
По бездорожным путям, где ни люда, ни следа людского.
Вот пожеланье мое! беотийские музы[104], услышьте
Эту мольбу, и певца воротите латинским каменам.
ПОСЛАНИЕ ПАВЛИНА К АВСОНИЮ
Вот уж ко грубым жнецам подошло и четвертое лето,
Да и мороз леденил столько же раз все кругом,
Но от тебя не читал я за это же время ни слова
И не видал я совсем рукописаний твоих,
Вплоть до того как пришло, на счастье мне, снова посланье
И долгожданные вновь я получаю дары.
Правда, из разных цветов тройное письмо твое свито,
Но во единую ткань сплел ты страницы его.
Всяческих горечь твоих упреков мне подсластила
10 Искренность их, и любовь строгость смягчила судьи:
Мягкое слово отца мне умерило резкость укоров
Ласкою, и приговор твой не обидел меня.
К выговору твоему я вернусь однако, но веский
Пусть героический стих будет меня защищать.
Опережают его теперь только несколько ямбов
И отвечают тебе разным посменно стихом.
Я посылаю привет стихом элегическим; дальше
Путь уступая другим, он замолкает сейчас.
Зачем велишь ты к музам, мной отвергнутым,
20 Отец мой, снова прибегать?
Каменам, право, с Аполлоном места нет
В сердцах, Христу приверженных.
С тобой в согласье прежде, в меру сил своих,
Но не с твоею мощью, звал
Глухого из пещер Дельфийских Феба я,
А с ним и муз божественных
И Бога даром слова одарить меня
В нагорьях и лесах просил.
Теперь с иною силою сильнейший Бог
30 Мне нравы изменить велит,
За дар свой с человека ныне требуя,
Чтоб жизнь Отцу мы отдали.
Делам ничтожным предаваться в праздности
И вздорным сочинениям
Он запрещает нам законом собственным.
И зреть велит нам свет его,
Какой уловки мудрецов и риторов
Да и поэты нам темнят,
Сердца пустыми заражая мыслями
40 И оснащая лишь язык.
Не направляют нас они к спасению
И к истины познанию.
Но кто способен правду иль добро познать,
Не зная блага высшего,
Огня добра, истока правды — Господа,
Который зрим лишь во Христе?
Он — истинный нам светоч, наш жизненный,
Мощь, доблесть, ум, рука Отца,
Он солнце правды, благ источник, Бога цвет,
50 Создатель мира, Божий сын,
Податель жизни смертным людям, смерти смерть,
Наставник добродетели.
Он — Бог наш, человеком ставший ради нас,
И, дав свою одежду нам,
Людей навеки сочетавший с Господом
Взаимным единением.
И вот, когда он озарил сердца людей,
Блеснув с небес сиянием,
Смывает злую грязь он с тела нашего
60 И обновляет души нам.
Родник утех бывалых заменяет он
Водою чистой радости,
Себе ж велит отдать, по праву Господа,
Сердца, уста и наши дни.
Стремится мысли, веру обратить к себе
Со страхом и любовию.
Пустые бури, что вздымает жизни труд
В путине века нашего,
Смиряет вера в Бога и в грядущий век.
70 Что нами, видно, презрено,
Не отвергает вера как ничтожное,
Но убеждает, что ценней
На небе отданное Господу Христу,
Который большим нам воздаст,
Чтоб то, что дали мы иль, лучше, вверили,
Нам возместить сторицею.
Должник надежный, он своим верителям
Долги отдаст с избытками,
И с прибылью от Бога тот окажется,
80 Кто пренебрег имуществом.
Того, кто Богу предан честно, искренне
И кто ему доверился,
Ты совращенным не считай бездельником,
Не обвиняй в нечестии.
Христианину можно ль нечестивым быть?
А благочестье свойственно
Лишь христианам, ибо нечестив лишь тот,
Кто во Христа не верует.
И, в благочестьи наставляемый, могу ль
90 Я не считать отцом тебя,
Кого я почитать и восхвалять всегда
Обязан волей Господа?
Ты воспитал, возвысил, научил письму
И слову, тогу дал мне, честь,
Ты вывел в люди, ты кормил и пестовал,
Патрон, учитель, мой отец.
Но вот за то, что долго я отсутствую,
Коришь меня и сердишься.
Но, по нужде ли это, иль по прихоти,
100 Все это извинительно.
Прости же другу, коль живу я с пользою,
Поздравь, коль всем доволен я.
