(XII в.)
Об авторе «Драматия» Михаиле Аплухире не сохранилось никаких сведений. Это сочинение написано на не очень оригинальную для византийской литературы тему. О бедственном положении ученых и поэтов и о процветании неучей писали и Феодор Продром, и Иоанн Цец, и Михаил Глика, одни — с горькой иронией, другие — в форме откровенной жалобы. Близость тематики, общность в подходе к этому вопросу у известных писателей XII в. и автора «Драматия» позволяют предположить, что Аплухир тоже жил во второй половине XII в. и принимал участие в литературных кружках, сосредоточенных вокруг дам–патронесс из императорской фамилии (Анна Комнина, севастократорисса Ирина). Имя Аплухир неоднократно встречается в документах этого периода. Правда, нет возможности идентифицировать нашего поэта с одним из исторических лиц, носящих такое же имя, так как не имеется никаких сведений о его жизни. Не были также обнаружены какие–либо другие произведение того же автора.
В «Драматии» обращают на себя внимание два момента: 1) краткость произведения и 2) его драматическая форма.
На фоне пространных, многословных по большей части произведений средневековой греческой литературы, где даже эпиграммы вырастают до размеров поэмы, а в драме «Христос Страстотерпец» 2610 стихов, пьеса из 123 стихов (т. е. в 10 раз меньше средней античной драмы) кажется привлекательной именно благодаря своим скромным размерам, указывающим на чувство меры у ее автора. Действительно, «Драматию» нельзя отказать в соразмерности и пропорциональности частей: здесь самый длинный монолог не превышает 14 стихов, а на долю даже самого незначительного действующего лица приходится не менее 10 строк (т. е. 12% всего текста), реплики персонажей приблизительно равной величины. Нельзя отказать автору также в стремлении придать литературную законченность своему труду, для чего он по тогдашним правилам старается уйти от повседневной речи с ее неклассическим языком и разговорными интонациями. Поэтому–то его персонажи говорят правильно построенными округлыми фразами без эллипсисов. Они никогда не перебивают друг друга, и каждая реплика занимает не менее целого триметра. Диалог течет плавно, зато снижается эмоциональность; бедный синтаксис — лишнее свидетельство того, что классический греческий язык, на котором писал Аплухир, он выучил уже только в школе, а не пользовался им с младенчества.
«Драматий», несмотря на диалогическую форму, никогда не предназначался для постановки на сцене. Об этом говорят и стилистические особенности «Драматия» (отсутствие живости, свойственной сценической речи), и драматургический просчет автора, который на подмостках был бы сразу обнаружен — в пьесе оказалось практически два хора: музы — коллективное действующее лицо, численностью почти не уступающее античному хору, и никак не охарактеризованный, неизвестно из кого состоящий хор, произносящий всего несколько вопросов (что в античное время было функцией корифея), ради которых не стоило его выводить на сцену. Так что введение в «Драматий» хора — это только дань традициям классической комедии. Наконец, для тех театральных представлений, которые давались в византийское время (театра в античном смысле уже не было), такая пьеса едва ли могла служить материалом.
С другой стороны, эта сатирическая Lesedrame показывает, как своеобразно преломлялись и трансформировались античные жанры в византийской литературе; Несценичность — «Драматия» не снимает вопроса о его связи с аттической комедией, именно с комедией Аристофана. С новой аттической комедией, где совсем нет хора и принципиально иное содержание, «Драматий» сопоставлять нельзя. Последняя комедия Аристофана «Плутос», в которой хор уже тоже не играет важной роли, была очень широко распространена в Византии. Отсутствие четкой локализации действия и выпадов против отдельных лиц, осмеяние лишь общечеловеческих недостатков, введение аллегорической фигуры (Бедность) и фантастический сюжет делали ее наиболее приемлемой для средневекового читателя. Все эти качества наблюдаются и в «Драматии»: появление античных божеств (Судьба, Музы) среди людей, выражающих идеи XII в., оставляло пьесу без признаков времени и места, придавало ей фантастический характер. Аплухир строго придерживается традиционного для драмы стихотворного размера — триметра. Идейно это произведение направлено лишь против одного из частных недостатков византийской жизни — необеспеченности интеллигенции. И все же «Драматий» это не аттическая комедия. В нем отсутствуют такие важные компоненты, как парабаза, песни хора, пролог. Рукописное название «Драматий» — нельзя рассматривать как заглавие в обычном смысле слова, но оно не может считаться и определением жанра, так как «Драматий» Аплухира отличается от настоящей драмы не только размером (как эпиллий от эпоса).
