Составление исторических сочинений, очень многочисленных в XII в., оставалось, главным образом, делом ученых монахов и епископов. Из них особо заслуживают упоминания англичанин Вильям Мальмсберийский (1080—1142), написавший «Историю английских королей» и «Историю английских церковных деятелей», систематизированную по епископствам; французский аббат монастыря Сен-Дени Сугерий (1081—1151), составивший биографию короля Людовика VI и «Отчет о своем управлении монастырем» с интереснейшими подробностями своей строительной деятельности (за которую его осуждал Бернард Клервоский); наиболее выдающимся историком этого века можно считать Оттона Фрейзингенского, родного дядю Фридриха Барбароссы, его советника и сподвижника, участника второго крестового похода. Его труд «История о двух государствах» написан под влиянием Августина (под двумя государствами подразумеваются государства земное и небесное, а VIII книга посвящена будущим судьбам мира), но это — одно из первых исторических сочинений, соединяющее в себе живое изображение современных событий с точки зрения их очевидца и участника — с попыткой общего осмысления их и единой продуманной концепцией.
Несколько особняком стоят анонимные истории крестовых походов, объединяемые под заглавием «Деяния франков и других воителей иерусалимских» и написанные, по-видимому, не представителями ученого духовенства, а непосредственными участниками военных действий: они дают пеструю фактическую картину удач и неудач, выпавших на долю крестоносцев.
Характерной чертой и упомянутых сочинений и ряда других, менее известных (например, «Хроники славян» монаха Гельмольда), является их чутье реальности, интерес к конкретной жизни и умение ее изображать. Этим объясняется и выход в свет первых автобиографий, обычно под заглавием «О делах своих» (таковы отчет Сугерия и сочинение валлийца Гиральда Камбрийского), и наиболее знаменитая автобиография Петра Абеляра под названием «История бедствий Абеляровых». Но это сочинение относится скорее уже к области философии, чем истории как таковой, и с ним мы вступаем в новую, очень важную область — философию.
В этой области уже в XII в. намечается резкое противоречие между двумя направлениями философской теологии. Представителем рационализма, допускающим, вернее даже требующим, доверия к человеческому разуму и критического исследования положений церковного вероучения является Петр Абеляр. Он знаменит не столько своими богословскими сочинениями, наделавшими много шума в его время и навлекшими на него осуждение церкви, сколько своей оригинальной автобиографией и приписанной ему перепиской с монахиней Элоизой, его бывшей женой. Прославленный в свое время лектор, отвлекавший толпы учеников от других лекторов, он ценен и в литературном отношении как мастер латинской литературной речи, придавший ей индивидуальный характер и полемический задор. Однако во владении чисто риторическими приемами он уступает своему ярому противнику Бернарду Клервоскому, который облекает и свои проповеди о мистическом восприятии религиозных откровений, и чрезвычайно острые нападки на разложение нравов современного духовенства, и инвективы против своих противников, и даже поучения, смело обращенные к папе, в столь отточенную, безукоризненно разработанную литературную форму, что порой кажется, будто благочестивая тематика была для него лишь благодарным литературным материалом: слишком звучит в его высказываниях искусный и честолюбивый властолюбец. Своего противника-рационалиста ему удалось осудить теоретически и сломить его карьеру и его жизнь. Относительно другого рационалиста-богослова, Гильберта Порретанского (1080—1154), превосходившего Бернарда ученостью и остроумием, это не удалось. Рационализм, опираясь на многочисленные новооткрытые сочинения Аристотеля, в следующем столетии все же победил, создав рационально-схоластическую систему философской теологии. Впрочем, эта победа была уже намечена «Сентенциями» («положениями») Петра Ломбарда (ум. 1160), изложившего в четырех книгах систематически, методом доказательств, примыкающим к Абеляру, основное богословское учение христианской церкви.
Между тем в недрах самой церкви два ее представителя, Бернард Сильвестр, учивший в середине XII в. в турской школе, и Алан Лилльский, один из знаменитейших ученых своего времени, в аллегорических сочинениях, составленных частью прозой, частью стихами, излагали учение о природе и о человеческой жизни, гораздо более угрожавшее церковной догме, чем рационализм Абеляра. И творение Бернарда Сильвестра «О целокупности вселенной», и сочинения Алана «Антиклавдиан» и «Плач Природы» развивают космогонические и космологические теории в платоновском и даже неоплатоническом духе, в корне подрывавшем церковное учение о сотворении мира. По-видимому, эти сочинения, на взгляд руководителей церкви, были менее опасны для верующих: их относили к области чисто литературной и считали доступными только людям, искушенным в чтении античных поэтов и понимающих их темный и загадочный язык. И действительно, если Алан испытал на себе решающее влияние литературной формы «Утешения философией» Боэтия, то Бернард Сильвестр вошел в ряды знатоков античной поэзии, прокомментировав детально шесть первых песен «Энеиды». Это дает и нам повод перейти к писателям XII в., не задававшимся глубокомысленными целями, а посвятившим себя более легкой деятельности «сложения стихов».