То, что отсутствую я из отечества целых три года,
Что для блужданий своих я другие края себе выбрал,
Вовсе о нашем забыв содружестве в годы былые,
Сердит тебя, и меня отечески ты упрекаешь.
Я понимаю твои задушевные чувства и мысли
И благодарен тебе за гнев, порожденный любовью,
Я бы хотел, чтоб просьба твоя о моем возвращеньи
110 Мне исполнимой была. Но могу ль я подумать об этом,
Если молитвы свои воссылаешь ты вовсе не к Богу,
Но в своей тщетной мольбе обращаешься к музам Кастальским?
Волею их не вернешь к себе ты меня и в отчизну:
Вздорную просьбу твою, с какой прибегаешь ко вздорным
Музам глухим, унесет у тебя дуновение ветра.
Эти пустые мольбы развеются вихрями бури
И в облаках пропадут, коль не Богу ты их посылаешь,
Не проникая в чертог царя небесного звездный.
Ежели ждешь ты меня, воззри на того ты с молитвой,
120 Кто потрясает грозой небес огневые высоты,
Молнией блещет тройной и вотще не грохочет громами,
Кто ущедряет с небес дождями и солнцем посевы,
Кто надо всем и во всем нераздельно всегда и повсюду —
Сей вездесущий Христос, управляющий всем мирозданьем,
Тот, кто и держит и движет умы, кто и время и место
Определяет всем нам. А коль его воля желаньям
Нашим противна, склонить к измененью ее помогает
Наша мольба. Что меня укорять? Коль тебе не угодно
Дело мое, то оно, не во грех будь сказано, божье:
130 Богу угодно мои направлять и улаживать мысли.
Ибо, коль вспомнить, каким я был в предыдущие годы,
То я сознаюсь тебе, что теперь совершенно иным я
Стал, чем в то время, когда не считали меня совращенным,
Хоть я и был совращен, туманами лжи ослепленный,
Бога не ведал, глупец, и питался тлетворною пищей.
Это простительно мне, ибо тем скорее дано мне
Было познать, что меня обновляет верховный Создатель.
И по-иному совсем я живу; не увидят, надеюсь,
Здесь поврежденье ума, в заблуждение впавшего, раз я
140 Сам откровенно признал и сознался по собственной воле
В том, что я жизнь изменил не по собственному разуменью.
Мной руководит теперь новый разум, не прежний мой разум,
Но обратившийся в мой по воле Бога, и если
Видит достойными он и мысли мои и поступки,
Благодарю я тебя и тебя первым делом я славлю
За наставленье тому, что Христу оказалось угодным.
Вот почему поздравлений я жду от тебя, а не жалоб,
Раз твой питомец Павлин, взращенный твоими трудами,
Бывший за сына тебе, чего отрицать ты не станешь,
150 Даже считая меня совращенным, так изменился,
Что угождает Христу, оставаясь, однако, при этом
Верным Авсонию; он прославит тебя непременно
И принесет тебе плод с твоего же дерева первый.
Так что не сетуй, прошу, не губи величайшей награды
И не гнушайся добром, которого сам ты источник.
Нет, не мятежен мой ум, но ведь также я чужд одинокой
Жизни, которую вел, как ты пишешь, в Ликийских пещерах
Всадник Пегаса[105]; хотя иные, ведомые волей
Бога, в пустыни идут, подобно философам древним,
160 Для размышлений и муз, как и ныне те, кто душою
Чистою принял Христа, усердствуют, так поступая.
Не скудоумие их и отнюдь не врожденная дикость
Гонит в пустынных местах обитать, но стремление к вышним
Звездам небесным влечет взирать на Бога, глубины
Истины зреть и досуг, без всяких забот, безмятежный
Предпочитать, а шум площадей и хлопот беспокойство,
Все, что враждебно дарам, посылаемым Господом Богом,
Воле Христа и любви к спасению, их ужасает.
Следуют Богу они, на дар уповая, который
170 Всем, кто надежду хранит, Создатель воздаст непременно,
Если мирской суете их никак одолеть не удастся
И коль их пламенный ум доступное взорам отвергнет,
Чтобы проникнуть он мог в незримые таинства неба.
Видимо тленное нам, а вечное скрыто от взоров,
И мы надеждой живем на то, что лишь мысли доступно:
Но что является нам под разными видами в мире,
Что соблазняет наш взор телесный, мы презираем.
Мненье, однако же, тем присуще такое, которым
Истины свет и добра уже воссиял и открылась
180 Века грядущего жизнь и дней ничтожество наших.
