Когда читатель переходит от других средневековых текстов к сочинениям монахини Хильдегарды, он должен пережить потрясение, подобное тому, которое каждый испытывает, покончив с первой частью «Фауста» Гёте и взявшись за вторую. Его глаза должны привыкнуть к новому освещению, которое поначалу кажется непроглядным мраком. Вместо веселого звона рифм, наполняющего поэзию позднего средневековья, его встречает некое подобие современного верлибра, вместо наивно-рассудительных назиданий, рассудочных аллегорий, упорядоченной словесной игры — темные и многозначительные символы, соединяемые по ассоциативному принципу с такой бесконечной свободой, какую он привык встречать разве что у самых дерзновенных поэтов новейшей эпохи.
Эти необычные сочинения принадлежат необычному человеку. Для того чтобы в XII в. женщина могла заговорить перед всем миром, да еще возвещая не школьную премудрость, а некую тайну, открытую ей и только ей, она должна была соединить в себе общепризнанную святость, визионерский дар, гениальные способности и сильную волю. Эпоха женской монашеской мистики, существенно повлиявшая на пути развития немецкой культуры, наступит не раньше, чем через столетие (Мехтхильда Магдебургская, 1210—1282; Мехтхильда Хакеборнская, 1241—1299; Гертруда Великая, 1256—1302). В средневековой Германии именно Хильдегарда была той, которая «научила женщин говорить», и как всегда бывает в подобных случаях, сама достигла такого духовного уровня, который оказался недостижим даже для самых замечательных ее последовательниц. Ее творчество в лучшем смысле этого слова мужественно; в нем совершенно отсутствуют черты расслабленной чувствительности, ребяческой умильности, невзыскательного духовного провинциализма; общий тон остается чистым и строгим даже в описаниях самых невообразимых экстатических и визионерских переживаний. Читательское впечатление от текстов Хильдегарды — впечатление от альпийского пейзажа: горный воздух и захватывающая дух крутизна. Этот почти жесткий аристократизм духа достоин великой рыцарской культуры XII в.
Хильдегарда и в самом деле была отпрыском рыцарского рода. Она родилась в 1098 г. С пяти лет она имела видения, что побудило родителей рано вверить девочку духовной опеке монахинь бенедиктинского монастыря в Дизибоденберге. В 1136 г. Хильдегарда сама стала аббатисой этого монастыря, в 1147 г. перенесенного на холм св. Руперта близ рейнского города Бингена (по которому Хильдегарда получила свое прозвище). В 1141 г. с ней случилось то, что сделало ее писательницей — что именно, мы никогда не узнаем иначе, как с ее слов. Сама же она повествует об этом так: «Се, на сорок третьем году земного моего странствия, когда с великим страхом и трепетным прилежанием вникала я в небесное видение, случилось так, что я узрела величайший свет, из которого был глас небесный, провещавший мне: «О, бренный человече, и прах праха, и тление тления! Расскажи и запиши, что ты увидишь и услышишь. Поелику же ты слишком робка, чтобы говорить, и слишком проста, чтобы толковать, и слишком неучена, чтобы писать, расскажи и запиши это, сообразуясь не с разумом измышления человеческого, и не с произволом сочинительства человеческого, но с тем, как ты видишь сие на небесах в вышних и в дивности Божией, повторяя преподанное, как слушатель, ловя слова наставника своего, обнародует их сообразно тому, как они были сказаны, следуя воле, и мысли, и речи наставника. Так и ты, о человече, скажи то, что ты видишь и слышишь, и запиши виденное и слышанное, сообразуясь не с собою и не с каким бы то ни было другим человеком, но с волею Того, кто все ведает, и зрит, и устрояет в сокровенности тайн своих».
И дальше она повествует об этом же событии: «Совершилось... что огнистый свет с величайшим блистанием сошел из разверстых небес, затопил весь мой мозг и воспламенил все мое сердце и всю мою грудь как бы пламенем, притом не только сияющим, но и согревающим, как согревает солнце ту вещь, на которую изливает лучи свои; и я немедля уразумела изъяснение смысла книг, то есть Псалтири, евангелий и прочих кафолических писаний, как Ветхого, так и Нового Завета».
