Хулиганистых ребят у нас не было. Нецензурных слов в нашей среде тоже не было слышно. Однако драчуны и озорники были. Ссоры тоже возникали и между ребятами. Они решались традиционно, по честным правилам – «до крови не бить». Мы иногда, при свидетелях с той и другой стороны, решали спор фехтованием на кулаках. Очень остро воспринимались у нас всякие отклонения от норм честного товарищеского поведения, особенно обман. На этой почве чаще всего и возникали поединки на заднем дворе школы. Но иногда конфликты возникали просто из несходства характеров. Появился у нас в классе другой странный паренек, он был мал ростом, худ, с носом, как у Буратино. И рот у него был широкий, со вставными зубами. Бедный был этот паренек. Но почему-то не сразу мы приняли его в свою семью. Фамилия у него была какая-то непривычная – Годгарсон. Несмотря на бедность свою он был, однако, насмешлив и горд. Никому ни в чем не уступал, да и еще изволил посмеиваться над нашими ошибками и тугодумством в учебе, сам-то учился легко, успевая, особенно в математике. Решено было его проучить. Повод был найден пустяковый, и «стыкаться» с Год гарсоном пришлось мне. Мой противник удивил меня своей отважной непримиримостью. Я был сильнее его. Но он не сдавался и не плакал даже, когда я бил особенно больно. Я был очень рад тому, что наша драка скоро кончилась. Годгарсон задел меня по носу. Но это не обидело меня. Я бы мог тоже ударить его по тому же месту, но нас разняли. Бой кончился миром, и мы подружились. Наш новичок оказался удивительно интересным человеком. Он был очень начитан, покорял нас рассказами об интересных книгах, а на контрольных помогал решать задачки. Мать Годгарсона была учительницей и вела у нас в школе уроки рисования. Как и сын, она выглядела бедным и измученным человеком. А своим пониманием искусства она делилась с учениками щедро, особенно с теми, кто к этому имел интерес и способности. Так, ее поклонником и помощником в ИЗО-кружке стал наш Витька Синельников. Он стал старостой кружка, и мы потянулись за ним туда же. Ходил и я, но у меня в изо-упражнениях никак не получался кувшин правильной формы. Как я ни старался, но симметрия мне не удавалась. Скоро в кружке остались только способные воспринимать и выражать правильные пропорции, уменье обозначать свет и тени карандашами, а затем красками. Кроме Синельникова, хорошо получалось у Витьки Турецкого и у Васьки Горбатова. Они могли в будущем стать художниками. Но Витька Синельников стал военным метеорологом, Витька Турецкий – военным летчиком, а Васька Горбатов – телефонистом в пехоте. Как-то незаметно пропали из моей памяти наш новичок Годгарсон и его мама – учительница рисования. Откуда они появились у нас в школе, такие бедные и неприкаянные, сын и мать с разными фамилиями? Почему у сына, говорящего с украинским акцентом, была такая необычная – и не русская, и не украинская – фамилия? Почему они были так бедны и непримиримо горды? И куда они делись? Наверное, наш новичок-одноклассник и его мама нуждались в нашем сочувствии, а мы этого не поняли.
