Оттон Фрейзингенский — один из наиболее значительных представителей немецкой историографии XII в., отразивший в своих сочинениях важнейшие события современной ему эпохи и попытавшийся, впервые после Августина и под его влиянием, охватить в «Хронике, или Истории о двух царствах» весь ход мировой истории цельной, единой концепцией. Эта его всемирно-историческая концепция, тесно связанная с основными политическими и идеологическими веяниями времени, интересна как философская трактовка исторического материала, как своего рода «философия истории», хотя и теологического характера.
Оттон (род. ок. 1114 г.) принадлежал к высшему кругу феодальной знати и состоял в близких родственных отношениях с правящими династиями. Он был сыном Агнесы, дочери императора Генриха IV, и таким образом приходился ему внуком и племянником Генриху V, был сводным братом Конрада III и дядей Фридриха I Барбароссы. Столь знатное происхождение и высокий духовный сан епископа Фрейзингенского естественным образом формировали и определяли мировоззрение Оттона и ставили его в центр общественно-политических и религиозных вопросов времени.
Сведения о жизни Оттона почерпнуты из его же собственных сочинений, из Австрийских анналов и из главы о нем Рахвина, продолжателя его труда «Деяния императора Фридриха I» (IV, 14). Известно, что Оттон получил прекрасное философско-схоластическое образование в Париже, где, по-видимому, учился у Гуго Сен-Викторского, известного мистика и противника Абеляра. Этот богослов и в некоторой мере Гильберт Порретанский оказали влияние на формирование его теологических взглядов. По окончании курса в 1132 г. Оттон вступил в монастырь цистерцианского ордена в Моримунде (в Бургундии) и был там 5 лет сначала монахом, потом аббатом. В 1138 г. он занял должность епископа во Фрейзингене (в Баварии) и оставался им в течение 20 лет. В 1145 г. Оттон ездил в Италию с визитом к папе Евгению III. В 1147 г. вместе с Конрадом III принимал участие во втором крестовом походе. По возвращении из похода и смерти Конрада выполнял ряд дипломатических поручений нового императора Фридриха I. Умер он в 1158 г. в Моримунде, куда вернулся незадолго до смерти.
Оттону принадлежат два сочинения, сохранившиеся полностью: «Хроника, или История о двух царствах» («Chronica sive Historia de duabus civitatibus»), написанная в 1143—1146 гг., и «Деяния императора Фридриха I» («Gesta Friderici I imperatoris»). Это сочинение, начатое в самом конце жизни, в 1157 г., осталось незаконченным и было продолжено клириком фрейзингенской церкви, воспитанником и секретарем Оттона, Рахвином, дописавшим третью и четвертую книги.
«Хроника, или История о двух царствах» была позднее переработана Оттоном, и во второй ее редакции, посланной Фридриху в 1157 г. с сопроводительным письмом, названа дополнительно «Книгой об изменчивости вещей» («Liber de mutatione rerum»). В «Хронике», состоящей из восьми книг, рассказ ведется от «сотворения мира»: первые шесть книг изложены по Беде и Орозию (до 413 г.), современным событиям посвящена седьмая книга, которая, начинаясь с истории первого крестового похода, кончается девятым годом правления Конрада III, т. е. 1146 г. Последняя книга, мистического содержания, рисует будущее судеб человечества. Каждая книга снабжена философско-теологическим прологом. Два царства, о которых гласит заглавие «Хроники», — это земное, символом которого является Вавилон, и небесное, символ которого — Иерусалим: одно временное и