я волосами, он умел элегантно, но без претензий на броскость одеваться. Казалось, этот человек только что сошел со страниц бальзаковского романа.
Ко времени нашего знакомства Поль-Бонкур уже имел большой опыт как политический деятель. Он сделал блестящую карьеру. В двадцать пять лет — начальник канцелярии премьер-министра, чуть позднее — член палаты депутатов, в тридцать восемь — министр. Всегда находился в высших эшелонах власти, занимал посты военного министра, премьер-министра и министра иностранных дел. Не раз принимал участие в различных международных конференциях. Умер он в 1972 году, не дожив всего одного года до своего столетия.
Естественно, когда речь шла о вопросах, по которым расходились позиции Советского Союза и стран Запада, хотя в те времена они еще оставались нашими союзниками по войне, он всегда поддерживал США и Англию. Вместе с тем нередко он выражал взгляды Франции по какой-либо проблеме в более гибкой форме, чем это делали американские и английские представители. Можно вспомнить несколько случаев, когда умеренность представителя Франции помогала находить согласованные решения.
В целом Поль-Бонкур вел себя скромно. В этом отношении он совсем не походил на Бидо, который тоже в течение нескольких лет являлся министром иностранных дел Франции.
В одной из бесед после обмена мнениями по некоторым вопросам конференции я спросил Поль-Бонкура:
— Как вы представляете себе будущее Франции в связи со сложной обстановкой?
Он высказался оригинально и довольно смело:
— Франция обязательно встанет на ноги как независимое государство. Де Голль понял душу страны, и она за ним пойдет.
Собеседник избегал делать прогнозы насчет внутреннего социального развития. Но что касается роли Франции в Европе и в мире, то он смотрел на это оптимистически.
Чувствовалось, что высказывал все это Поль-Бонкур обдуманно. У него отсутствовал тот налет деланной самоуверенности и даже спеси, которым отличался министр Бидо, когда говорил о будущем Франции.
Поль-Бонкур возглавлял делегацию Франции большую часть времени работы конференции в Сан-Франциско. Он участвовал в многочисленных политических баталиях еще в довоенной Франции. После начала второй мировой войны Поль-Бонкур как-то не сразу нашел свое место, но коллаборационизмом себя не запятнал. И поскольку во Франции сразу по окончании войны новые деятели на поприще дипломатии еще не успели проявить себя, то вполне понятно, что на Сан-Францисскую конференцию послали Поль-Бонкура.
Хорошо знакомый с внешней политикой США и Англии, Поль-Бонкур ориентировался на эти державы. Однако на всем протяжении конференции в заявлениях по крупным вопросам он проявлял желание к сближению позиций. В таком отношении к делу сказывалась еще не устоявшаяся политическая жизнь самой Франции. Имело значение также то, что между де Голлем и Рузвельтом установились натянутые отношения, а это, безусловно, давало себя знать в контактах французской и американской делегаций. Что касается нового президента США Трумэна, то он еще не вполне определил свое отношение к строптивому генералу, который не останавливался перед тем, чтобы сказать «нет» Вашингтону, когда, по его мнению, недостаточно учитывались интересы Франции.
Поль-Бонкур и французская делегация особой активности на заседаниях «пятерки» не проявляли, хотя в целом способствовали созданию конструктивной атмосферы. Сдержанность Поль-Бонкура не всегда нравилась представителям США.
Фельдмаршал Смэтс: «Я — за бога в Уставе ООН»
Среди представителей государств на конференции в Сан-Франциско выделялась такая своеобразная личность, как фельдмаршал Смэтс, который возглавлял делегацию Южно-Африканского Союза, ставшего затем Южно-Африканской Республикой. Этот деятель являл собой как бы осколок прошлого, отходящего все дальше в историю. Можно сказать, что представители Советского Союза впервые встретились с таким человеком.
Сын крупного голландского фермера в Южной Африке, Ян Христиан Смэтс получил блестящее образование в английском Кембридже. Возвратившись в Южную Африку, двадцатипятилетний молодой человек стал генеральным прокурором Трансвааля. В 1899–1902 годах являлся одним из видных руководителей борьбы буров за независимость, против английского колониального ига, хотя он вовсе не отстаивал и не выражал интересы негритянского большинства населения юга Африки. В 1905 году его послали в Англию участвовать в переговорах о предоставлении бурам самоуправления. Вернулся он из этой поездки как сторонник сотрудничества с Великобританией. Занимал много раз различные министерские посты, неоднократно бывал премьер-министром Южно-Африканского Союза. На Парижской мирной конференции после первой мировой войны выдвинул идею мандатной системы, с помощью которой империализм пытался замаскировать свое господство над «несамоуправляющимися территориями».
В 1939 году пришел к власти, сменив прогерманское правительство в Южно-Африканском Союзе. Стал премьером, одновременно заняв посты министра иностранных дел, министра обороны и главнокомандующего вооруженными силами страны. В 1941 году британская корона присвоила ему звание фельдмаршала британской армии.
