Свет фар высветил колонну пехоты, шедшую к фронту и расступившуюся к обочинам перед машиной.
– Сколько их, куда их гонят! – сказал Сашко. – Идут, повинуясь одной воле.
– Много бы отдал, чтобы быть сейчас с ними, – отозвался младший.
– Нам лучше, – сказал поляк.
– Если б мы сейчас домой ехали, тогда было бы лучше, – сказал младший.
Я подождал на аэродроме, пока не вылетел «кукурузник» с тремя этими ребятами. Они летели в Варшаву.
Им удалось приземлиться и радировать о том, что поляк повредил ногу.
Большая часть парашютистов, посланных Романовским в Варшаву, погибла.
После разгрома восстания в разведотделе показывали капитана Ивана Колоса, малого с открытым русским лицом, с новеньким орденом боевого Красного Знамени на груди. Говорили, будто он вывел на нашу сторону Вислы большую группу повстанцев из Армии Людовой. Его я встретил в ЦДЛ через тридцать лет.
В октябре толки о Варшаве прекратились.
Было ощущение, что скоро откроется большая кампания – наступление на Берлин.
10 декабря. К нам прибыло пополнение – два десятка партизан из отрядов, выполнявших задания по агентурной разведке. Два десятка широкоплечих красавцев в офицерских ушанках, сдвинутых набок, в суконных гимнастерках, заправленных в брюки, перепоясанные широким ремнем, в бушлатах и в гражданских поддевках. С ними – мальчик лет пятнадцати, Ванька Радзевский. Он участвовал в десятке боев с немцами и бульбовцами и во взрыве четырех эшелонов. Он спит на моей койке, по-щенячьи свернувшись калачиком и сбивая с себя шинель.
Ванька Радзевский был паренек, казавшийся забавным, типичное дитя войны, партизанский Гаврош. Немало таких мальчуганов приставало к частям. Они славно воевали, ибо были в том возрасте, когда и отвагу, и страх можно одинаково воспитать в человеке.
Отец Ваньки, районный партийный работник в Западной Украине, был схвачен гестапо и расстрелян со всей семьей. Уцелел один Ванька, принявший на себя страшную долю мстителя.
Вообще же он нуждался в ласке и, отданный мне на попечение, вскоре привязался ко мне. Был он сметлив, опытен не по годам в делах, которые рано знать детям. И весьма ленив по части учения. Я никак не мог заставить его прочитать растрепанную книжку повестей Гоголя, единственное подходящее чтиво, которое отыскал.
Зато Ванька был величайший дока по части раздобывания еды и самогона. Его инициативу постоянно приходилось пресекать.
Чтобы парень не болтался по части, я брал его с собой в командировки. Однажды, проезжая Мендзыжец, Ванька попросил:
– Подъедем здесь недалеко к одному пану. Хочу повидать кобылу, которую у него оставил.
Крюк был небольшой. Решили заехать.
Пожилой польский мужик, хуторянин, встретил нас букой, а узнав Ваньку, совсем расстроился.
– Где моя кобыла? – после кратких приветствий спросил Ванька.
– Кобыла у меня, пан Ваня, – хмуро ответил хуторянин. – Совсем большой стал, пан Ваня, настоящий жолнеж.
– Я приехал за кобылой, – сказал Ванька.
– Зачем пану кобыла? Когда у Червоной Армии есть самоходы, – ответил хозяин.
– Нужна мне кобыла, – сказал Ванька и смело отправился на конюшню. Он отворил ворота и вывел кобылу. Лошадь добродушно поглядывала то на него, то на хуторянина.
– Зачем пану Ване кобыла? – вскричал хозяин, хватаясь за уздечку.
– Нужна мне моя кобыла, – упорствовал Ванька.
– Продай мне лошадь, – крикнул мужик. – Хорошо заплачу: каравай хлеба и жбан бимбера дам.
– За такую кобылу! – возмутился Ванька. – Хорошие люди дают три бидона бимбера, три окорока и пять хлебов…
Тут начался долгий и замысловатый торг, когда каждый тянул повод к себе, клялся и божился, так что я уже начал терять терпение. Наконец мужик увел кобылу, а нам вынес каравай хлеба, шмат сала, окорок и небольшой бидон самогона.
– Куркуль чертов, – удовлетворенно сказал Ванька, на ходу машины отрезая финкой куски ветчины и ломти домашнего хлеба.
28 декабря. 1-го января мы должны выехать на задание. Чувство приятного возбуждения.
Однако на задание мы выехали только 12 января 1945 года. И с военной точки зрения были плохо подготовлены к ведению разведки, ибо противника не наблюдали, местности, где нам придется действовать, не знали. Только быстрое продвижение наших войск способствовало тому, что мы не попали в какую-нибудь скверную переделку. Пользы же от наших действий во время Вислинской операции было мало, потому что обстановка менялась со стремительной быстротой, а разведотдел фронта получал наши ежедневные донесения по радио только ночью, один раз в сутки, и когда наши данные доходили до войск – все уже было иначе, совсем не так, как накануне.