Но коли слава моя не столь велика, то зачем же
Славиться мне? Я по вере своей уповаю. Однако,
Если живу я еще на таком прелестном и щедром
Взморье, откуда ж к нему явилась внезапно такая
Ненависть? Пусть бы мое к нему отвращение стало
Праведным! Ради Христа возлюблю я свое униженье.
Богом мой дух укреплен: малодушию он не поддастся,
Презрел я здешнюю честь, но Христос мне ее возмещает.
Не поноси же моих, почтенный родитель, занятий,
190 Будто бы ложных; меня попрекать перестань ты супругой,
Иль сумасбродством: мой ум смятением Беллерофонта
Не поражен, а жена мне Лукреция, не Танаквила[106].
Не забывал я, как ты говоришь, и отчего неба:
Кто созерцает, как я, единого вышнего Бога,
Помнит о небе всегда. И мы, отец мой, поверь мне,
Не забываем о нем, да и разума мы не теряем,
Живучи в людных Местах. И труды наши, право, достойны
Благочестивых людей; ни один ведь народ нечестивый
Бога не может познать. Хотя и многие страны
200 Без просвещенья живут, никаких не зная законов,
Где же обычаев нет, хоть и диких? Иль чем нечестивость
Может чужая во вред быть честным? Зачем же твердишь ты
Мне о васконских глухих ущельях[107], домах в Пиренеях
Снежных, где будто бы я прикован к испанской границе,
Где мне пристанища нет ни в городе или в деревне
Этой богатой страны, простертой до края земного,
Где виден солнца закат в глубины вод океана?
Но, коль судьбой занесен я в берлоги разбойников, все же
Не огрубел я у них, обратившись в такого же точно,
210 Как и они, дикаря, и свирепости их не набрался.
Чистого сердца никак порок не коснется, зараза
Не запятнает души благочестной; и кто беспорочно
В дебрях Басконии жизнь проводит среди нечестивых,
Нравов не портит своих, находясь между этих жестоких
Жителей. Но почему ж васконцем меня обозвал ты,
Если живу, как и жил, не у них, а в соседстве прекрасных
Я городов, на местах цветущих и полных народа?
Но, если мне бы пришлось в краю поселиться васконцев,
То почему же тогда это племя, узнав мои нравы,
220 Зверский свой норов сменить на наш не могло бы обычай?
Если жилище мое в городах иберийских далеких
Ты помещаешь, в стихах отводя ему лишь захолустье,
И попрекаешь меня Калагуррой гористой и в скалах
Бильбилой скрытой, и холм ты поносишь пологий Илерды[108],
Будто бы в этих краях я живу, как изгнанник бездомный,
Вне и дорог и домов, не считаешь ли это богатством
Ты Иберийской земли, по незнанью Испанского края,
Где пресловутый Атлант стал когда-то поддерживать небо
И, возвышаясь теперь горой на земельных пределах,
230 Против Кальпы стоит, двойным омываемой морем?[109]
Бильбила и Калагурра с Илердою малого стоят
Тем, кто привык к Барциноне и Цезарьавгусте прелестной[110]
И к Тарраконе, с высот взирающей гордо на море.
Что исчислять города, укрепленные в землях прекрасных,
Служит где гранью двойной счастливой Испании море,
Бетис течет в океан, Ибер — в Тирренские волны[111],
Соединяя в одно разделенные воды морские
Там, где по кругу земли мировая проходит граница?
Иль, коль описывать ты принялся бы, мой славный наставник,
240 Области, где ты живешь, замолчишь ли ты блеск Бурдигалы[112],
Вместо нее предпочтя закоптелых описывать бойев?[113]
А проводя свой досуг и нежась в маройальских термах[114],
И наслаждаясь житьем под сенью тенистого леса,
Где полюбился тебе уют прекрасного места,
Разве ты в курной избе или в хижине, крытой соломой,
Там обитаешь в глуши, как бигерр, одетый овчиной?[115]
Разве, о консул, презрев своего горделивого Рима
Стены высокие, ты пески отвергаешь вазатов?[116]
Если поместье твое процветает в пиктонских угодьях[117],
250 Мне ль горевать, что в Равран перешло авсонийское ныне[118]
Кресло курульное, иль что уж ветошью стала трабея[119],
Блеск коей все же горит в столице латинской Квирина[120]
И среди цезарьских тог, расшитых пальмами также,
Все продолжает сиять не тускнеющим золотом вечно,
Твой охраняя почет, который не может увянуть?
