В плеяде писателей-новаторов оттоновского времени Хротсвита Гандерсгеймская занимает почетное место. В век, когда драматического жанра в литературе не существовало, она писала драмы; в век, когда рифмованная проза только что начинала утверждаться в латинской словесности, она пользовалась ею широко и свободно; в век, когда женщина рассматривалась господствующим мировоззрением, главным образом, как «сосуд диавольский», она выступила с апологией женского достоинства в той форме, в какой это только и было возможно в средневековой христианской культуре, — в форме прославления девственности.
Даты рождения и смерти Хротсвиты неизвестны; творчество ее относится к 950 — 970-м годам. Имя свое (Хротсвита, Гросвита, Росвита — около 20 орфографических вариантов) она толковала как «Громкий Глагол», но этимология эта сомнительна. По-видимому, она происходила из Саксонии, и по-видимому, из знатного рода: Гандерсгеймский каноникат, к которому она принадлежала, был аристократическим заведением, из 8 первых его аббатис 6 принадлежали к оттоновскому Лиудольфингскому роду. В Гандерсгейме Хротсвита воспитывалась смолоду, одной из ее наставниц была племянница Оттона I Герберга (940—1001), с 959 г. гандерсгеймская аббатиса; Хротсвита была ненамного старше Герберги. Училась она с усердием, была знакома не только с тривием, но и с квадривием, свои знания она с гордостью выставляет напоказ в своих сочинениях; ученость была для нее как бы обоснованием права на человеческое достоинство.
Сочинения Хротсвиты были собраны ею самой в три книги с посвящениями и предисловиями. Первая книга — это сборник 8 стихотворных легенд (в леонинских гексаметрах, одна — в дистихах), главным образом, из житий святых; впрочем, две легенды, о франкском мученике Гонгольфе и о кордовском мученике Пелагии повествуют о совсем недавних событиях, отчасти даже со слов очевидцев. Одна из легенд посвящена истории Теофила, продавшего душу дьяволу, а потом спасенного заступничеством Богоматери, — сюжет, обработанный потом Рютбёфом и послуживший легенде о Фаусте. Писать легенды Хротсвита начала в юности и тайно, лишь потом, с одобрения Герберги, она собрала их в книгу, и они читались за монастырской трапезой.
Вторая книга Хротсвиты — это 6 пьес, содержание которых тоже заимствовано из житий святых; они были написаны в два приема. Первыми явились: «Галликан» — история языческого военачальника, влюбленного в дочь императора Константина, обратившегося и ставшего святым; «Дульциций» — о Мученичестве девственниц Агапии, Хионии и Ирины во время Диоклетианова гонения; «Каллимах» — о юноше-язычнике, влюбленном в христианку Друзиану, об их смерти и чудесном воскрешении по воле бога; «Авраам» — о святом отшельнике, возвращающем на путь истинный свою приемную дочь, совращенную дьяволом и ставшую блудницей. Потом были написаны еще две пьесы: «Пафнутий», вариант того же сюжета, что и в «Аврааме», и «Сапиенция», вариант того же сюжета, что и в «Дульциции»; обе эти пьесы сильно перегружены ученым материалом, в «Пафнутия» вставлен длинный диалог героя с его учениками о философских и научных предметах. Как возникли эти пьесы, Хротсвита рассказывает в предисловии к ним: читая популярного в X в. Теренция, она любовалась его изящным стилем и живым диалогом, но жалела, что все эти достоинства служат лишь для описания мирских утёх и блудной любви; поэтому она решила написать несколько сочинений в той же форме (словом «комедия» она не пользуется), но с благочестивым христианским содержанием. Теренция современники Хротсвиты читали как прозу, потому что сложное строение метрического стиха римской комедии ими уже Не воспринималось; поэтому и свои подражания Теренцию Хротсвита пишет прозой, однако украшая ее только что начавшим входить в моду украшением — рифмой. Кроме Теренция, несомненное влияние на форму пьес Хротсвиты оказали диалогические учебники (типа Алкуиновых), диалогические эклоги и, быть может, мало известный нам народный примитивный театр бродячих мимов.
Третья книга Хротсвиты включает две эпические поэмы исторического содержания. Первая — «Деяния Оттона», написанная по прямому заказу Герберги, сохранилась неполностью; здесь панегирически рассказывается история правления императора, кульминацию образует римская коронация, но в целом внимание автора больше сосредоточено на лицах, чем на событиях. Это, главным образом, семейная история, самая живая ее часть — рассказ об итальянской королеве Адельгейде, ставшей потом женой Оттона, ее плене, бегстве и т. д. Вторая поэма — «Начала Гандерсгеймской обители» — стихотворная история Гандерсгеймского канониката, начиная с его основателей графа Лиудольфа и графини Оды — и до смерти их дочери Христины в 919 г. Поэма об Оттоне имеет посвящения самому Оттону I, Оттону II и Вильгельму Майнцскому — свидетельство о прямой связи творчества Хротсвиты с оттоновским двором.