преходящее, другое вечное и неизменное. Civitates постоянно проявляются в реальной истории: например, история Рима — это проявление civitas terrena, а монашество — civitas Dei; светское государство — проявление первого царства, римско-католическая церковь — второго. Вся история земного царства рассматривается Оттоном в духе августиновского провиденциализма, как непрерывная борьба противоположных начал: земного и божественного, доброго и злого. Противоположность и борьбу двух «царств» он признает основной движущей силой исторического процесса, идущего к благу по предначертанному богом пути. Представления Оттона о ходе исторического процесса, порожденные острой проблемой взаимоотношений империи и папства, светской и духовной власти, выражены им в принципе христианско-религиозного дуализма: оба царства он считает необходимыми частями единого христианского мира, так называемого «смешанного царства» (civitas permixta). История земного царства делится Оттоном на традиционные четыре монархии (ассиро-вавилонскую, мидо-персидскую, греко-македонскую, римскую). Римская империя — последний период в развитии человечества перед концом света, после чего наступит для праведников блаженство в вечном «божьем» царстве. При этом историческое развитие мира к благу совершается через «перенесение» империи (translatio imperii), а также земной власти и культуры, от Рима к грекам, затем к франкам, от них к лангобардам, наконец к «немецким» франкам. Поддерживая идею перенесения империи, выдвинутую еще в XI в. в связи с политическими притязаниями германских королей и римского папства для утверждения идеи «вечности» Римской империи, Оттон недвусмысленно выступает как идеолог «священной Римской империи» германских королей. Однако в «Хронике» отчетливо проступает идея постепенного ослабления империи и неуклонного возвышения церкви. Германская империя, преемница Римской, превратилась, по словам Оттона, в ее тень и олицетворяет собой ветхость мира. Пессимизм Оттона, которым проникнута вся «Хроника», был связан, по-видимому, с тяжелым внутренним и внешним положением Германии того времени, с раздорами и распрями между феодальными партиями, с борьбой империи и папства. Лишь аскетический идеал клюнийского монашеского движения, возглавляемого Бернардом Клервоским, служил утешением Оттону. «Хроника» — сочинение политически тенденциозное; хотя Оттон и подчеркивает свою объективность при изложении событий («Я ставлю своей целью только описывать происходившее, но не давать ему оценку» — VI, 23), он сплошь да рядом оценивает и комментирует события с позиции защитника интересов феодальной знати, с точки зрения своей богословской концепции и аскетической морали, и, напротив, замалчивает события ему неприятные или говорит о них вскользь. Изложение событий перемежается в «Хронике» с размышлениями ее автора о бренности всего земного.
При написании «Хроники» Оттон использовал множество источников разного характера. Некоторые из них он называет и сам. Из исторических источников важнейшие: Евсевий, Саллюстий, Орозий, Иордан, Павел Дьякон; из философских — Цицерон, Аристотель, Августин, Боэтий, Сенека, Гильберт Порретанский, Гуго Сен-Викторский, Бернард Клервоский; из поэтических — Гораций, Вергилий, Овидий, Лукан и др. Широко использована Библия. В основу сочинения положена «Хроника» Фретульфа — Эккехарда из Ауры (до 1106 г.), «Хроника» была весьма популярна в XII—XIII вв., о чем свидетельствуют более чем 50 ее манускриптов.