Это — своеобразная стихотворная сатира в драматической форме. Она давно уже вызывала интерес у читателей. Первое издание вышло еще в середине XVI в., было несколько переизданий, но все они делались по одной и той же, далеко не лучшей рукописи, в которой автор был ошибочно назван Плохиром. Только в 1874 г. Макс Трой в Вальденбурге впервые издал неаполитанскую (и как считают — лучшую) рукопись.
ДРАМАТИЙ[352]
Мужик
Судьба трикрат блаженная, привет тебе
Я шлю, считать союзницей тебя хочу!
Руководи, богиня, мной! Со мною будь!
Мудрец
Что славишь ты, простак, судьбу, как божество,
Почтенной трижды и благой ее зовешь,
Премерзкую, что всем беду втройне несет
И с правого грозит тебя пути свести?
Мужик
Молчи, болтун! Болтливый рот зажми! Заткнись!
Богиню гневать посягнул! Не смей того!
Она, незримая, всегда увидит все.
Мудрец
Безумен тот, скажу, слепую тень кто чтит.
Мужик
Прочисть мозги! Преострый глаз, ты б знал, у ней!
Мудрец
Но как простой в деревне дом нашла Судьба?
Мужик
Достоин он ее, и то известно ей,
Дверь настежь для благой Судьбы моя всегда.
Мудрец
Ты истину — счастливый день — изрек сейчас!
Вопрос вполне мне ясным стал, поймал я смысл!
Мужик
Так объясни и мне тогда, что понял ты!
Мудрец
Под грузом лет и, кажется, в мой дом
Старуха древняя ползет, едва жива.
День близится совсем к концу, повсюду тьма,
Свернула старая с пути, идет, и вдруг
Ногой кривой — за камень, да—с размаху — бряк
Бедняжка оземь! Ох! Такая боль, что страх берет!
Изранила себя кругом, ступить нельзя,
Бежать тем более, позвать кого к себе,
Но дверь открытую увидевши вблизи,
К ней подползла и спряталась в дому.
Судьба
Увы, рыдаю горько я, не счесть обид!
Где тот, посмел кто клеветать, что я хрома?
Предел державный мой — земля и небеса,
Покорно все мне с давних пор, с былых времен!
Мудрец
Исчадье зла! О гнусная! Зачем, карга,
Старуха грязная, чума, источник бед,
Толкаешь честных в бездну и достойнейших?
Судьба
Болтлив ты, вижу, человек, спесив к тому ж,
Бесстыдно мелешь языком, пустой хвастун!
Дар муз ты принял за судьбу: стихи строчишь,
И речь твоя — искусная, оратор ты,
Но не Судьба виной тому — веленье муз.
Мудрец
Старуха мерзостная, сгинь, да поскорей
Проваливай! В глубь недр земных уйди навек:
Ведь муз дары важней всего тебе.
Музы
Привет тебе, прославленный оратор наш!
Мудрец
Кто там? Умолкните скорей! Какой здесь крик!
Шум оглушил меня совсем, он в уши бьет,
Открой же дверь, да поживей! Зачем стучать!
Музы
Привет, красноречивейший, о светоч наш!
Мудрец
Какая радость кстати так передо мной?
Музы
Краса речей пришла к тебе со славою!
Мудрец
Хор, подойди скорей ко мне, к вратам моим!