Идейный мир Хротсвиты прост и ясен. Все четко делится на праведное и грешное, божье и дьявольское, черное и белое; дело истинного христианина — побеждать в себе грешное начало и служить господу всеми своими силами; страсть есть проявление грешного начала, опасное и соблазнительное, и борьбу своих героев со страстью Хротсвита рисует живо и сочувственно; девственность есть образец чистой жизни, угодной богу, для мужчин такая степень чистоты недоступна, и поэтому Хротсвита прославляет девственность от первых своих стихотворений до последних. Содержание большинства ее произведений — столкновение праведной стихии и грешной стихии, для изображения этого конфликта она не жалеет контрастных красок, упоминает и о педерастии (в «Пелагии») и о некрофилии (в «Каллимахе»); оттого она и возвращается к таким ярким ситуациям, как «обращение в лупанаре» («Авраам», «Пафнутий») и «беззащитные девы перед деспотом» («Дульциций», «Сапиенция»); победа в этой борьбе уготована светлому началу, отсюда такой вкус к изображению божьих чудес (например, в «Каллимахе»), отсюда же тезис о всесилии божьего милосердия в «Аврааме». Пьесы Хротсвиты построены как наглядные иллюстрации к ее идейной программе; отсюда намеренная простота их построения, прямолинейность действия, строгая однокрасочность фигур, простота диалога. При всем этом она умеет разнообразить свое искусство: читатель почувствует разницу между комической окраской ее «Дульциция», лирической — «Каллимаха» и психологической углубленностью «Авраама» — пьесы, в которой внутреннее перерождение грешной Марии происходит на глазах у читателя.
Задуманные не столько как комедии, сколько как «антикомедии», пьесы Хротсвиты не имели успеха: Теренция продолжали читать, а ее скоро забыли; лишь одна из ее пьес, «Галликан», в XII в. была переработана для сцены уже возникшего средневекового театра. Зато когда накануне германской реформации, в пору обостренной немецкой национальной гордости, гуманист Цельтис в 1493 г. нашел и в 1501 г. издал эти сочинения «первой немецкой поэтессы» (с гравюрами Дюрера и Траута), это стало всеевропейской сенсацией. (Высказывалось даже предположение, что пьесы Хротсвиты были лишь подделкой, написанной самим Цельтисом и его друзьями, но оно оказалось не выдерживающим критики). В эпоху классицизма восторг перед Хротсвитой затих, но в эпоху романтизма вспыхнул снова. Неожиданное усиление интереса к драматургии Хротсвиты наблюдается на Западе и в наше время — в связи с тем, что некоторые исследователи не без оснований усмотрели в ее творчестве черты сходства с «эпическим театром» Бертольта Брехта, возникшим, конечно, на совершенно иной идейной основе, но использующим аналогичные агитационно-поэтические приемы.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ДРАМАМ
Многие обретаются католики,
коим вряд ли можем мы простить таковые проступки,
что ради изощренного
красноречия словесного
языческих книг суетность бренную
предпочитают пользе Писания священного.
Есть и другие,
святым страницам прилежащие,
кои, хотя все языческое вообще презирают,
Теренциевы вымыслы, однако же, частенько читают,
и пока сладостью речи упиваются,
познанием нечестивых вещей оскверняются.
А посему я, Громкий Глагол Гандерсгеймский[121], не погнушалась подражать тому писанием,
кого многие почтили чтением,
дабы в том роде сочинительства, в коем постыдное
распутных жен многоблудие
воспевалось,
ныне достохвальное
святых девственниц целомудрие
по силе умишка моего прославилось.
Сие не раз заставляло меня стыдиться
и густым румянцем заливаться,
ибо, по велению
сего рода сочинения,
и ненавистное влюбленных безумие,
и пагубно-сладкое оных общение,
к коему даже наш слух
должен оставаться глух,
часто в уме обсуждала
и перу писать препоручала.
Ибо, если бы я стыда ради сие опустила,
то и задачи своей бы не свершила,
и невинности хваления
не воздала бы в меру своего умения.
Ибо, чем обольстительнее улещения безумцев, тем сила всевышнего заступника сильнее
и торжество победителей становится славнее,
особливо когда женская слабость побеждает,
а мужская мощь посрамлена бывает.
Без сомнения, иные тем меня попрекнут,
что в этом моем писании убогом
все много хуже,
все много плоше
и уж совсем на того не похоже,
кому подражать я хотела слогом.
Не возражаю,
но утверждаю,
Что по справедливости нельзя меня в том обвинить,
будто я предерзостно пытаюсь оным быть
равной,
кои намного превзошли мое скудоумие мудростью достославной,
и не таково
мое хвастовство,
чтобы даже с последними
тех творцов учениками
я равнялась познаньями.
Одного только добиваюсь: хотя ничего как следует делать не умею,
но в смирении душевном вожделею,
как бы свыше приятое дарование
даятелю вернуть без ослушания.
И не столь я себялюбива,
чтобы, убоявшись укоризненного слова,
во святых явленную мощь Христову
(поелику мне им же дарована сила),
я людям не возвестила.
Если кому благочестивое тщание мое будет любо,
возрадуюсь сугубо.
Если же (ради моего ничтожества
или нескладной речи моей убожества)
не понравится никому,
то сама я от содеянного радость приму;
ибо, когда я ранее
невежества своего жалкие писания
героическим стихом нанизала,
а нынешние в драматический ряд увязала,
то все же прелести
языческой мерзости
ничуть не подпала.
ДУЛЬЦИЦИЙ
Сцена 2
Дульциций. Приведите, воины, приведите
тех, кого в узилище томите.
Воины. Вот те, кого ты звал.
Дульциций. Батюшки!
Какие милочки!
Какие красоточки!
Какие чудесные девицы!
Воины. Истинно красавицы.
Дульциций. Пленен я красою их особы.
Воины. Еще бы.
Дульциций. Жажду их привлечь для своей утехи.
