Видимо, не напрасно это животное издавна ценилось человеком. Как бы там ни было, нельзя пренебрегать опытом народных знахарей, и фармакологам, биохимикам, клиницистам следовало бы проверить миловидную лягушку. Вдруг подтвердится молва, и это безобидное создание послужит человеку. В этом случае надо как можно скорее оградить красную лягушку от полного уничтожения, а что ее и сейчас не так уж много — сомневаться не приходится, подтверждение тому — мои трудные и долгие поиски.
Ночь была тихой, холодной, яркие звезды светились на небе, отражаясь в воде. Едва слышно переговаривались между собой утки, где-то на дальнем конце озера раздавались приглушенные крики журавлей. Утро выдалось ясным, чистым, и далеко за горами в воздухе, просветленном дождями, показались снежные вершины далеких хребтов и над ними острая, как пирамида, вершина горы Хан-Тенгри.
Пробудились журавли и потянулись друг за другом вереницами куда-то далеко в горы. Поднялась стая атаек, пеганок, покружилась в воздухе и, будто завершив утреннюю разминку, расселась по голым берегам. Птицы застыли шеренгами, заснули.
Солнце быстро разогрело землю, озеро застыло, отражая окружающие его горы. И тогда наступил какой-то удивительно умиротворяющий покой. Озеро в разноцветных берегах, глядящие в него горы, белые кучевые облака над ними замерли в глубокой тишине, и будто остановилось время.
Да, этот чудесный уголок природы давно следовало бы сделать заповедником или памятником природы, а также, возможно, построить здесь здравницу для лечения недугов человека.
Жаркое ослепительное солнце повисло над пустыней. От горячей земли струится воздух и колышет миражи на далеком горизонте. Все живое спряталось, сгинуло в этом царстве зноя и сухости. Замерли кустики саксаула, гребенщика и селитрянки, не шелохнется и не вздрогнет на них ни одна веточка. Но по разогретой земле носятся тенями муравьи-бегунки, да где-то вдали кричат кобылки-савиньи.
Далеко впереди мелькнула зеленая полоска тугаев. Скорее бы добраться до реки, вскипятить чаю, напиться вдоволь, спрятаться в тени деревьев. Но в это время из-под ног выскочила большая ящерица-агама и на забавных ходульных ногах помчалась искать спасительную тень. Вот куст гребенщика и под ним норы, нарытые грызунами. Сейчас юркнет в одну из них и скроется. Но ящерица резко повернула назад, вскочила на ком земли, стала боком и, вытянувшись кверху, стала усиленно дергать вверх и вниз головой. Странные поклоны ящерицы совсем меня озадачили, но руки сами собой вскинули фоторужье и пальцы стали вращать кольцо наводки на резкость.
Ящерица оказалась непугливой, но ей не сиделось на одном месте. Перестала кланяться, перескочила на бугорок, повернулась ко мне передом и стала теперь по очереди зажмуривать то один, то другой глаз. А потом чешуя на ее горле посинела, стала отсвечивать фиолетовым блеском, затем бордово-красный цвет вытеснил все и, пробежав по телу, исчез.
Что за странная ящерица! Для чего ей понадобилось менять окраску? Может быть, ради устрашения врагов? Ведь все необычное пугает. А поклоны и зажмуренные глаза? Тоже для чего-то.
В пустыне агаму можно часто увидеть на вершинах кустов. Здесь она сидит подолгу. Один из зоологов решил, что там ящерица спасается от жары. В действительности жара ей нипочем. А на вершины кустов забираются самцы, охраняют свой охотничий участок, высматривают самок.
Как-то в жаркой и безлюдной пустыне мы неожиданно наткнулись на скважину, проделанную, судя по всему, гидрологами. Огляделись. Всюду валялись разные железки, куски брезента и резины, длинная, метров в десять, железная труба.
Жара. Стоять на земле нелегко, жжет ноги через подошвы. Пошли к скважине — толстой трубе, торчавшей из земли и закрытой заглушкой, в надежде пополнить запасы воды. Собака помчалась за нами, но возвратилась, спряталась под машину — обожгла о горячую землю лапки.
Здесь я неожиданно и заметил агаму. Она уселась на железной трубе, уставилась на нас немигающими глазами. Мне ноги печет жаркая земля через ботинки, а ей и на железе хорошо. Подхожу к трубе. Агама, следуя своей неизменной привычке, несколько раз поклонилась, потом спрыгнула с трубы, метнулась к кусту. Прикоснулся рукой к трубе, едва не обжегся. Наверное, градусов около восьмидесяти. Вот так агама, вот так дитя пустыни!
От неожиданной апрельской жары в пустыне проснулись ящерицы и замелькали от куста к кусту, исписали все барханы следами. В пустынях много разных ящериц. Я брожу по песку и поглядываю на следы. Тут, кроме ящеричных, много всяких других. Наследили жуки, тушканчики, песчанки, хорьки. А вот и типичный змеиный след — гладкая извилистая дорожка-ложбинка. Что-то очень много таких следов. Не может быть такого! Пригляделся внимательно и увидел по бокам ямки от крохотных ножек. Выходит, обманулся. Не змеиные это следы — ящерицы ползали по-особенному, по-весеннему, прочеркивая животиками песок и оставляя следы. Их надо понимать, как приглашение к свиданию. Никогда я прежде такого не видел.