Трудно мне дальше вести свой рассказ об одноклассниках. Никак не найду правильный и удобный порядок, как это было с моим 4 «Д» из сорок восьмой Образцовой. Там меня вела сохранившаяся фотография. От двести семидесятой же у меня не осталось ни одной карточки. А они были. И в пятом, и в шестом, и в седьмом «Г», и в восьмом, и в девятом «Б» мы фотографировались вместе со своими учителями. И фотографии сохранялись у меня до тех пор, пока мои сыновья не пошли в ту же школу, а я не объявился в ней, как родитель и как ветеран школы. Однажды ко мне в дверь постучали Димины, то есть старшего моего сына одноклассницы и вежливо попросили мои фотографии для школьного музея. Я поверил благородным намерениям пионерок и отдал свои школьные реликвии. Теперь их у меня нет. Нет их и на стендах так называемого музея истории боевой и трудовой славы учителей и учеников. Как же мне теперь вспомнить всех и обо всех рассказать? Вроде бы вижу в памяти всех, но куда и когда они ушли – не знаю. После седьмого класса многие мои одноклассники покинули школу, ушли учениками на заводы и фабрики, в ФЗУ, начали самостоятельную трудовую жизнь. А я тогда стал учиться в восьмом «Б». В школе осталось только два старших класса. Ушли из школы в ФЗУ Шурка Тарамыкин, Мишка Золотов, Васька Потапов и Колька Варганов. Первый с войны не пришел. Второй стал белорусским партизаном в отряде «Красное знамя» в Витебской области. После соединения с частями Красной Армии Михаил Золотов стал начальником политотдела МТС в Минской области. Но потом снова ушел на фронт и опять добровольцем. Войну кончил в Берлине. А после войны шоферил на крупнотоннажных междугородних перевозках. Иногда мы перезваниваемся с ним по телефону. Но вот уже года три, как телефон не отвечает. А Васька Потапов и Колька Варганов, увы, за бандитизм были по приговору суда расстреляны. Как это с ними случилось, не знаю. Парни-то были когда-то хорошие, ничем не хуже нас. Не веря, я пытался что-нибудь узнать про Ваську, никто ничего не мог сказать. А про Колькину бесславную смерть мне рассказал его брат Мишка Варганов, которого я случайно встретил в ватаге алкоголиков около нашего магазина на Ярославской улице. Узнал я и о том, что вся их семья распалась после того, как ее покинула их мать. Может быть, это и была главная причина Колькиной гибели?
В седьмом классе в середине учебного года, сразу после зимних каникул, у нас появился новый лидер – Фридик Штоль, так звали нашего нового товарища. По национальности он был немцем – настоящим, чистокровным, но нашим, советским немцем. Германию он знал так же, как и мы. Он никогда там не был ни до, ни после войны. А нам, русским, побывать в Германии довелось. Зато Фридик свободно владел своим родным языком. До прихода в нашу школу он с первого класса учился в единственной в Москве немецкой школе. Кажется, эта школа находилась где-то на 4-й Мещанской улице. А жил он рядом с нашей школой в таком же стандартном двухэтажном доме, как и все другие дома, в которых жили и мы. Правда, дом нашего товарища состоял из трехкомнатных квартир и был предназначен для инженерно-технического персонала московского треста «Газоочистка», В этом же доме жили и другие ребята из нашей школы, такие, как мой сосед по парте Шурка Шишов, родители которых трудились в этом тресте. Отец нашего немца был, вероятно, важным специалистом и работником. Он был недоступен простому общению с соседями. Мать Фридика, строгая немка, тоже не общалась с соседками. Добрее и доступнее была только седая и с виду тоже строгая бабушка. Мне лишь один раз пришлось побывать в квартире нового товарища, когда он пригласил нас на свой день рождения. Кроме перечисленных членов семьи, в квартире еще была маленькая и очень злая собачка породы шпиц. Она всегда очень громко и со злым остервенением лаяла из-за двери и с таким же остервенением бросалась под ноги посторонним людям, оказавшимся на пороге ее квартиры. Хозяева в собачке души не чаяли. А нас в тот день она удивила послушностью хозяевам и особенно тем, что очень ловко по приказу бабушки доставала из ее кармана спички, очки и другие предметы.