Воины. Сомневаемся в успехе.
Дульциций. А почему?
Воины. Верны они богу своему.
Дульциций. Что если соблазно улещеньями?
Воины. Пренебрегут.
Дульциций. Что если застращаю мученьями?
Воины. Ни за что почтут.
Дульциций. Что же делать?
Воины. Размысли сам.
Дульциций. Поместите этих затворниц
в самую далекую из горниц,
перед которою кухарь
складывает грязную утварь.
Воины. Для чего же в это место?
Дульциций. Чтобы я мог посещать их часто.
Воины. Как прикажешь.
Сцена 3
Дульциций. Что делают пленницы
В часы бессонницы?
Воины. Поют гимны.
Дульциций. Приблизимся слегка.
Воины. Три тоненьких голоска
слышны нам издалека.
Дульциций. Вы теперь
со светильниками сторожите дверь,
я же войду
и в желанных объятиях усладу найду.
Воины. Входи, подождем.
Сцена 4
Агапия. Кто в дверь стучится?
Ирина. Несчастный Дульциций сюда ломится.
Хиония. Боже, нас не покинь.
Агапия. Аминь.
Хиония. Что означает звон этих котлов,
кувшинов и горшков?
Ирина. Пойду взглянуть... Подойдите,
прошу вас, подойдите,
в замочную скважину посмотрите.
Агапия. Что там такое?
Ирина. Этот безумный,
рассудка лишенный,
воображает,
что в наших объятиях пребывает.
Агапия. Что же он делает?
Ирина. То котел нежно к груди прижимает,
то горшки и кувшины обнимает,
сладкие поцелуи расточает.
Хиония. Ах, как смешно!
Ирина. От такого объятия
лицо, руки и платье
так уж измазаны,
так уж изгажены,
что от налипшей сажи
стал он эфиопа гаже.
Агапия. Справедливо, чтобы он так же выглядел извне,
как душа его, преданная сатане.
Ирина. Вот он собирается уходить. Посмотрим скорей,
что сделают воины, стоящие у дверей.
Сцена 5
Воины. Кто это выходит? Караул!
Он дьяволом одержим.
Иль, быть может, это сам Вельзевул?
Бежим!
Дульциций. Эй, стража!
Куда же?
Стойте, погодите!
В опочивальню меня со светом отведите.
Воины. Голос господина нашего,
а образ диавола падшего...
Мы здесь не останемся,
но еще быстрей бежать ударимся...
Привидение хочет нас загубить!
КАЛЛИМАХ
Сцена 1
Каллимах. Друзья мои, выслушайте друга.
Друзья. Все мы к твоим услугам.
Каллимах. Не подумайте дурного,
Но хочу я вам втайне сказать два слова.
Друзья. Говори свободно
Все, что тебе угодно.
Каллимах. Тогда отступимте в сторону,
Чтоб не быть разговору прервану.
Друзья. Мы готовы.
Каллимах. Стражду я страданьем,
Тяжким и давним,
И от вашего суждения
Надеюсь получить облегчение.
Друзья. Истинным другом и зовется лишь тот,
Кто с ближним делится всем, что на долю ему фортуна пошлет.
Каллимах. Поделюсь я моим страданьем
И утешусь вашим состраданьем.
Друзья. Что нам расскажешь,
Тем и сострадание наше заслужишь;
Если же нет,
Постараемся мы душу твою отвратить от бед.
Каллимах. Люблю я!
Друзья. Что?
Каллимах. Нечто прекрасное,
Нечто прелестное.
Друзья. Много сказано,
Мало названо,
Единичность любви твоей не указана.
Каллимах. Женщину.
Друзья. Женщину ты назвал —
Обо всем женском роде в едином слове сказал.
Каллимах. Не всех равномерно,
Но единую безмерно.
Друзья. Всякое определение
Мыслимо только через отношение.
Назови существо,
Чтобы понятно сделалось качество.
Каллимах. Друзиану.
Друзья. Андроника, нашего князя, жену?
Каллимах. Ее самую.
Друзья. Но ведь эта жена
Крещена.
Каллимах. Мне до этого дела нет,
Лишь бы только любовь моя к ней проложила след.
Друзья. Не проложит.
Каллимах. Почему же не сможет?
Друзья. Трудно.
Каллимах. Разве первый склоняю я женщину к страсти
блудной?
Друзья. Слушай, брат, —
Та, обольстить которую ты рад,
Святым апостолом Иоанном крещена
И единому Господу всею душою предана.
Даже к мужу,
Христианнейшему Андронику, не всходит она на ложе;
И похоть твою подавно отвергнет тоже.
Каллимах. Искал я у вас утешения,
А обрел я у вас отчаяние.
Друзья. Притворство обманно есть,
И пагубна для истины лесть.
Каллимах. Если в помощи вашей вы мне отказываете,
Сам я пойду,
К ней подойду
И страстными словами любовь в ней разожгу.
Друзья. Тщетны твои попытки.
Каллимах. Пусть, судьбе вопреки![123]
Друзья. Увидим.
Сцена 2
Каллимах. Послушай меня,
Друзиана, любовь моя!
Друзиана. О чем тебе говорить со мной,
Каллимах молодой,
Право, не понимаю.
Каллимах. Не понимаешь?
Друзиана. Нет.
Каллимах. Прежде всего — о любви.
Друзиана. О какой любви?
Каллимах. О том, что тебя люблю я больше всего на свете.