Этим рассказом открывается книга под несколько диковинным названием «Scivias» («Путеведение»). Хильдегарде было вовсе не так просто исполнить полученный приказ, она была женщиной и поэтому никогда не училась латыни систематически. Конечно она затвердила наизусть латинский текст псалмов и других богослужебных текстов, как это само собой разумелось для всякой монахини, но смысл этих текстов она проясняла для себя скорее догадками и озарениями, нежели каким-либо иным способом. Когда она взялась за перо, ей пришлось не раз обращаться к знакомым клирикам за консультацией относительно склонений и спряжений слов. Латынь сочинений Хильдегарды — это удивительный языковый феномен, граничащий с глоссолалией: полузнакомый язык лежит перед писательницей, как неторные лесные заросли, сквозь которые ее ведет уверенность лунатика, причем каждое слово обладает такой весомостью и многозначительностью, которых оно уже не имело для более привычного глаза. Но и такая поистине визионерская латынь казалась Хильдегарде все еще слишком обычной и стертой для передачи ее экстазов — и вот она углубляется в конструирование некоего несуществующего сверхъязыка, на много столетий предвосхищая словотворческие эксперименты новейшей эпохи. Ею был составлен лексикон из 920 заново изобретенных вокабул с переводом на латинский и немецкий языки под заглавием «Язык незнаемый» — и в придачу она выдумывала новые начертания для букв! Более деловой и все же достаточно необычайный характер имели ее естественнонаучные и медицинские штудии: в ее трактатах «Физика» и «Причины и врачевания» странно соединяются ясновидческая женская интуиция по части тайн живой природы, практические познания в области народных навыков и мистическое влечение к сокровенному смыслу каждого цветка и червя. Она очень точно и толково описывает 230 видов растений, но каждый из них имеет для нее свое соответствие во внутреннем мире человека. Почтенная аббатиса во время своих путешествий сама занималась врачеваниями как душ, так и немощных тел, и притом не только молитвами, но и конкретными советами. Как это обычно бывает с такого рода святыми исцелительницами, сама она страдала тяжелой болезнью и не была избавлена от нее никаким чудом. Современники обращались к ней за советами отнюдь не только медицинского характера; государи и князья церкви засыпали ее письмами, излагая ей свои затруднения и терзания совести, приглашая ее рассудить спор, жалуясь на противников. Она отвечала кратким и простым напоминанием о нравственном долге, как она его понимала.
Двадцать девять религиозных стихотворений Хильдегарды — не совсем стихотворения с точки зрения теоретико-литературных критериев ее эпохи. Сколько-нибудь обязательная метрическая структура в них отсутствует; особенно поразительно то, Что в секвенциях нельзя отыскать симметрии полустрофий; нет, конечно, и рифмы. Целое держится на очень свободном ритме и на тонко организованных синтаксических связях, позволяющих словам сохранять как бы дистанцию между собой и пребывать каждому в своем собственном излучении. Такая поэтика отвечает необычному содержанию этих гимнов, предназначенных не для богослужебного, а для приватного исполнения. В них почти полностью отсутствует наивно-повествовательный момент: например, из того, как Хильдегарда говорит о святом Руперте, читатель не узнает никаких подробностей из жития этого герцога Бингенского. Не дело Хильдегарды — рассказывать истории и разрисовывать картинки. Не найти у нее и рассудочного формулирования догматов (пусть читатель сравнит для контраста гимны в честь св. Троицы, содержащиеся в разделах «Религиозная поэзия XI века» и «Религиозная поэзия XII века»). Все гимны говорят об одном, давая как бы бесконечные вариации темы: эта тема — внутреннее преображение человека, таинство бракосочетания души с богом. К своим стихам Хильдегарда сама писала музыку.
Поскольку Хильдегарда при всей своеобычности своего творчества была все же средневековым человеком, а не модернистом XX столетия, она внутренне нуждалась в том, чтобы исходить из некоей уже наличной системы символов, подвергая ее трансформациям. Таким источником для нее стала библейская Песнь Песней в аллегоризирующей интерпретации. Ассоциативные ходы, на которых построены стихотворения Хильдегарды, подчас невероятно сложны и глубоки, но никогда не произвольны; они неизменно укоренены в традиции. Предлагаемые в этой книге комментарии к текстам Хильдегарды стремятся хотя бы отчасти выявить эту укорененность.
Скончалась Хильдегарда 17 ноября 1179 г.
ГИМН О СВЯТОМ ДУХЕ
4. Ум призывает Тебя сладчайшими гласами,
и строения Тебе с разумностию готовит,
те, что каплют золотыми делами.