Второе сочинение Оттона, «Деяния императора Фридриха I», было написано вскоре после его возвращения из второго крестового похода по заданию и материалам самого Фридриха и в прославление его. Состоит оно из двух книг: в первой излагается история Германии с 1080 г. до провала второго крестового похода под Дамаском, во-второй — описывается деятельность Фридриха в первые четыре года его правления. Сочинение тщательно документировано, в нем приводятся речи, использована дипломатическая переписка. Оттон здесь часто говорит о событиях как их очевидец и человек, хорошо осведомленный в государственных делах своего времени. Поэтому рассказ «Деяний» более живой, чем, в «Хронике», и в тоне его нет прежнего пессимизма. По-видимому, на Оттона повлияла перемена политической обстановки в Германии, подъем могущества империи при Фридрихе, который покончил с внутренними распрями; с его деятельностью Оттон связывал свои надежды на обновление империи, на установление гармонического единства христианского мира — ведь согласие между церковью и государством всегда было политическим идеалом Оттона. Он всячески восхваляет Фридриха, стремясь показать его идеальным государем Германии и признанным владыкой мира. Особенное внимание в этом сочинении уделено вопросам внешней политики Германии, ее отношениям с Византией. Кратко изложена история первого и второго крестовых походов, интересны описание Венгрии, через которую шли крестоносцы, картина состояния Италии. Любопытна попытка Оттона объяснить причины провала второго крестового похода путем отвлеченных логических построений (I, 68). История крестового похода описана в традиционном для историков крестовых походов провиденциалистском духе: бог руководит всеми событиями и карает участников похода за их грехи и пороки — в этом Оттон видит причину его краха. Впрочем, он отмечает и другие, реальные факторы, обусловившие неудачи крестоносцев. В «Деяниях» много места уделено экскурсам философско-теологического характера. Например, в I, 49-60 рассказывается о борьбе между Бернардом Клервоским (представителем реакционно-мистической ортодоксии) с еретиками Гильбертом Порретанским и Петром Абеляром (представителями «новой логики» и рационалистического учения). «Деяния Фридриха» имеют большую познавательную ценность как источник для политической истории Германии первой половины XII в., хотя в нем отчетливо выражена официально-придворная настроенность автора.
Оттон Фрейзингенский признается одним из лучших стилистов средневековья. Оба его сочинения написаны хорошим литературным стилем — ясным и лаконичным в изложении событий, в меру насыщенным риторикой в рассуждениях.
ХРОНИКА, ИЛИ ИСТОРИЯ О ДВУХ ЦАРСТВАХ
Пролог
Я часто и подолгу размышлял о переменчивости и превратности дел земных, об их разнообразном и беспорядочном развитии; и так как я думаю, что мудрый человек никоим образом не должен быть к ним привязан, то прихожу к заключению, рассудив здраво, что следует от них удаляться и освобождаться. Ибо долг мудрого человека не крутиться наподобие вертящегося колеса, но укрепиться в постоянстве добродетели, наподобие четырехгранного тела. Итак, поскольку изменчивость земных дел не может прекратиться, кто из здравомыслящих станет отрицать, что мудрый человек должен, как я сказал, от них отвернуться и [обратиться] к постоянному и неизменному царству вечности? Это — Божье царство небесного Иерусалима, по которому тоскуют, находясь в странствии, дети Господни, подавленные запутанностью дел земных, словно вавилонским пленом. Потому что существует ведь два царства: одно временное, другое вечное, одно — земное, другое небесное, одно царство дьявола, другое — Христа, первое — Вавилон, второе — Иерусалим, как сообщают католические писатели[458].
Но так как многие из язычников писали больше об одном из них, с тем, чтобы поведать потомкам о деяниях своих предшественников, то оставили они нам множество свидетельств их доблестных дел, как считали они сами, по суждению же наших [писателей] нескончаемых несчастий. Сохранились превосходные сочинения об этом Помпея Трога, Юстина, Корнелия[459], Варрона, Евсевия, Иеронима, Орозия, Иордана и многих других, как наших, так и их[460] писателей, перечислять которых было бы долго, где проницательный читатель сможет найти не столько историю, сколько мрачную картину человеческих бедствий. Это происходит, как мы думаем, в соответствии с разумным и предусмотрительным распределением творца, чтобы суетные люди, желающие предаваться бренным земным делам, могли бы быть по крайней мере устрашены превратностями их судеб и через тяготы быстротекущей жизни направлены от творения к познанию творца. Но мы, помещенные как бы в конце времен, не столько читаем о несчастиях смертных в их книгах, сколько находим их в нас самих из опытов нашего времени. Ибо, чтобы мне не говорить о другом, Римская империя, которая у Даниила[461] сравнивается с железом за свое единовластие в целом, покоренном войной, мире — у греков это называется монархией, — превратилась в результате многочисленных перемен, особенно в наши дни, из самой знаменитой в чуть ли не в наихудшую; так что, по словам поэта[462], едва остался «великого имени призрак». Ведь перенесенная из Рима к грекам[463], от греков к франкам, от франков к лангобардам, от лангобардов снова к немецким франкам, эта империя не только одряхлела и состарилась, но из-за своей переменчивости, подобно легким камешкам, перебрасываемым водой туда и сюда, собрала на себя множество грязи и получила различные повреждения. Таким образом, земные несчастия проявляются даже в самой главе мира и его[464] падение предвещает гибель всему телу.