Мы, увидев в Сан-Франциско этого человека, называли его «последним из могикан», имея в виду, что он к тому времени оставался, пожалуй, единственным из живых бывших руководителей восстания буров.
— Имейте в виду, господин Громыко, — сказал он однажды в доверительном плане, — что я в годы англо-бурской войны брал в плен самого Черчилля.
— Однако это не помешало вам очутиться в плену его политики впоследствии, — заметил я.
Фельдмаршал не усмотрел в этой фразе иронии и не стал возражать.
Отель «Сан-Франсис», в котором» размещалась советская делегация, стал и местом моей встречи с фельдмаршалом. Что привело его на эту встречу?
Сразу же после того, как мы обменялись рукопожатием и выразили, как обычно бывает в таких случаях, удовлетворение по поводу факта встречи, Смэтс начал излагать причину, которая заставила его апеллировать к Советскому Союзу. Он заявил:
— Такого рода широкая конференция для меня — явление новое. Конечно, многое из того, что происходит на ее пленарных заседаниях и на заседаниях комитетов, понятно. Но есть и кое-что непонятное, по крайней мере для меня.
А потом добавил:
— Что касается наиболее острого из обсуждаемых на конференции вопросов — о праве вето, то тут наша делегация полагается в основном на пять держав — постоянных членов Совета Безопасности.
Он, правда, не упомянул при этом о том, что Южно-Африканский Союз поддерживал тех, кто пытался расшатать принцип единогласия постоянных членов Совета Безопасности.
— Но моя делегация и я сам, — сказал Смэтс, — с грустью констатируем, что в обсуждаемом проекте Устава ООН, согласованном на конференции в Думбартон-Оксе, вовсе нет бога.
Я переспросил седого фельдмаршала:
— Что значит «нет бога»? А где он тут должен быть? Собеседник совершенно спокойно объяснил:
— Что же получается? Какое бы положение Устава ООН ни обсуждалось — принципы ли, на которых должна строиться ООН, отдельные ли главы Устава, в которых излагаются полномочия органов ООН, определяются ли обязанности государств — членов Организации или полномочия Международного суда, — нигде не говорится о том, что за всем этим должен стоять бог. Государствам, как и людям, следует бояться бога, руководствоваться его велением. И это следовало бы отразить в Уставе Организации.
Смэтс дал ясно понять, что, по его убеждению, Лига Наций потерпела крах потому, что государства не прислушивались к воле бога.
Смотрел я на собеседника и старался понять: верит ли он сам в то, что говорит? Судя по тому, как экзальтированно он выглядел, когда все это произносил, и как энергично подчеркивал некоторые слова из своего пространного монолога, я понял, что он действительно в это верит.
Высказывания Смэтса отражали одну из тех тайн, которые стеной отгораживают интеллект и чувства религиозных людей от реального мира, от природы, от науки. И над разрушением этой стены немало еще придется потрудиться. В этом я лишний раз убедился во время беседы со старым фельдмаршалом.
Высказав свои мысли, Смэтс ожидал моей реакции. Я сначала заметил:
— В Организации Объединенных Наций будут представлены
разные государства, в которых господствуют разные идеологии, разное мировоззрение, в том числе материалистическое. Он внимательно слушал, а я продолжал:
— Вы ведь, вероятно, знаете, что советский народ и его направляющая сила — партия коммунистов руководствуются научным марксистско-ленинским учением. Наше мировоззрение, наша философия — диалектический материализм исключает идеализм и веру в сверхъестественную силу. Мы по характеру идеологии — государство атеистическое, хотя у нас имеется свобода вероисповедания, свобода религии. Как же мы можем в Уставе ООН, который должен быть посвящен делам сугубо земным, говорить о боге и делать это чуть ли не одним из принципов Организации? Устав должен нацеливать все государства — члены ООН на недопущение новой войны, на обеспечение мира между народами. Именно из этого следует исходить всем странам, независимо от того, какой у них общественный строй и какая идеология.
По лицу собеседника трудно было понять, какие мысли и чувства появились у него в результате моих высказываний. Внимательно выслушав их, Смэтс сказал:
— Хотя я и не разделяю ваш принципиальный подход к тому, следует ли в Уставе ООН отвести место положению о боге или не следует, но, конечно, я осознаю последовательность в ваших суждениях как представитель своего государства. Видимо, мои пожелания в таком случае неосуществимы.
Смэтс пришел к нам с этим вопросом, скорее всего посоветовавшись кое с кем из делегаций стран Запада. Однако открыто поднимать «проблему бога» на конференции он не стал. А делегации стран Запада тем более не решались превращать «вопрос о боге» в серьезный, ибо и без того оставался еще ряд важных земных проблем, которые предстояло урегулировать.