5. Ты же всегда имеешь при себе меч,
дабы отсекать,
что предлагается губительным яблоком[292]
через чернейшее человекоубийство,
6. Когда морок затмевает волю и воздыхания,
в которых душа возлетает
и повсюду кружится.
7. Но ум есть устой
для воли и воздыхания.
8. Когда же так дух движется,
что ищет узреть зеницу зла и челюсть мерзости[293],
скоро сжигаешь Ты его в огне,
если соизволишь.
9. Когда же, однако, разумность
через злые дела отходит к падению,
Ты, по соизволению,
касаешься, и поражаешь, и возвращаешь ее,
вливая в нее излияние опыта[294].
10. Когда же зло устремляет на Тебя меч свой,
Ты обращаешь меч оный ему в сердце,
как сотворил Ты над первым отпавшим ангелом,
когда башню гордыни его низвергнул в геенну.
11. Здесь же иную башню
воздвигнул Ты из мытарей и грешников,
которые исповедуют Тебе грехи свои
и дела свои[295].
12. Через то все творения, Тобою живущие,
хвалят Тебя;
ибо в Тебе благороднейший бальзам для ран зловонных,
что обращаешь Ты в драгоценнейшие жемчужины.
13. Ныне же соизволь всех нас собрать к Тебе
и на правые пути наставить.
Аминь.
ГИМН СВЯТОЙ ДЕВЕ МАРИИ
Радуйся, благородная,
славная и непорочная Девица —
око целомудрия,
вещество освящения,
Господу угодное.
Ибо столь верховное
в тебя излилось наитие,
что Слово верховное
в тебе облачилось плотию.
О Белая Лилия,
ее же призрел Господь
превыше всего творения.
О прекраснейшая и сладчайшая,
сколь дивно Бог о тебе умилился,
если ласкание жара Своего
так в тебе положил, что Божий Сын
от сосцов твоих кормился.
Ибо чрево твое имело радование,
когда все созвучия хоров небесных
о тебе ликовали,
что девственно зачала ты Сына Божия;
через то чистота твоя
просияла во Господе.
Утроба твоя имела радование,
как трава, росой прохлажденная,
с небес нисходящею[296];
как то и в тебе совершилось,
о Матерь всякого радования.
Ныне же Церковь
совокупно алеет в радовании[297],
и ликует в созвучиях хоров,
сладчайшей ради Девы
и достохвальной Марии,
Божией Матери.
Аминь.
СЕКВЕНЦИЯ О СВЯТОМ РУПЕРТЕ
О, строение верховной благости,
которое есть свет неомрачаемый!
Ибо ты украшено в зорях,
как и в рдении солнца.
О, блаженное младенчество,
что багряно в зорях;
о, хвалимое отрочество,
что рдеет в солнце!
Ибо в них, благородный Руперт,
ты возблистал, как жемчужина;
через это не укрылся от малоумных,
но явлен, как холм среди долины[299].
Когда в них, Руперт, просиял ты,
не укрылся ты от ленивых духом,
как бы холм, розами венчанный и лилиями,
словно багряница явленная.
О, нежный цветок полей[301],
О, сладкая свежесть плода,
О, бремя необременяющее,
не устремляющее сердца к виновности;
О, сосуд избрания[302],
что не осквернен и не пожран
средь плясания древнего вертепа,
и не уязвлен ранами
от древнего губителя!
Дух Святой песнословит в тебе,
ибо к ангельским сопричтен ты хорам,
и в Сына Божия облекся[303],
не имея в себе порока.
Сколь украшенный сосуд ты, Руперт,
ибо в младенчестве твоем и в отрочестве
твоем
устремлялся ты к Богу в страхе Божьем,
и в лобызании любови,
и в сладостном благоухании дел благих.
О, Иерусалим.
основание твое положено на камнях из потока[304],
каковые суть мытари и грешники;
овцами потерянными были они,
но, Сыном Божьим обретенные,
к тебе пришли и в тебе упокоились;
Стены же твои блистают
живыми каменьями[305],
что через усерднейшее рвение
благой своей воли
воспарили в небесах, облакам подобясь.
И через то башни твои, Иерусалим,
краснеют и белеют
багряностию и белизною святых,
и всяким украшением Божьим,
в котором нет тебе недостатка,
О Иерусалим!