Но удивительно ли, что изменчива человеческая власть, когда даже мудрость смертных слабеет? Ведь, читаем мы, в Египте была такая мудрость, что, по словам Платона[465], греческих философов назвали бы там детьми несмышлеными. Даже Моисей[466], законодатель, когда Бог с ним говорил «как бы кто говорил с другом своим» и наполнил его божественной мудростью, не постыдился быть наученным всей мудрости египетской[467]. Не великий ли тот патриарх, Богом поставленный отец народов, Авраам, сведущий в халдейской науке и одаренный мудростью, по предписанию Бога[468] оставил свой образ жизни[469], но не отрекся от мудрости? И все же этот Вавилон, не только известный своей мудростью, но «краса царства, гордость халдеев», согласно пророчеству Исайи, сделался без надежды на возрождение убежищем сирен, домом драконов и страусов, логовищем змей[470]. Да и Египет, как рассказывают, в большей своей части «необитаем и непроходим»[471]. Добросовестный исследователь истории узнает, что наука была перенесена оттуда[472] к грекам, затем к римлянам, наконец к галлам и испанцам. И следует заметить, что вся земная власть и наука зародились на Востоке и идут к концу на Западе[473], и в этом проявляется непостоянство и бренность всего земного. Более обстоятельно мы покажем это, с благоволенья Божия, в следующих главах[474]
Итак, поскольку этой и подобной очевидностью доказывается изменчивость мира, я счел необходимым, дорогой брат Изенгрим[475], в ответ на твою просьбу написать историю, чтобы с Божией помощью показать нищету граждан Вавилона, а также великолепие царства Христа, на которое уповают жители Иерусалима после этой жизни и которое должны они ждать и предвкушать уже в этой жизни. Я задумал описать потрясения и бедствия первого, если Бог даст, до нашего времени, и не умолчать о надеждах на будущее [царство], насколько я смогу собрать материал из Священного писания, вспомнив и о его гражданах, странствующих в этой жизни. Следую же я в этом сочинении чаще всего известным светилам церкви Августину и Орозию, и из этих источников намерен черпать то, что относится к делу и замыслу. Из них первый рассуждает весьма увлекательно и красноречиво о становлении, развитии и предопределенном конце славного царства Божьего, о том, как оно постоянно распространялось среди граждан мира и какие его граждане и правители выдавались в различные эпохи над какими правителями и гражданами мира. Второй в ответ тем, кто попусту молол вздор, предпочитая прежние времена христианскому времени, составил ценнейшую историю о разных делах человеческих и печальнейших событиях, о войнах и опасностях, связанных с ними, о смене царской власти от основания мира до его собственного времени. Следуя по их стопам, я решил говорить о двух царствах, так чтобы не упустить нити истории и чтобы благочестивый читатель мог обратить внимание на то, чего следует страшиться в мирских делах, переменчивость которых причиняет неисчислимые беды, а пытливый и любознательный исследователь смог найти последовательный рассказ о минувших событиях.