Вспомнилось: во время гона ранней весной ласки, хорьки и куницы, прыгая по снегу, нарочно припадают к нему брюшком, прочеркивая ложбинку. Такие следы охотники-промысловики называют «ползунками».
Вижу я и ящерицу, самую забавную, ушастую круглоголовку. Она заметила меня, остановилась, прижалась к песку и стала выделывать хвостиком уморительные фокусы. Закрутит его колечком, раскрутит, энергично и сильно потрясет кончиком и снова закрутит аккуратной спиралькой. Когда я протянул к ящерице сачок, она неожиданно раскрыла рот, оттопырила в стороны кожные складки на голове и ощерила большую, красную и даже немного страшную пасть.
Присел в стороне от ящерицы, отдыхаю. Ей же надоело фиглярничать, помчалась по бархану, но не как всегда, а прижимаясь животиком к песку и оставляя следы, подобные змеиным. Подтвердила мою догадку.
Ушастая круглоголовка — забавное создание. Попробуйте ее напугать, и она быстро раскроет свою поддельную пасть. Невольно отшатнешься и подумаешь: «Чего доброго, укусит!»
Убедившись, что ее преследуют, она быстро, несколькими боковыми движениями потонет в песке, оставив на месте своего погружения едва заметный узор.
К подобному приему прибегают многие жители песчаной пустыни. Зарываются в песок удавчик, один вид небольшого паучка, песчаная кобылочка.
Удивительно симпатична другая ящерка — такырная круглоголовка. Вот она выскочила из-под ног, отбежала на несколько метров и остановилась, замерла, растворилась на фоне пустыни, стала неразличимой в своей удивительной обманчивой покровительственной окраске. Будто надела сказочную шапку-невидимку.
Поймать эту ящеричку легко. В руках она обычно тотчас же успокаивается, лежит тихо, будто безропотно повинуясь своей судьбе. Но это не мешает ей при случае обмануть бдительность, внезапно спрыгнуть с руки и броситься наутек. Она очень хорошо переносит неволю, легко становится ручной, но ест плохо и постепенно хиреет.
Я очень люблю эту ящеричку с круглой головой, она всегда подкупает своим удивительным миролюбием и покорностью. Однажды эта ящеричка показала неожиданный фокус, когда я ее прикрыл рукой. Внезапно перевернулась на спинку и застыла на месте — вся на виду с ярко-заметным белым брюшком. Притворилась мертвой. Кому она нужна такая! Не ожидал я, что такырная круглоголовка способна на такой обман. Видимо, какая-то особенная, изобретательная. В поведении животных часто заметны индивидуальные особенности.
Я сделал вид, будто обманут, оставил в покое искусную притворщицу, отошел в сторону, подождал. Представление продолжалось недолго. Малютка неожиданно быстро перевернулась и прытко умчалась к ближайшему кустику. Затаилась там и будто вновь надела шапку-невидимку, исчезла с глаз. Снова обманула!
Как-то ночью залаяла собака. Пришлось выбираться из палатки. Наш бивак располагался подле большого бархана. Черное южное небо сверкало звездами, неясными силуэтами виднелись кусты саксаула. Прислушался: будто слегка зашумел песок, качнулся куст саксаула, и вновь воцарилась глубокая тишина пустыни.
На всякий случай направил лучик фонарика на бархан и вздрогнул от неожиданности. В нескольких метрах от меня загорелись четыре ярких зеленовато-синих огонька. Они слегка переместились: замерли, снова шевельнулись. Вдруг одна пара огоньков засверкала красным светом, блеснула зеленовато-синим и еще сильнее покраснела.
Видение было настолько необычным, что я, пораженный, застыл от неожиданности, и в голове пронесся вихрь мыслей о каких-то совершенно необычных животных, обитателях этой глухой песчаной пустыни. Осторожно, сдерживая дыхание, тихо и медленно шагнул к огонькам и узнал своеобразную ночную большеглазую ящерицу — сцинкового геккона. Один из гекконов, очевидно, был осторожней, сверкнул невероятно красными глазами и юркнул в ближайшую норку, другой же не успел от меня удрать, и я его прижал ладонью к песку.
Утром я внимательно разглядел своего пленника. Это было очень своеобразное существо, большеголовое, с резко очерченными широкими полосами, покрытое крупной чешуей. Что-то в нем чудилось древнее и неземное. Геккон передвигался не спеша, будто неуверенно, как ребенок, едва научившийся ходить, покачивая большой головой, увенчанной крупными круглыми глазами. Но иногда это внешне меланхоличное создание совершало неожиданные и резкие скачки, как бы желая наказать меня за излишнее любопытство, и ощутимо кусало за пальцы.
Собака же лаяла не зря. Как я узнал, она зачуяла джейранов. Судя по следам, они тихо подошли почти к самому биваку, потоптались и, испугавшись, ускакали.
Победить недоверчивость геккона казалось невозможной задачей. Всем своим поведением он показывал меланхоличную неприязнь, глядя на меня какой-то особенной безучастной скорбью. И все же, несмотря на неказистость, ящерица была удивительно миловидна и симпатична. В садке геккон ел мало и неохотно. Пришлось его выпустить на волю. На память о нашей встрече я сделал с него несколько фотографий.