Хор
Владыка, радуйся, поверь, я вижу муз!
Мудрец
Скорей, скорей запри же дверь! Гони их вон!
Хор
Богинь нельзя, о господин, так оскорблять!
Мудрец
Откуда ж знать мне, что они богини все?
Хор
Ты сам умом речей своих обязан им!
Мудрец
Не видел проку от ума я никогда!
Хор
А разве мудрый твой совет не лучше всех?
Мудрец
Учу людей, как избегать всех в жизни бед,
Но их конца не вижу я, как ни стремлюсь!
Хор
Хранишь, мудрец, богатство ты ума в себе!
Мудрец
Ума на рынке своего мне не продать!
Хор
Не стоит разве похвала богатств земных?
Мудрец
Хвалами брюха не набить! Кто́ сыт хвалой?
Усадебку я получить не прочь теперь!
Хор
Хотел бы стать из мудреца ты мужиком?
Мудрец
Мять кожи мне иль камни мне тесать,
Иль ремеслом заняться бы каким другим,
Сапожником мне грубым быть, иль торгашом,
Кто даже слов никак связать не может двух,
Кто пифос весь слюной нальет, беседуя!
Мужик любой разнузданный, невежа, хам
Идет по улице, слова коверкая,
Со свитою, как царь какой властительный,
С надменностью и гордостью встречая всех.
А вот другой, почтенный и разумнейший,
Бездомным жизнь влачит, бедняк, труднейшую!
Глупцу — почет, в совете он участвует,
Мудрец живет в презрении, — не неучи!
Глас золота один звучит, о нем лишь мысль.
Хор
Прерви же речи, наконец, потоки слов,
Беседу с музами веди, владыка наш,
Перед тобой стоят они во всей красе!
Музы
Ах, плачем мы, ах, сколько слез из глаз теперь
Мы пролили, мудрейшие из всех в речах!
Мудрец
Какой же смысл в слезах таких, — я не пойму?
Музы
Речам вы преданы вполне, понятно всем,
Но ненавидите вы муз — владычиц слов![353]
Мудрец
Я мерзких осуждаю лишь всегда, клянусь!
Музы
Какой же в ненависти смысл, смекни, теперь?
Мудрец
Я голоден, я беден, нищ, обижен всем!
Музы
Но травы–то родить способна ведь земля!
Мудрец
Не станете ж несчастных вы дубинкой бить,
Скорее — негодяев всех и злых людей?[354]
Музы
Работать можешь головой, а не поймешь!
Мудрец
Я человек, могу ль я есть, как скот, траву?
С ослом меня сравнили вы, несчастного.
Музы
Нет, заблуждаешься, мудрец, ты — злата раб
И добродетели вполне не предан ты.
От золота хмельной, упиться им готов!
Мудрец
Что значит быть хмельным, хотел бы я узнать!
Музы
Не знаешь разве ты вина, что значит хмель?
Мудрец
Но объясните же природу мне его!
Пытать к чему меня о нем? Когда б я знал!
Ведь ведал воду лишь одну желудок мой!
Судьба
Заметил, что изысканней теперь твоя
Беседа стала с музами, нет бранных слов?
Мудрец
Старуха гнусная, карга, опять пришла!
Чума и бич для смертных ты для всех людей,
Первопричина зла и бед, пороков мать
Ты заставляешь говорить, я все скажу,
Что рубища не стану я носить теперь,
Ни голода не буду знать, ни жажды я,
Мне не ходить на огород, искать еду,
Я не свинья, чтобы бродить среди дубов!
Музы
Но почему сейчас, вновь омрачив свой ум,
Столь груб ты, ритор мудрый наш, в речах своих?
Свет разума померк зачем в твоих глазах?
Надежду б вновь узрел, погибшую почти,
Пришедшую в лучах своих опять на свет,
Узнал богатства б прелесть ты, все б испытал!
Мудрец
Пусть будет так! Грядущий день неведом нам,
Боюсь лишь я, что будет все наоборот!