13 января 1945 года. Вчера выехали на задание в одну из левофланговых армий фронта. Шоссе забито колоннами грузовиков, следующих к передовой. Ночевали в Куруве. От Пулав, сильно разрушенного городка, давшего название нашему плацдарму на левом берегу Вислы, дорога пролегает вдоль реки по холмистой местности. Местами холмы засажены фруктовыми деревьями и всюду изрыты траншеями. Миновали местечко Казимеж. В мирное время, вероятно, красивое, с замком или монастырем над Вислой, разрушенным временем и артиллерией. Окрестности в других обстоятельствах казались бы прекрасными, но бесснежная зима и особое чувство близости передовых позиций делают их безрадостными.
Расположились в деревушке, затертой песчаными дюнами.
14 января. Всю ночь била артиллерия немцев. Снаряды ложились где-то правее нас, и в хате дрожали стекла…
Проснулись от артподготовки. Началось.
С песчаных дюн за деревней, куда мы взбежали, видно на темном небе, как лопаются ракеты, взлетают огненные фонтаны из «катюш», вспыхивают малиновые огни дальнобойной. Воздух дрожит от мягкого звука, как будто бьют во множество огромных барабанов, и это дрожание передается земле, постройкам, отдается в груди и в сердце.
15 января. Вчера около полудня по тревоге выехали в направлении удаляющегося боя.
У переправы сгрудились машины, повозки, солдаты, царит оживление, словно все заняты веселой работой.
Сравнительно скоро мы протолкнулись по понтонному мосту. Тут же плацдарм. Обгоняем бесконечные колонны пехоты.
– Как там немец? – спрашиваю у встречного артиллериста.
– Пошел без оглядки, – ответил тот.
Стемнело. Мы расположились на ночлег в ложбине между песчаными холмами. Пели и дурачились. Потом легли спать, выставив караулы.
Ночь прошла спокойно. Под утро разбудил ближний артиллерийский бой справа.
Сегодня в середине дня пересекли бывший передний край немцев. Вчера здесь шел бой. Брошенные каски и оружие, кровавые тряпки, полураздетые трупы фрицев. Картина, вызывающая щемящее чувство тоски.
На опушке какого-то леска нам выдали водку. И сразу все пришли в бесшабашное настроение. Отсюда начинаем преследование противника. Деревня. Три часа назад здесь были немцы. Потом прошли наши танки. Поляки приветствуют нас со слезами радости.
Ночь. Вошли в село, где еще не видели русских.
– Пять лет вас высматривали, – говорит старая бабка.
Жители тащат нас в дома, угощают молоком и самогоном.
16 января. Ночью привели пленного. Допрашивали его при помощи разговорника. Говорит – австриец. Певец. Друг Яна Кипуры.
Потом еще привели двадцать пленных. Среди них трое офицеров.
Один из офицеров – чех. Неприятный тип. Отбили четырех лошадей у какой-то кавалерийской части. Вскоре привели троих кавалеристов. Они из охранной дивизии. На передовую их не пускали. Значит, мы порядочно зашли в тыл. Все трое кавалеристов – русские. Немцы будто бы их насильно мобилизовали в городе Сталино. Совсем молодые ребята.
Капитан из разведотдела, сопровождающий нас, оказался тоже из Сталино. А один из парней – с той же улицы, где жила семья капитана. Он знал Валерку, капитанова младшего брата. Того угнали в Германию.
Пленных посадили в машину и взяли с собой.
В селе Пелотко попали под обстрел немецких минометов и батареи, засевших в Илже. Начали выбивать из Илжи арьергард противника.
Тут погиб Глазов, молодой солдат. Я почти спокойно смотрел на его тело, развороченное гранатой. В розовой ране что-то еще дышало, дрожало и булькало.
Когда мы выбили немцев из Илжи, подошла мотопехота.
Когда подошла мотопехота, трое пленных из охранной дивизии сидели в открытом кузове полуторки на бочках с горючим. У машины стоял часовой. Пехота была свежая, еще не побывавшая в бою. Наш командир, капитан Богомолов, вышел на крыльцо дома, где временно располагался его штаб. Старший лейтенант из пехоты шел к нему. Рядом с ним тощая девчонка – санинструктор, в коротком кожушке. Она была пьяна, курила махорочную цигарку и материлась хриплым голосом. Офицер на нее прицыкнул, и она пошла к машине с пленными.
– Эй, фрицы! – заорала она и плюнула в них.
– Мы не фрицы, – вдруг сказал один из пленных.
– Власовцы! – еще громче заорала девчонка.
И по этому сигналу свежая, еще полная сил пехота, покинув строй, бросилась к машине. Они оттолкнули часового – ведь не стрелять же в своих, и сперва стали закидывать пленных камнями. А потом полезли в полуторку и сбросили их на руки осатаневших солдат. Их били, как в деревне бьют конокрадов. Не успели мы подбежать от хаты, как все уже было кончено. Хуже всех была эта девчонка.
17 января. Хлевиско. Взят в плен немецкий ортскомендант. Команда его разбежалась. Объяснялся с ним по-французски. По гражданской специальности он – пастор.
Поп с виду напоминал карикатурного пруссака: долговязый, с висячим носом, в негнущихся блестящих сапогах выше колена. Испуг его прошел быстро. Он попросил кофе и табаку и начал кейфовать. Он спросил, может ли сообщить жене через Красный Крест, что находится в плену.
– Конечно. Но не сразу, – ответил капитан Богомолов.
– Натюрлих, – согласился поп.
Возиться с ним было некогда, потому что мы вели разведку на Склобы и Русский Брод, а там, по све