И я не думаю, чтобы меня справедливо можно было упрекнуть в том, что я, несмотря на свою неопытность, отважился писать после людей столь высокой мудрости и красноречия, поскольку я лишь сократил то, что они сами описали обстоятельно и пространно, а то, что было совершено после их времени гражданами этого мира на благо или во вред Божьей церкви, изложил подробно, хотя и безыскусственным стилем. Мне также не хотелось бы думать, что ко мне может относиться этот вот стих сатирического поэта:
Все, кто учен, не учен, без разбора мы
пишем поэмы[476],
потому что я не из нескромности или легкомыслия, но из привязанности, которая всегда может оправдать неопытность, отважился взять на себя столь тяжелый труд, хоть я и неопытен. И никто не смог бы по справедливости уличить меня во лживом изложении событий, которые сравнительно с обычаями нашего времени возможно покажутся невероятными, так как я до самого недавнего времени ничего не поместил [здесь] другого, кроме того, что отыскал в сочинениях надежных авторов, и то лишь немногие из многих. Если некоторые из них в своих описаниях сохраняли апостольскую простоту, я не считал, что по этой причине следует пренебрегать ими. Ведь как чрезмерная искусность порою чревата ошибками, так святая простота всегда подруга истины.
Итак, намереваясь говорить о гибельной изменчивости этого мира и о счастливой неизменности того, взовем к Богу, который терпеливо перенес тревожную запутанность этого мира и явлением своим возвысил и прославил радостную безмятежность другого, чтобы с его помощью мы могли бы сказать то, что ему угодно.
Первая книга доходит до Арбата[477] и переноса Вавилонской империи в Мидию, и до начала Римской власти.
Вторая продолжается до гражданской войны римлян, борьбы между вождями Юлием[478] и Помпеем, до убийства Цезаря и до Рождества Христова.
Третья до Константина[479] и времени христианской империи, и перехода империи к грекам.
Четвертая до Одоакра[480] и вторжения в империю ругиев[481].
Пятая до Карла[482] и перенесения империи к франкам, и до разделения империи и власти при его внуках.
Шестая до Генриха IV и схизмы между империей и папством, до обнародования анафемы императора, изгнания папы Григория VII[483] из Рима и смерти его в Салерно.
Седьмая до восстания римского народа и до девятого года правления короля Конрада[484].
В восьмой речь идет об Антихристе, о воскрешении мертвых и о конце двух царств.
[1066 год]
35. В год 1066 от воплощения Христа была видна звезда, которую называют кометой, и недостатка в ее воздействии не было. Ибо в тот же самый год Вильгельм[485], граф нормандский, завоевал Великобританию, которая теперь называется Англией и, убив короля ее Геральда, всю страну подчинил своей власти, поселил там норманнов, а сам правил как король. В следующем году король[486] взял в жены Берту, дочь итальянского маркграфа Оттона, и отпраздновал свадьбу в Трибуре. Но папа римский[487] предал короля анафеме[488] после того как неоднократно призывал его к покаянию, и по его, как говорят, совету и предписанию Радульф[489], герцог Швабский, был избран королем некоторыми князьями. Однако он спустя немного времени был убит в открытом бою, а Германн[490], граф Лотарингский, занял его место, но и сам вскоре был убит приверженцами короля. Я читаю и перечитываю историю римских королей и императоров, но до Генриха никого не нашел среди них, кто был бы отлучен от церкви римским папой или лишен власти, разве что, кто сочтет за анафему то, что Филипп[491] на короткое время был помещен римским папой среди кающихся, а Феодосий[492] за кровопролитие был отвергнут святым Амвросием от врат церкви.