Друзиана. Какие же узы кровные
Или какие обеты законные
Внушили тебе эту любовь?
Каллимах. Красота твоя.
Друзиана. Красота моя?
Каллимах. Да.
Друзиана. Но что тебе до нее?
Каллимах. Увы! Немногого я добился,
Но надежды на большее пока не лишился.
Друзиана. Прочь, прочь скорей.
Грешный блудодей!
Стыдно мне долее говорить с тобой,
Ибо чувствую, покорен ты воле диавольской.
Каллимах. Друзиана, Друзиана, не отвергай меня, влюбленного,
В самое сердце страстью пораженного,
Но любовью на любовь мою ответь.
Друзиана. Блудные ухищрения твои осуждаю,
Похоть твою отвергаю,
Самого тебя всею душою презираю.
Каллимах. Не гневайся, Друзиана, не гневайся:
Ты сама, быть может, не знаешь, что с тобой делается,
И краснеешь от смущенья.
Друзиана. Нет, лишь от возмущенья!
Каллимах. Возмущенье твое минует.
Друзиана. Того не будет!
Каллимах. А вдруг?!
Друзиана. О безумный, о грешный, зачем ты душою мечешься,
Зачем надеждою пустою тешишься?
Ужели, мнишь ты, меня
Тронет твоя болтовня,
Если я так долго
Ради божеского долга воздерживалась и от супружеского долга?
Каллимах. Но да будет
Свидетелем Бог и люди:
Если ты надо мною не сжалишься,
Я не устану,
Я не отстану,
Пока рано или поздно
Не опутают тебя коварные мои козни.
Сцена 3
Друзиана. Горе мне!
Господи Иисусе Христе,
К чему было блюсти мне для тебя мое целомудрие,
Если вид мой вселил в безумца такое безумие?
Услыши, о Господи, муку мою,
Услыши, как я боюсь!
Что мне делать, что делать мне, я не знаю:
Если я все открою,
То жестокую вражду посею;
Если скрою,
То без вспоможения твоего я диавольских козней не одолею.
Повели же мне,
Господи Христе,
Умереть скорее,
Да не погублю я души
Этого красивого юноши.
Андроник. Горе мне! Друзиана, супруга моя любимая,
Внезапной похищена кончиною.
Побегу
И святого Иоанна приведу.
Сцена 4
Иоанн. Что, Андроник, тебя огорчает?
Отчего твои очи слезы источают?
Андроник. Увы! учитель и господин,
Жизни не рад твой духовный сын.
Иоанн. Что приключилось?
Андроник. Друзиана, крестница твоя...
Иоанн. Неземного сподобилась бытия?
Андроник. Да!
Иоанн. Неуместно слезы твои проливаются
О той, что теперь небесным покоем наслаждается.
Андроник. Прав ты поистине:
Душа ее ликует в царствии небесном,
Тело же восстанет при воскресении телесном.
Мучит меня иное:
Только что предо мною
Стояла она
И смерть на себя призывала сама.
Иоанн. Почему?
Андроник. И об этом тебе расскажу,
Но не прежде, чем душу от скорби освобожу.
Иоанн. Поспешим
И достойным образом погребение свершим.
Андроник. Мраморный гроб поблизости есть,
В тот гроб хочу я ее перенесть,
А охраною этому гробу
Будет Фортунат, слуга мой особый.
Иоанн. Погребем ее тело с честию многой,
А душа ее возликует в горних пред богом.
Сцена 5
Каллимах. Почему, Фортунат,
Друзиана уже в гробнице покоится,
А душа моя от любви никак не исцелится?
Фортунат. Жаль мне тебя.
Каллимах. Гибну я,
И надобна мне помощь твоя.
Фортунат. Какая?
Каллимах. Хочу я еще раз насладиться ее лицезрением.
Фортунат. Тело ее не тронуто тлением,
Ибо не страдала она долгим страданием,
Но смерть похитила ее мгновенно.
Каллимах. О, близость возлюбленной, сколь ты блаженна!
Фортунат. Если подарком меня пожалуешь,
Сделаю я так, что ты ее изведаешь.
Каллимах. Все, что при мне,
Дарю я тебе,
А потом, Фортунат,
Получишь ты и больше стократ.
Фортунат. Идем же.
Каллимах. Не замедлю.
Сцена 6
Фортунат. Вот и тело,
Лицо ее не истлело,
И члены не тронуты гнилью:
Наслаждайся им вволю.
Каллимах. О Друзиана, Друзиана, как истинно
Я тебя любил,
Какою страстию искренней
До самых недр я охвачен был!
А ты меня всегда отвергала,
Словам моим не внимала!
Ныне же в моей ты власти:
Совершу над тобой все, что угодно моей страсти.
Фортунат. Ах! ах! страшная змея на нас ползет.
Каллимах. Горе мне! Фортунат, почто ты меня обманул,
Почто на постыдное преступление подстрекнул?
Вот, умираешь ты, ужален змеею,
И я от ужаса умираю вместе с тобою.
Сцена 7
Иоанн. Поспешим, Андроник, ко гробу твоей жены:
Мы за душу ее помолиться пред Господом должны.
Андроник. Воистину ты — святой человек:
Кто душою к тебе прилепился, ты не оставляешь тех.
Иоанн. Но се!
Господь наш незримый
Предстал пред нами въяве,
Подобный юноше в цветущей красе.
Андроник. Трепещите все!
Иоанн. Иисусе, Господи мой, почто ты днесь
Снизошел рабам твоим явиться здесь?