В квартире Штолей царил строгий порядок. В комнатах стояла дорогая дубовая мебель, а в гостиной, то есть в большой комнате, было еще и старинное пианино с бронзовыми подсвечниками над клавиатурой. В обычные дни, если нам случалось приходить по школьным делам к Фридику, мы дальше прихожей не проходили. Это, однако, не означало какого-либо недружелюбия к нам или недоверия, просто таков был строгий порядок в этой семье. С отцом Фридика мне пришлось разговориться на равных только один раз в жизни – это было летом 1941 года. Мне показалось тогда, что этот взрослый человек искал у меня совета, как ему поступить в сложившейся ситуации. А что я ему мог посоветовать? Но об этом разговоре я расскажу чуть позже. Я его почему-то запомнил и часто о нем думал после того, как Штоли исчезли из Москвы. А когда Фридик (Альфред) Штоль появился у нас в классе, мы встретили его с чувством искренней интернациональной солидарности. В то время на советских киноэкранах прошли антифашистские фильмы «Профессор Мамлок», «Болотные солдаты». Помню еще детский фильм «Рваные башмаки» про бедных немецких детей. Все наше сочувствие героям этих фильмов само собой передалось нашему новому товарищу. А он спокойно принял его, будто бы действительно он сам пришел к нам с гранитной брусчатки берлинских улиц. Фридик был типичным голубоглазым немцем. Высокая плотная фигура его была словно налита вскормленным здоровьем и физической силой, короткие брюки «гольф» плотно облегали его округлые упругие бедра. Он был широкогруд, с крепкими руками. Очень впечатляли его большие кулаки. Когда он вскидывал их над собой, то становился похожим на немецкого бойскаута из Рот-фронта. Голова правильной формы на короткой мощной шее, крупные черты лица с большим носом и умными голубыми глазами придавали ему вид правильного, уверенного в себе человека. А абсолютно седые волосы, ранняя отцовская наследственность, создавали какой-то неожиданный ореол героических переживаний. Словом, перед нами явился живой немецкий антифашист с пионерским галстуком на шее. Так у нас появился лидер в образе героя, от которого мы сразу стали добиваться дружеского расположения и интернациональной солидарности. Фридик хорошо учился, наверное, не потому что был просто талантлив, а потому, что всегда был добросовестен, трудолюбив и честен. Я не помню случая, чтобы он не выполнил домашние задания, чтобы сам не решил самые трудные задачи. С нами это случалось. Нам иногда не хватало настойчивого усердия. А Фридик никогда не расслаблялся. У него совсем не было хороших оценок. Он был абсолютным отличником, но никогда не выглядел зубрилой. Он всегда добивался ясного и глубокого понимания изучаемых предметов. В истории, литературе и в географии он был одинаково силен, как и в математике, химии и физике. Он был удивительно рациональным и правильным не только в учебе, но и во всем остальном. Время на праздное провождение не тратил. Не тратил он сил и на лишние эмоции. И речи на Совете отряда, а затем и на комсомольских собраниях всегда говорил правильные и короткие. Однако в дружбе и помощи никому не отказывал. Не был скуп, но и щедростью не злоупотреблял. Можно сказать, что наш новый лидер был безупречен, и мы сразу выбрали его в председатели учкома. А дочка нашего завуча Ида Сергеева проявила к нему свою девичью благосклонность. Фридик это заметил и сразу же отнесся правильно и серьезно к знакам девичьего внимания. Он все делал правильно, честно, рассчитывая на свои силы. В девятом классе его ухаживания за Идой Сергеевой уже воспринимались нами как «серьезные намерения». Вообще мы были уверены в том, что его правильное будущее уже предопределено. До такого же собственного самосознания мы с Шуркой Шишовым еще не доросли, может быть, и потому, что возрастом были моложе Фридика почти на два года. Но тут вдруг началась война, и она резко разделила наши судьбы. Только теперь мы вспомнили, что товарищ наш был немцем. Мы, конечно, не сомневались в его преданности нашей Родине. Но не сразу до нас дошло понимание проблем, сразу возникших в семье нашего друга. Не сразу мы поняли решений, которые в этой семье были приняты. Мы с Шуркой стали искать свою дорогу на фронт, а Фридик с родителями стали собираться в эвакуацию. Тогда мы с Шуркой еще боялис