В самом деле, ни один период в истории византийской культуры не может сравниться с XIV и с первой половиной XV в. по числу переводчиков, ознакомивших византийцев с авторами древнего Рима, а итальянцев с литературой древней Греции. Максим Плануд (конец XIII — середина XIV в.) перевел на греческий язык Катона Старшего, Овидия, Цицерона, Юлия Цезаря. Мануил Хрисолор дал дословный перевод на латинский язык сочинений Платона. Леонтий Пилат (ум. в 60–х годах XIV в.) сделал первый буквальный перевод на латинский язык поэм Гомера, а в 1488 г. византийский историк Халкокондил оказался первым издателем поэм Гомера (в Милане, типографским способом). В XV в. Виссарион перевел Демосфена, Ксенофонта, «Метафизику» Аристотеля. Правда, художественная ценность этих переводов была невысокой, многие из них служили только пособиями для обучения греческому языку на Западе и латинскому на Востоке (в частности, переводы Максима Плануда и Мануила Хрисолора), а перевод Гомера Леонтием Пилатом не удовлетворял даже его современников. Все же некоторые из этих переводов сохранились до настоящего времени, например, прозаический перевод «Героид» Овидия, выполненный Планудом[439].
Увлечение античностью дало большие положительные результаты в области филологии. Комментирование античных авторов (особенно следует выделить труды Метохита, чьи комментарии к Аристотелю считались лучшими в Византии, Мануила Мосхопула, Фомы Магистра, Димитрия Триклиния), критические этюды об античных авторах Никифора Хумна, Феодора Метохита, Никифора Григоры, Плифона, составление многочисленных словарей, грамматик древнегреческого языка (Планудом, Мосхопулом), собирание античных книг и рукописей, — все это было весьма ценным не только благодаря бережному отношению к великому наследию прошлого, но и тем, что в этом сказывалось свое, оригинальное отношение византийцев к памятникам древней литературы. Византия именно в эти века сохранила культуре последующих веков богатейшие сокровища античной литературы, и на этом поприще немало потрудились многочисленные переписчики древних рукописей, объединявшиеся в целые школы либо светские (например, в Спарте в XIV в.), либо духовные (в монастырях Афона, Патмоса, Лесбоса, Андроса и др.).
Но в оригинальном творчестве византийцы XIV–XV вв. не смогли дать много новых значительных произведений; одна из причин — их чрезмерное стремление к подражательству идеям и словесному мастерству авторов, живших двумя тысячелетиями ранее в совершенно иных исторических условиях. Так, в области поэзии времени двух первых Палеологов (1261–1328 гг.) мы располагаем образцами далекого от жизни творчества Мануила Фила и Мануила Оловола; их стихи, испещренные античными реминисценциями, типичны для светской придворной поэзии того времени, отличавшейся неискренним, подчас льстивым содержанием и вычурной формой. Современник этих поэтов, Феодор Метохит, в пылу увлечения античностью сочиняет стихи на древнем ионическом диалекте, понятном только высокообразованным людям. Поэт Феодор Мелитениот пишет поэму «О доблести» (3060 стихов политическим размером), которую К. Крумбахер охарактеризовал как «поэтический монстр»[440], настолько чудовищна в ней смесь образов и идей древней Греции.
Примеры удачного использования наследия античных авторов крайне редки. В этом отношении чрезвычайно любопытны 15 стихов императора Мануила II Палеолога (1391–1425 гг.)» обращенные «К какому–то невежде, который мелет вздор»: в первой строке использовано начало 246–го стиха второй песни «Илиады» Θερσιτ’ ακριτόμυθε (в переводе Н. И. Гнедича — «Смолкни, безумноречивый…), только вследствие другого стихотворного размера — трохея — эти два слова переставлены: ’Ακριτόμυθε Θερσΐτα. Так, по выражению немецкого исследователя Ф. Ниссена, стих поздней византийской поэзии приветствует стих древнегреческой поэзии[441].
Огромным уважением пользовались античные традиции в области риторики. Большое количество риторических произведений того времени носит отчетливые следы прекрасно усвоенных византийцами правил античной риторики и умения претворять их в словесном искусстве. Это ясно и по нарочито серьезным рассуждениям на легкомысленные, надуманные темы — «Сравнение весны с зимой» Плануда, «Похвала солнцу» и «Похвала лету» Феодора Педиасима, — и по произведениям, темы которых взяты из реального прошлого или настоящего: многочисленные панегирики императору, святым Афанасию, Василию, Григорию Назианзину и Иоанну Хрисостому, надгробные речи Михаилу IX Палеологу и Ирине Палеолог, написанные Метохитом, «Похвала Андронику II» Хумна, его «Утешение к дочери своей Василисе, овдовевшей в 16 лет», и «Увещание к жителям Фессалоники о Справедливости».