Бог. Друзианы ради
И того, кто лежит при гробе ее,
Ибо их воскресением прославится имя мое.
Андроник. Сколь мгновенно вознесся он в небеса!
Иоанн. Оттого, увы, непонятны мне его слова.
Андроник. Пойдем же быстрее —
По приходе, быть может, изреченное станет тебе яснее.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
АВРААМ
Сцена 3
Авраам. Брате Ефреме, во всякой участи я к первому тебе прихожу,
У тебя совета прошу.
Выслушай, не обессудь, стенания мои,
И облегчи мне страдания мои.
Ефрем. Аврааме, Аврааме, почто так печалишься,
Какою мукою мучишься?
Мирянину духом смущаться можно,
Отшельнику же отнюдь не должно.
Авраам. Скорбь меня обуяла неизмерная,
Горе меня постигло несказанное.
Ефрем. Долгими речами окольными меня не томи,
Но что с тобою, прямо скажи.
Авраам. Мария, та,
Которая вместо дочери мне была,
Которую четырежды пять лет
Воспитывал я так тщательно,
Учил так старательно...
Ефрем. Что же с ней?
Авраам. Горе! Она погибла.
Ефрем. Как же?
Авраам. Ужасным было ее падение
И тайным исчезновение.
Ефрем. Как же Мария
В сети попала оного древнего змия?
Авраам. Была она во власти
Грешной страсти
К человеку, который приходил к ней под одеждой монашеской черною
И любовью своею притворною
В сердце ее девичьем,
К обману непривычном,
Такую страсть заронил,
Что на мерзкий грех убежать в окно ее соблазнил.
Ефрем. Слышу и трепещу.
Авраам. Когда же злополучная поняла свой позорный путь,
Стала она бить себя в грудь,
Лицо свое ранами покрывать,
Одежды рвать,
Волосы вырывать,
Голосом громкие вопли издавать.
Ефрем. Истинно, истинно, в участи такой
Не омыть греха и целою слезною рекой.
Авраам. Плакала она,
Что уже не та она, какою была.
Ефрем. Ах, горькая беда!
Авраам. Плакала, что нашими увещаниями она пренебрегла.
Ефрем.О, да!
Авраам. Плакала она,
Что забыла и бденья, и моленья, и пост, и пот.
Ефрем. Если в этом раскаянии твердой останется она,
То будет она спасена.
Авраам. Увы, она его позабыла,
И после худого с нею еще худшее было.
Ефрем. Поражен я до самых недр,
И силы в моем теле больше нет.
Авраам. Когда излилась она в стенаниях своих,
То горе ее крайнее
Увлекло ее стремглав в бездну отчаянья.
Ефрем. Гибель, гибель прегорькая!
Авраам. И отчаявшись заслужить себе прощение,
Решила она в мир вернуться
И в суету окунуться.
Ефрем. Ах, таким победителем
Ни один бес никогда не был над пустынножителем.
Авраам. Да, преданы мы демонам-губителям.
Ефрем. Одно удивительно для меня:
Как она ускользнула незаметно для тебя.
Авраам. Дух мой был в великом смятении
Из-за ужасного одного сновидения.
Если бы не это мое ослепление,
Я предупредил бы ее падение.
Ефрем. Расскажи мне, прошу, твое видение.
Авраам. Мнилось мне, будто стою я перед келией.
И вот некий дракон, виду огромного,
Запаху зловонного,
Налетел на меня изо всех сил,
Беленькую голубку у меня ухватил,
Ее сожрал,
И во мгновение ока из глаз пропал.
Ефрем. Вещий сон!
Авраам. А когда я был пробужден,
То, размышляя об этом видении,
Испугался я, что на святую церковь готовится гонение,
И иные из верующих могут впасть во искушение.
Ефрем. Испуг справедливый.
Авраам. И тогда, простершись ниц, Предведающего я молил,
Чтобы он значение сна мне открыл.
Ефрем. Ты правильно поступил.
Авраам. И вот на третью ночь,
Когда уже обнял мои усталые члены сон,
Привиделось мне, что оный самый дракон
К ногам моим, растерзанный, упал без сил,
И голубку, целую и невредимую, выпустил.
Ефрем. Отрадный ответ!
И сомнения у меня нет,
Что твоя
Вернется к тебе Мария.
Авраам. Сие второе видение
После первого было мне в утешение.
Духом я воспрянул,
И о питомице моей вспомянул —
И тут-то с тревогою подумал я,
Что уж целых два дня
Не видел ее на молитве божией возле себя.
Ефрем. Поздно об этом подумал ты.
Авраам. Поздно, увы!
Пошел я к ее окну,
Рукой в него стукнул,
Девицу многажды по имени окликнул...
Ефрем. Ах, тщетно ты ее окликал!
Авраам. Этого я еще не знал.
И спросил я, почему к божиему служению в ней прилежания нет?
Но ни звука не получил в ответ.
Ефрем. И что же ты сделал?
Авраам. Когда понял я, что дочери моей в келии нет,
Сердце мое страх пронизал,
По членам моим холод пробежал.
Ефрем. И не диво: сам я, слушая речь твою,
То же самое чувствую.
Авраам. Слезными стенаниями я воздух потрясал,
Вопрошал: что за волк овечку мою растерзал,
Что за разбойник дочь мою украл?
Ефрем. И впрямь, как же тебе не плакать о той,
Которую вскормил ты собственною рукой.