Так и вы, избранные и увенчанные,
обитание которых в Иерусалиме,
и ты, о, Руперт,
сотоварищ их в оной обители,
Подайте нам помощь,
молящим
и в изгнании страждущим.
СЕКВЕНЦИЯ ОБ ОДИННАДЦАТИ ТЫСЯЧАХ ДЕВ[306]
О, Церковь,
очи твои подобны сапфиру,
и горе Вефиль — уши твои,
и нос твой, как гора мирры и ладана,
и уста твои,
как шум вод многих[307].
В видении веры неложной
Урсула Сына Божия возлюбила,
и мужа совместно с миром сим оставила,
и на солнце воззрела,
и прекраснейшего юношу призвала, глаголя:
Многим желанием,
возжелала я прийти к тебе,
и в небесном браке воссесть с тобою,
через чуждую жизнь к тебе устремляясь,
как бы облако,
что в чистейшем воздухе проплывает,
подобясь сапфиру.
И когда Урсула молвила так,
Слух прошел по вселенной,
И сказали: «Невинность девическая
не ведает, что говорит».
И начали играть с ней
Во многих хорах,
покуда не возлегло ей на плечи
пламенеющее бремя.
Через то все
познали,
что презрение к миру,
как гора Вефиль.
И притом изведали
сладчайшее мирры и ладана благоухание,
ибо презрение к миру
превыше вещей подъемлется.
И се, громогласно
все стихии вняли
и пред лицом Бога возгласили:
Это да услышат все небеса
и великими хорами да восславят
Агнца Божия,
что заградил гортань древнего Змия
веществом Слова Божия
в сих жемчужинах.
СЕКВЕНЦИЯ О СВЯТОМ МАКСИМИНЕ
1. Взирала голубица чрез оконные створы[310],
и пред оком взиравшим
струился бальзам, источаясь
от Максимина осиянного.
Солнечный жар разогрелся,
во мраках возблиставши;
через то и жемчужина явлена
в освященном строении[311]
любовью обильного сердца.
2. Сия башня созиждена
из кипарисов и кедров Ливанских[312],
гиацинтом и сардониксом убрана[313],
как град, художество зодчих превысивший,
Сей олень легконогий
прянул к источнику струй чистейших,
источенных из крепкого Камня[314],
сладкое благоухание восчувствовав.
3. О торговцы благовониями,
что утешаетесь в зелени садов царских,
к вершинам поднявшись,
когда уже заклан овен
и свершено приношение,
меж вас просиял сей художник,
подпора Храма,
воздыхавший о крыльях орлиных,
лобызая Премудрость-кормилицу
в благодатной плодоносности Церкви.
4. О Максимине, ты явлен как холм и дол,
но меж обоих как строенье чертога,
где Единорог и Слон выступают[315]
и Премудрость к усладам причислена.
Ты дивен и кроток в священнодействиях
и в алтарном пылании жертвы,
подъемлясь, как дым благовонный,
до столпов хваления выспренних;
там молись о людях твоих,
что восходят к дозорам Света,
Коему слава приносится в вышних.
ПЕСНОПЕНИЕ ХОРА ДЕВСТВЕННИЦ
2. Рождены мы во прахе,
увы, увы! и во грехе Адамовом,
и тяжко бремя противоречить
имеющему вкус яблока;[317]
но отторгни нас от земли,
Христе Спаситель.
3. Желанием горим мы
Тебе последовать;
о, сколь трудно нам, бедным,
подражать Тебе,
непорочному и невинному
Владыке ангелов!
5. Ныне призываем Тебя,
Жениха нашего и Утешителя,
ибо на кресте искупил Ты нас
6. Во кровях Твоих
обручением сочетались мы с Тобою[319],
отвергнув мужа,
избрав же Тебя, Сына Божия о прекраснейшем лике,
сладчайшее благоухание услад вожделенных;
всегда воздыхаем мы по Тебе в слезной юдоли:
о, когда Тебя узрим,
и с Тобою пребудем?
7. Ты в мире,
и Ты в уме нашем,
и обнимаем Тебя в сердце,
как бы имея Тебя с собою.
8. Ты, о Лев, сильный во бранях,
расторг неба пределы,
прянув в ограду Девы;[320]
и разрушил смерть,
жизнь устрояя в златом Иерусалиме;
9. Даруй нам в оный вселиться,
И пребыть в Тебе,
о сладчайший Жених,
исторгший
нас из пасти Диавола,
10. Что ложью уловил
прародителя нашего.