В области исторической литературы отрицательные примеры бездумного подражания великим древнегреческим историкам представляют собой труды Пахимера, Халкокондила и Критовула. Пахимер изощряется в составлении таких фраз, в которых цитаты из Гомера никак не уживаются с простонародными и иностранными выражениями, с богословской декламацией. Даже вместо привычных для христиан названий месяцев автор дает мало известные аттические названия, существовавшие в древней Греции. Лаоник Халкокондил, описывая в 10 книгах «Истории» главным образом османское государство, взял за образец стиль Геродота и Фукидида и «дал пример того, как даже грек может поверхностно изучить древнегреческий язык, не будучи в силах одухотворить его»[442]. Критовул старался подражать Фукидиду в труде, повествующем об истории государства Мохаммеда II — завоевателя Константинополя; это подражание также было неинтересным и бесплодным.
В области философской литературы в XIV–XV вв. по–прежнему продолжается увлечение двумя столпами античной философской мысли — Аристотелем и Платоном, только это увлечение приобретает по сравнению с XIII в. новый характер. Если ранее побеждали аристотелисты, то теперь одерживают верх платонисты, численное превосходство которых неоспоримо. Так, XIV в. знает только трех аристотелистов — Пахимера, Никифора Хумна и Иоанна VI Кантакузина; XV в. — только одного, последнего аристотелиста — Георгия Трапезундского. Платонисты же XIV в. — Метохит, Мануил Хрисолор, Григора и его идейные противники по другим вопросам Варлаам и Акиндин; в XV в. — Плифон, Виссарион. Официальная церковь видит теперь в Платоне христианина, введенного в заблуждение язычеством. «Божественный Платон» изучается даже в средних школах; особый интерес вызывает древний философ в изложении Плотина и других неоплатоников. Много внимания уделяет Платону Метохит. В труде «Гномические памятки и заметки» (или «Комментарии и ученые определения») он доказывает, что во всех областях знания Платон превосходит Аристотеля. Правда, заслуг Аристотеля автор не отрицает и не умаляет; он хвалит и «Физику», и «Логику» Аристотеля, но о «Метафизике» высказывается отрицательно главным образом из–за неясного изложения. Платон же, по мнению Метохита, раскрывает все тайны философии, он поднялся до истоков познания бога и божественного (гл. 22, 28, 55), и потому Платон не просто велик, он достоин восхищения; Аристотель же признается только великим.
В сочинении Метохита не было никакой ни с кем полемики; он просто высказывал свое мнение относительно философии того и другого философа древности. Но вскоре разгорается яростный спор сторонников Аристотеля и сторонников Платона. Первая вспышка его — столкновение калабрийского монаха Варлаама, прибывшего в 1330 г. в Константинополь из южной Италии, с властителем дум константинопольских философов Никифором Григорой. Григора разбивает доводы своего противника, показав, что Варлаам приписал Аристотелю мысли, которых тот никогда не высказывал. Варлаам вынужден удалиться в Фессалонику, а Григору прозвали «философом». Вскоре после этого, в 1333 г., в христианской философии возникает движение так называемых исихастов (молчальников); его основоположники — афонские монахи во главе с архиепископом Фессалоники Григорием Паламой— утверждали, что посредством особой молитвы (исихии) в глубоком уединении многолетней отшельнической жизни, проводимой в молчании, можно увидеть божественный свет, подобный Фаворскому сиянию (какой был во время преображения Христа на горе Фавор). Варлаам высказал мысль, что свет этот по своей природе «тварный», т. е. вещественный, посредством этого образа бог наставляет верующих в него. Против Варлаама выступил со своими сочинениями Палама. В 1341 г. синод в Константинополе осудил Варлаама и заставил его навсегда покинуть Византию и возвратиться в Италию. Патриарх Константинополя объявил Варлаама еретиком и повелел сжечь все его сочинения. Борьбу с исихастами продолжает последователь Варлаама Акиндин до 1351 г., когда синод еще раз осудил противников Паламы.
Но спор аристотелистов с платонистами продолжается, правда, в более мирной форме и в последующем столетии. Виссарион вынужден возразить своим противникам, особенно Георгию Трапезундскому, специальным сочинением «Против клевещущего на Платона», имея в виду упомянутого Георгия. Спокойный тон его возражений, которые можно назвать беспристрастными, отсутствие выпадов против несогласных с ним свидетельствуют о том, что борьба аристотелистов и платонистов уже стихала. Значение ее состояло в распространении идей Платона и его последователей среди широкого круга не только образованных византийцев, но, по мнению некоторых ученых, даже среди необразованных людей того времени[443].
Вторая половина XIV и начало XV в. ознаменовались в духовной жизни Византии еще одним важным признаком гуманистического возрожденческого движения — более тесными, чем ранее, контактами Византии с Италией. Итальянцы стали активно посещать Византию, византийцы — Италию. Роль византийских культурных деятелей в распространении увлечения античностью на территории Италии и в передаче знаний древнегреческого языка, литературы оказалась далеко немаловажной. Начало непосредственному духовному общению византийцев с итальянцами положил Варлаам, который в середине XIV в. обучал — правда, очень недолго — древнегреческому языку Петрарку в Авиньоне. Судя по отзывам о Варлааме Боккаччо (в сочинении «Генеалогия богов»), калабрийский монах оказал влияние и на этого итальянца, в течение трех лет изучавшего древнегреческий язык у ученика Варлаама Леонтия Пилата (ум. в 60–х годах XIV в.).