Авраам. Наконец, пришли те, кто истину знал,
И поведали все то, что я тебе пересказал,
И сказали, что в мирскую суету она ушла.
Ефрем. Куда?
Авраам. Неведомо.
Ефрем. Что же делать?
Авраам. Есть у меня верный друг,
Обойдет он города и села вокруг,
Пока не узнает, где,
В какой она есть земле?
Ефрем. И что же, когда узнает?
Авраам. Я в мирской одежде туда пойду,
Под видом любовника к ней войду:
Может быть, от моего увещания
После жизненного своего крушения
В тихой пристани обретет она спасение.
Ефрем. А если дадут тебе мяса и вина?
Авраам. Не отвергну, дабы не узнали меня.
Ефрем. И подлинно, ты разумно и похвально поступишь,
Если строгость воздержания своего на недолгое время нарушишь,
Дабы вернуть ко Господу заблудшую душу.
Авраам. Крепче стало мое решение,
Оттого что в твоем согласии я нашел утешение.
Ефрем. Тот, кто тайны сердец человеческих знает,
Всякого поступка намерение проницает
В высочайшей мудрости суда своего
Осуждать он не будет того,
Кто от строгости воздержания
Отступая недолговременно,
Не погнушался к нижайшим и слабейшим снизойти,
Чтобы заблудшую душу ко Господу воротить.
Авраам. Ты же споспешествуй силою молитв,
Да избегну я диаволовых ловитв.
Ефрем. Волею всевышнего бога,
Подателя всякого блага,
Да будет
Делу твоему благое завершение.
Сцена 4
Авраам. Не это ли мой друг.
Коего вот уже два года послал я разыскивать Марию?
Да, это он.
Друг. Здрав буди, досточтимый отче.
Авраам. Бог тебя храни
По вся дни.
Долго тебя я ждал,
Но уже надеяться перестал.
Друг. Оттого я опоздал,
Что неверными вестями тревожить тебя не желал.
Когда же я истину узнал,
Тотчас вернуться к тебе поспешил.
Авраам. Видел ли ты Марию?
Друг. Видел!
Авраам. Где?
Друг. В ближнем городе.
Авраам. С кем же она была,
И с кем имела дела?
Друг. И сказать не могу.
Авраам. Почему?
Друг. Стыдно языку моему.
Авраам. Все же молви, прошу!
Друг. В доме некоего сводника она обиталище имеет,
А он ее и холит и лелеет,
Потому что денег целую тьму
Мариины любовники приносят ему.
Авраам. Так у Марии любовники есть?
Друг. Есть.
Авраам. Кто же они?
Друг. Их не перечесть.
Авраам. Боже мой, боже правый,
Какая ужасная слава:
Невеста, уготованная тебе,
Других любовников ищет себе.
Друг. Так о блудницах ведомо с древних дней:
Чужая любовь им всегда милей.
Авраам. Коня мне быстроногого приведи
И платье мне воинское принеси:
Духовное облачение я сниму
И в обличье любовника к ней пойду.
Друг. Вот тебе все, что нужно.
Авраам. Дай же мне и шляпу — гуменце прикрыть.
Друг. Конечно, иначе тебя могут открыть.
Авраам. И возьму я с собой,
Чтобы заплатить гостинику, единственный мой золотой.
Друг. Да: ведь если денег у тебя не будет,
То и к Марии тебя не пустят.
Сцена 5
Авраам. Здравствуй, гостиник честной!
Гостиник. Здравствуй! что это за гость такой?
Авраам. Может ли в твоем жилище
Путник ночной найти себе кров и пищу?
Гостиник. Конечно!
В этот приют
Каждому вход открыт.
Авраам. Отлично.
Гостиник. Войди же
И садись к нашему столу поближе.
Авраам. За ласковый прием тебя благодарю,
Однако еще кое-чего у тебя попрошу.
Гостиник. Проси, что хочешь:
Все получишь.
Авраам. Этот скромный подарок от меня прими,
И за это к ужину моему пригласи
Девицу ту,
Которая с тобою обитает тут.
Гостиник. А зачем она тебе надобна?
Авраам. Хочу я свести знакомство с ней,
Ибо многие, многие красоту ее расхваливали мне.
Гостиник. Кто ее хвалил,
Тот истинную правду говорил,
Ибо так ее лицо красотою блистает,
Что всех остальных женщин затмевает.
Авраам. Оттого и сердце мое любовию к ней пылает.
Гостиник. Дивлюсь я, что в твоей преклонной старости
Влюбился ты в женщину в цвете юности.
Авраам. Право, затем лишь и пришел я сюда,
Чтобы ее увидать.
Сцена 6
Гостиник. Поспешай, Мария, поспешай:
Пусть увидит новый гость наш, как ты хороша.
Мария. Вот я и пришла.
Авраам. (про себя). Сколько же нужно мне душевных сил,
Чтобы ту, которую сам я в глухой пустыне вскормил и вспоил,
Видел я девицу
В обличье блудницы?
Но нельзя, чтобы являлось в моем лице
То, что я чувствую на сердце:
Удержу я слезы, льющиеся из очей,
И под притворною веселостью моей
Скрою всю горечь душевных моих скорбей.
Гостиник. Радуйся, Мария, судьбе своей:
Ибо уже не только юноши влюбленные,
Но и старцы, годами убеленные,
К тебе спешат
И тебя на любовь склонить хотят.
Мария. Всякий, кто с любовью ко мне приходит,
Любовь ответную во мне находит.