Или когда ты живешь в своем луканском поместье,
В доме, который готов со строеньями Рима поспорить[121],
Скажет ли кто, перепутав места соседние, будто
Переселился теперь в кондатскую ты деревушку[122]?
260 Хоть надо многим шутить и выдумывать всякое можно,
Но ведь чесать языком да и злобно еще зубоскалить,
Иль оскорбительно льстить, отпуская коварно остроты,
Их приправляя притом ядовитою желчью насмешки,
Это поэтам идет, но ничуть отцу не подходит.
Ибо и честь и любовь стремятся к тому, чтоб наветы
Сплетен, до чистых ушей проникающих, добрым отцовским
Уничтожались умом и чтоб он в сердцах вкорениться
Им не давал и отверг зловредные вымыслы черни.
В том, чтобы жизнь изменить и оставить привычные нравы,
270 Нет вины: что ведет нас к лучшему — благо. И если
Я изменился, то знай, что это мой долг и желанье.
Если добро на порок, на нечистое то, что священно,
Скромность на роскошь, и честь на постыдную ложь я меняю,
Я малодушен, отвержен и слаб: пожалей же ты друга,
Столь развращенного: гнев в душе да пробудит отцовской
Нежность, которая вновь образумить должна непременно
Блудного сына, на путь наставляя суровым внушеньем.
Но, коль ты слышишь, как я иду по пути, что избрал я,
Сердце свое посвятив благому Богу и чтимой
280 Власти Христа, как за ним я следую с полною верой,
Как убежден я, что Бог уготовил навеки награду
Смертным за зло, что они при жизни своей претерпели,
Я полагаю, отцу разумному это по сердцу:
Он не сочтет заблуждением жить по заветам Христовым
Христианину. И мне по душе эта жизнь и нисколько
Не досаждает: глупцом для идущих другою дорогой
Пусть буду я, коль решенье мое для предвечного Бога
Будет разумным. Ведь век человеческий краток, и тело
Бренно, а сам человек вне Христа — лишь призрак и пепел:
290 Что одобряет он или хулит, ничтожно, как сам он;
Гибнет он сам, и его заблуждения с ним погибают,
И приговоры его умирают вместе с судьею.
Но, если мы в отведенный нам срок не заботимся вовсе
С должной тревогою жить по премудрым Христа наставленьям.
Поздно будет о том горевать человеку по смерти,
Что, опасаясь пустых человеческих бредней зловредных,
Грозного он суда, ни судьи не страшился, который
Вечного Бога престол одесную Отца занимает
И, надо всеми царя, придет по скончании века,
300 Чтобы свой суд беспристрастный творить над нарсудами всеми
И чтобы каждому мзду воздать по делам и поступкам.
Верую я и страшусь; и спешу, коли будет дано мне,
Все прегрешенья свои искупить до смертной кончины.
И, в ожиданье ее, содрогается полное веры
Сердце мое, и душа ожидает грядущего в страхе,
Как бы в заботах пустых о теле она не погрязла
И не осталась к нему привязанной в час, как в разверстом
Небе труба возгремит, а ей невозможно подняться
Будет на легких крылах, навстречу царю улетая
310 В сонмах блаженных святых в пространства небесного выси,
Где они все воспарят, мирские сбросив оковы;
К звездам высоким стремясь и, летя к ним без всяких усилий,
По облакам пройдут они легким между созвездий,
Чтобы царя воспевать небесного в безднах воздушных,
Воинством славным своим Христа восхваляя и славя.
Но опасаюсь того и боюсь я, что день мой последний
Сонным застанет меня и погрязшим в бесплодных заботах,
Если я жизнь проводить буду, тщетными занят трудами.
Как же мне быть, если вдруг, пока я, как во сне, забываюсь,
320 Передо мною Христос засияет в чертогах эфирных
И, пораженный лучами его, нисходящего долу
С неба отверстого, я, ослепнув от света, унылых
Буду убежищ искать в ночной темноте непроглядной?
Чтоб не явились во мне недоверие к истине, или
К нынешней жизни любовь и к мирским влеченье утехам,
Или тревоги забот, я решил все эти соблазны
Предотвратить и конец положить им в оставшейся жизни;
Богу на будущий век я вверил все, что имею,
И ожидаю теперь со спокойною совестью смерти.
330 Коль ты доволен, поздравь ты друга с богатой надеждой,
Если же нет, то Христу предоставь ты все это одобрить.