Как было сказано выше, термин «возрождение» применительно к литературе XII в. наиболее оправдан тогда, когда дело идет о поэтических произведениях. В этой области действительно можно проследить повышение интереса к античным образцам. Оно идет в двух направлениях — это подражание изяществу языка и стиля, и это использование античных сюжетов. Первое направление ведет к увлечению Овидием, пришедшему в конце XI и первой трети XII в. на смену преклонению перед Вергилием, в котором долго видели языческого пророка, предсказавшего в IV эклоге рождение Христа. Овидианству отдали дань на пороге XII в. поэты луарской школы — Марбод, Хильдеберт и особенно Бальдерик, сочинявший даже прямые подражания понтийским посланиям Овидия. Произведения этих постов, превосходные по отделке стиля, оказали благотворное влияние на латинский язык XII в. Это обновление языка по классическим образцам распространилось так широко, что даже анонимный панегирик в память императора Генриха IV, написанный вскоре после его смерти в 1106 г., отличается прекрасной богатой лексикой и классической ясностью грамматического строя.
Второе направление использует излюбленные античные сюжеты, частично из «Метаморфоз» того же автора. Так, ученик Бернарда Сильвестра, Матвей Вандомский, изложил заново историю Пирама и Фисбы, потом применил свое стихотворное искусство к библейской повести о Товии и составил трактат по науке стихосложения, а также любопытный стихотворный письмовник, применяющий образцы «Героид» к тематике современного быта. Вообще, и в XII, и впоследствии в XIII в. теория словесности излагалась не раз и в прозе, и в стихах.
Значительно больше, чем сюжеты Овидиевых поэм, подвергались обработке в латинском эпосе XII в. основные циклы греческой мифологии — троянский и фиванский. Правда, уже от предыдущих веков до нас дошли небольшие латинские поэмы, анонимные, написанные леонинским рифмованным стихом. Они посвящены печальной судьбе Трои, носят морализующий характер и жестоко порицают Елену, называя ее «блудницей» и «развратницей». Столь же трагичен «Плач Эдипа» над телами его сыновей.
Гибели Трои посвящены в XII в. три латинские поэмы поэтов-монахов Иосифа Исканского, Петра Санктонского и Симона по прозвищу «Золотая коза». С Гомером и даже с поздними греческими разработками темы Троянской войны они не имеют почти ничего общего, а перелагают в стихи поздние прозаические повести Диктиса и Дареса, дошедшие и до нас только в латинских переводах с несохранившихся греческих оригиналов.
Именно на этом этапе мы встречаемся с совершенно новым литературным явлением — с изобильным поэтическим творчеством на новых национальных языках, вступающих теперь в успешную конкуренцию с латинским языком и обращающихся к тем же исконным античным сюжетам, но разрабатывающих их в новом «рыцарском» духе и стиле. Троянская война стала в том же XII в. (1150—1160) темой огромной поэмы на французском языке придворного поэта Бенуа де Сент-Мора (30 000 стихов), который сделал введением к ней изложение похода аргонавтов, осаду Трои разукрасил множеством турнирных эпизодов и создал свой собственный новый «роман» — между младшим сыном Приама Троилом (этот образ был развит уже у Дареса) и Брисеидой, здесь уже не пленницей Ахилла, а дочерью Калханта. За Бенуа последовал немецкий поэт Герберт Фрицларский, создавший тоже объемистую поэму «Песнь о Трое».
В использовании сюжета фиванского цикла и основания римского государства Энеем новые национальные поэты были в это время монополистами — латинских поэм на эти темы мы не имеем (по-видимому, никто из латиноязычных поэтов не решался состязаться с Вергилием и Стацием, которые были у всех в руках), зато анонимный французский «Роман о Фивах», лишь немного уступающий по размерам роману Бенуа, французский же «Роман об Энее» и немецкая поэма Генриха фон Фельдеке «Энеида» успешно перерабатывают эти античные сюжеты в рыцарские романы, богатые бесчисленными приключениями и любовными объяснениями.
Пока продолжаются крестовые походы, пышно развертывается разработка еще одного сюжета, ставшего романом еще в античности — сюжета о восточном походе Александра Македонского, о его рождении, победах, открытиях и ранней смерти. На латинском языке этой теме посвящает большую поэму «Александреида» (в 10 песнях) поэт Вальтер Шатильонский. Здесь он обращается к поздним версиям романа псевдо-Каллисфена, уже в X в. переведенного на латинский язык под названием «История о битвах», и вводит эпизоды, известные из талмудических добавлений к нему о полете Александра, о его планах покорения западных стран. При описании смерти Александра выступает величественный образ Природы, блюдущей меру всего земного и перекликающийся с соответственным образом у земляка Вальтера, Алана Лилльского. Однако и этот сюжет не остался в исключительном владении латинского поэта. Почти параллельно с ним возникли: французская поэма Обри Безансонского (дошедшая до нас только в фрагментах), которую воспроизвел с расширением в немецких стихах так называемый «клирик Лампрехт» (1130—1140-е годы) и колоссальная французская п