Авраам. Приближься, Мария, и подари мне поцелуй.
Мария. Не только я поцелуй тебе подарю,
Но и шею твою дряхлую объятием обовью.
Авраам. Этого я и хочу.
Мария. Но что со мною?
Какою нежданною упиваюсь я новизною?
Словно такое чувствую я благоухание,
Каким дышало оное давнее мое воздержание.
Авраам. Должен я, должен притворствовать
И в шалостях, резвому юноше пристойных, упорствовать,
Чтобы по строгости моей она не признала меня
И от стыда в дальний свой покой не сокрылась от меня.
Мария. Бедная я!
С какой высоты я пала.
И в какую погибельную бездну попала!
Авраам. Не место здесь изливать жалобы,
Где застольному веселию предаваться надлежало бы.
Гостиник. Госпожа Мария, отчего ты вздохи испускаешь
И слезы проливаешь?
Не два ли ты года уже здесь пребываешь
Без единого стона,
Без горестного слова?
Мария. Ах, лучше бы мне все эти два года
В могиле лежать,
Нежели здесь в пороке жизнь свою провождать.
Авраам. Не затем я пришел, чтобы о грехах твоих рыдать,
А затем, чтобы любовь твою познать.
Мария. Угрызение коснулось моей совести,
Оттого и стала я такие речи вести.
Однако лучше яствами усладимся
И тем увеселимся,
Ибо сказал ты неложно;
Что здесь нам оплакивать грехи не должно.
Авраам. Вот, наелись мы сытно,
Напились мы славно
Твоими, хозяин, щедротами
И твоими заботами;
А теперь позволь нам встать из-за стола
И на отдых расположить усталые тела.
Гостиник. Воля твоя.
Мария. Вставай, господин мой, с кресла,
Отведу я тебя в опочивальное место.
Авраам. Спасибо. Но только вдвоем
Туда мы пойдем.
Сцена 7
Мария. Вот и покой,
Где на эту ночь ты обретешь покой,
Вот и ложе,
На которое богатый покров положен, —
Сядь, и я разую тебя,
Чтобы ты, разуваясь, не утомил себя.
Авраам. Прежде запри на дверях замок,
Чтобы войти к нам никто не мог.
Мария. Пусть это тебя не тревожит:
Я сделаю так, что никто к нам войти не сможет.
Авраам. Ныне время мне с открытым лицом
Пред дочерью предстать отцом.
О Мария,
Избранная дочь моя,
Лучшая частица сердца моего,
Узнаешь ли во мне ты старца того,
Который отечески вскормил тебя и вспоил
И царя небесного сыну единородному посвятил?
Мария. Увы мне! предо мною отец и наставник мой Авраам!
Авраам. Дочь моя, что с тобой?
Мария. Мучусь горькою судьбой.
Авраам. Кто тебя обольстил,
Кто тебя совратил?
Мария. Тот же, кто первосотворенных человеков соблазнил.
Авраам. Где та ангельская жизнь, которою на земле ты жила?
Мария. Миновала.
Авраам. Где стыдливость твоя девственная,
Где воздержность твоя удивительная?
Мария. Пала.
Авраам. За все твои бдения, молитвы, посты,
Какой же мзды, неразумная, чаешь ты,
Если, низвергнувшись с высоты небесной,
Ты погрузилась в адские бездны?
Мария. Увы!
Авраам. Почто ты от меня отвратилась?
Почто удалилась?
Почто в беде падения твоего ты мне не открылась?
Между тем
Как я и возлюбленный мой Ефрем
Могли бы достойным покаянием
Оказать тебе вспоможение?
Мария. С тех пор, как грехами я себя запятнала,
К святости твоей приблизиться я не дерзала.
Авраам. Кто чист от греха, кроме едина
Святой приснодевы сына?
Мария. Никто.
Авраам. Грешить — удел человеческий,
Но упорствовать во грехах — удел диавольский.
Не того осуждают, кому случится пасть,
А того, кто не поспешит скорее встать.
Мария. Горе мне, бедной!
Авраам. Зачем падаешь в изнеможении?
Зачем на земле простираешься без движения?
Восстань с земли
И моим словам внемли.
Мария. Обессилил меня страх,
Что не вынесу я упреков в отеческих словах.
Авраам. Мою любовь к тебе вспомяни
И страх отгони.
Мария. Не могу.
Авраам. Не тебя ли ради оставил я любезное свое пустынное уединение,
И сложил с себя обычай монашеского воздержания,
И из дряхлого отшельника
Превратился в распутных юношей собеседника,
И, привыкнув безмолвствовать целыми сутками,
Стал, скрываясь, разговаривать веселыми шутками?
Отчего же ты потупила долу очи
И не вымолвишь ни слова на все мои речи?
Мария. Казнюсь я сознанием содеянного,
Оттого я не смею и глаза к небесам поднять
И с твоими речами мои менять.
Авраам. Надежды не теряй,
Дочь моя, и в отчаяние не впадай,
Но духом восстань из бездны отчаяния, как из пропасти,
Дабы искать спасения во Господе.
Мария. Грехов моих изобилие
Повергает меня в горестное бессилие.
Авраам. Грехи твои
Поистине тяжелы,
Но всего на свете безмернее
Божие милосердие.
Поэтому скорбь оставь
И единственно к покаянию помыслы твои направь:
Кто грехи свои покаянием омывает,
На том и милость Господня бывает.