ДЕЯНИЯ ИМПЕРАТОРА ФРИДРИХА I
47. И вот когда миновала суровость холодной зимы и благодатной влажностью весны были порождены из земли цветы и травы, когда свежая зелень полей, покрыв лик земли, улыбнулась небу, король Конрад[493], выйдя со своими из лагеря Норика[494] в полной готовности, чтобы спуститься по Дунаю, прибыл на судах в Регенсбург и в день Вознесения, расположившись лагерем в восточной марке близ города Ардакер[495], ждал здесь своих, которые уже два или три дня прибывали к нему. Оттуда направляясь к крайним пределам своего государства, он расположился на привал, неподалеку от речки Вискаге; отпраздновав там день святой Троицы, он, перейдя почти со всем войском реку Литаге, разбил палатки в Паннонии[496]. Одни спускались по Дунаю, другие шли берегом. За ними следовало такое множество людей, что, казалось, едва хватало реки для плавания и ширины полей для продвижения. Немного позднее к нему присоединился король франков Людовик[497] со своими людьми, ведя за собой наших лотарингцев, вождями и старейшинами которых были епископы Стефан из Меца и Генрих из Туля, графы Регинальд Мунцунский и Гуго Вермандуа, и из Италии шли Амедей Туринский и его брат Вильгельм, маркграф Монтеферрато, дяди короля и многие другие. Но всем известно, какой конец имел этот поход[498] по нашим грехам; я же, имея намерение писать не трагедию, но скорее приятную историю, должен предоставить рассказ об этом другим или опишу в другом месте.
65. Поскольку некоторые из малодушных церковных братьев, досадуя, удивляются и в удивлении досадуют по поводу тех тягот, которые были вынесены в нашем походе, потому что, имея столь замечательное и доброе начало, он получил столь унизительный и дурной исход, мне кажется, нужно ответить им следующим образом.
66. Ничто не может быть названо истинно добрым, кроме одного того, что не из чего-либо другого, но из себя самого имеет начало и что в истинном смысле существует и в истинном смысле называется добрым, согласно этому стиху: «Никто не благ, как только один Бог»[499].
Но все прочее называется благом по нему, не по своей сущности, но по его благости. Что же по естеству называется благим, то это делается или безусловно, или относительно чего-либо; если безусловно — то называется тогда даром природы, как бы пожалованным милостью, согласно стиху: «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше»[500].
...По положению логиков[501], метод от родового понятия ведет к анализу, а от видового к синтезу[502]. Если я, таким образом, что-либо называю добрым безусловно, то при этом подразумеваю его сущность, подобное же может быть сказано обо всех его видах; если же я, напротив, что-либо считаю добрым относительно чего-то [условно], то имею в виду более полезность вещи, чем ее сущность. При подобном допущении понятие добра может применяться к бесчисленному множеству вещей. Так, мы называем лошадь хорошей по пригодности ее для езды, одежду — по полезности для одевания, пища хороша по ее пользе для питания. На этом же самом основании что хорошо для одного вида — признается плохим для другого. Например, белена кормит воробья, но убивает человека. Даже одна и та же вещь и для одного и того же вида при рассмотрении ее с разных точек зрения может быть доброй и может быть недоброй. И поэтому мы говорим обыкновенно: тому, кто чувствует лихорадочный жар, хорошо пить воду, а тому, кто, по словам апостола[503], слаб желудком, хорошо пить немного вина. Но отсюда не следует, что если что-либо хорошо относительно того или другого, то это хорошо и по своей сущности. Из того, что у эфиопа белые зубы, не следует, что он весь белый; не все, у кого зубы не черны, не черны и сами. Это же самое можно обнаружить и в Священном писании. Например, когда мы говорим: нехорошо было иудеям или Иуде предать и распять Христа, — хотя это для нас было благом. Как в человеческой философии белые зубы не мешают эфиопу быть черным, так и в Писании зло иудеев не снимает того, что страдания Христа были для всех благом. Отсюда следует, что подобное можно сказать и об упомянутом походе нашем, который, если его и нельзя считать хорошим со стороны расширения границ или материальных удобств, все же послужил добром для спасения многих душ. При этом под добром понимается не сущность дела, но его польза... Хотя мы говорим, что тот святой аббат[504] был вдохновлен духом Божьим для возбуждения нас, но мы за нашу гордыню, за распущенность нравов и пренебрежение спасительными заповедями понесли заслуженный ущерб имуществом и лично, что не противоречит разуму и примерам древних.
Но каким образом этот доблестный муж выразил оправдание [в неудаче похода], любознательный читатель может найти сам в книге «De consideratione», написанной им по этому случаю для папы Евгения[505].