Мария. О, я каялась бы с истинным усердием,
Будь хоть малая у меня надежда на божие милосердие.
Авраам. Ты видишь ради тебя принятое мучение мое,
Забудь же пагубное отчаяние твое,
Ибо оно есть грех,
Поистине худший всех.
Кто в Господе снисхождения к грешникам не чает,
Тот неисцелимо согрешает,
Ибо как искра с огнива не может моря воспламенить,
Так и всех грехов наших горечь божественную сладостную милость не может переменить.
Мария. В вышнем милосердии не сомневаюсь отнюдь,
Но собственных грехов моих тяжесть давит мне грудь,
И о том я тревожна,
Что недостанет мне сил для покаяния должного.
Авраам. Тяжесть покаяния я с тобой разделю, —
Об одном молю:
Воротись туда, откуда ты ушла,
И вновь живи тою жизнью, которою жила.
Мария. Ни в чем не прекословлю воле твоей,
И покорно повинуюсь повелениям твоим.
Авраам. Ныне вижу, что истинная
Ты дочь моя избранная,
Паче всех моей любови достойная.
Мария. Золота есть толика у меня и платья:
Что велишь с ними делать, желаю знать я.
Авраам. Что грехом добыто,
То вместе с грехом должно быть и забыто.
Мария. Думала я, для бедных это будет вспоможением
Или ко святому алтарю приношением.
Авраам. Неугоден Господу дар такой,
Который обретен преступной ценой.
Мария. Более о том нет заботы никакой.
Авраам. Утро всходит,
Солнце выводит —
Пора нам в путь.
Мария. Отец мой добрый,
Усердному пастырю подобный,
Шествуй же вперед,
А овца, тобою обретенная, вослед тебе послушно пойдет.
Авраам. Отнюдь; я пешим пойду,
Тебя же на коня посажу,
Чтобы камни дорог
Не изранили нежных ног.
Мария. О, как тебя назвать,
Какою благодарностью тебе воздать
За то, что меня, сожаления недостойную, ты не страхом понуждаешь,
Но кротостию к покаянию побуждаешь?
Авраам. Ничего от тебя не хочу,
Только чтобы служению Господнему посвятила ты жизнь свою.
Мария. От всей души моей Господу послужу,
Все силы мои к тому приложу,
И даже если силы не будет,
То воля неизменна пребудет.
Авраам. И как служила ты суете мирской,
Так послужишь воле божеской.
Мария. Пусть же, пусть твоею добротой
Воля Господня сбудется надо мной.
Авраам. Итак, поспешим.
Мария. О, даже миг промедления мне невыносим.
Сцена 8
Авраам. Как быстро одолели мы столь тяжелую дорогу!
Мария. С мыслию о боге
Легки все дороги.
Авраам. Вот и келья
Покинутая твоя.
Мария. Бедная я!
Видела она прегрешение мое,
И оттого боюсь я войти в нее.
Авраам. И как же не бежать нам оттуда,
Где вражия была над нами победа.
Мария. Но где же мне скрыться от плачевных
Моих угрызений душевных?
Авраам. Стены святые
Кельи глубочайшей укроют тебя от древнего змия.
Мария. Не прекословлю,
Но повинуюсь с любовью.
Авраам. Теперь я пойду
К Ефрему, другу моему,
Чтобы он, сострадавший мне о погибели твоей,
Ныне порадовался радости моей.
Мария. Да будет так.
Сцена 9
Ефрем. Добрые ли вести несешь ты мне?
Авраам. Весьма.
Ефрем. Верно, нашлась Мария сама?
Авраам. Нашел я ее, нашел,
И овечку мою домой привел.
Ефрем. Не без божиего сие было внушения.
Авраам. Без сомнения.
Ефрем. Хотел бы я узнать, где она живет
И какую жизнь ведет.
Авраам. Вблизи моей келии обитает.
Ефрем. Так и подобает.
Авраам. Что я ей ни прикажу,
Какой труд ни положу,
Самый мучительный,
Самый обременительный —
Все она исполняет неукоснительно.
Ефрем. Похвально.
Авраам. Носит она власяницу,
Повсечасным постом и бдением томится,
Принуждает нежное тело строгому уставу покорствовать
И духу не противоборствовать.
Ефрем. Справедливо: мерзость грешного наслаждения
Очищается горечью покаяния.
Авраам. Кто стенания ее услышит,
Тот в сердце их запишет,
Кто сердечные угрызения ее узрит,
У того у самого совесть заболит.
Ефрем. Так и надлежит.
Авраам. Усиливается она
Для тех, кого смутила она падением,
Ныне стать примером обращения.
Ефрем. Разумно.
Авраам. Мыслит она: чем грех ее черней,
Тем сияние искупления должно быть светлей.
Ефрем. Радуется мой слух,
И ликованием полнится дух.
Авраам. Истинно так: ведь и ангельские сонмы
Господа славя, ликуют о каждом обращенном.
Ефрем. И не диво: ведь грешника обращение
Паче верности праведника для Господа драгоценнее.
Авраам. И тем заслуженнее хваление,
Чем казалось его неразумие безнадежнее.
Ефрем. Ликуя, восхвалим,
Восхваляя, прославим
Единородного,
Достолюбезного,
Преблагостного,
Всемилостивого
Сына Господня,
Спасающего с любовью
Тех, кто искуплен его святою кровью.
Авраам. Ему же честь бесконечная,
Хвала и прославление во веки вечные.
Аминь.