Мой друг взрослел быстрее меня. А разницу между ним и собой я обнаружил особенно резко летом 1939 года. Готовилась к открытию Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, и на все летние каникулы родители устроили своего сына на работу в экскурсионное бюро. Его обязанности состояли в том, что он встречал на Казанском вокзале экскурсантов и экспонентов из республик Средней Азии, сопровождая их до мест проживания, и по истечении срока отвозил их обратно на Казанский вокзал. Как экскурсоводу, ему был выдан коричневый коверкотовый костюм, туфли, рубашка и галстук. Когда Левка нарядился во все это, он превратился в настоящего франта, выглядел уже взрослым юношей, и мне, недорослю, около него стоять было уже неловко. За свою работу он к тому же получал зарплату и мог самостоятельно ею распорядиться. И еще он беспрепятственно по служебному пропуску мог ходить на выставку. Попасть туда, в то первое лето открытия ВСХВ, было непросто. За билетами ребята ездили на ночь к кассам в очередь на станции Северянин. А Лева меня проводил без билета. Сначала он проходил на территорию выставки сам, а потом незаметно передавал через ограду свое удостоверение мне, и мы вдоволь шатались с ним по территории и павильонам. Друг угощал меня на свои заработки мороженым, отчего я все больше и больше превращался в его меньшого подопечного брата.
Осенью 1939 года Лева вместе с родителями вдруг уехал из Москвы в Калугу. Все это произошло неожиданно не только для меня, но и для него самого. Позже я узнал, что тогда резко изменились обстоятельства в его семье. У отца возникли неприятности на работе. Будучи начальником летнего пионерлагеря, он допустил перерасход средств. Не было никаких оснований подозревать его в умышленной растрате, поэтому судить его не стали, но перерасходованную сумму он должен был возместить. Для этого пришлось продать квартиру. Как ему это удалось, не знаю, но в сентябре 1939 года Лева Боков на занятия в нашу школу не пришел. Мы с ним даже не попрощались. И все же не ужились Боковы в Калуге, и зимой сорокового, после окончания финской войны, они вновь оказались в Москве. Где они теперь стали жить, я не знаю. Наверное, перебивались по углам, потому что Лева иногда оставался ночевать у нас. Места в нашей комнате было немного и для нас шестерых, но Мама моя в ночлеге ему никогда не отказывала. Она очень ценила нашу с ним дружбу. Учиться он перешел в вечернюю школу, где-то работал и продолжал ездить в аэроклуб, который окончил весной 1941 года, и тогда же, в мае месяце, получил назначение в военное авиационное училище, в незнакомый ни мне, ни моему другу город Цнорис-Цхали в Грузии. Мы провожали его на Курском вокзале с Тамарой Сахаровой. Помню, как мы стояли около старого плацкартного вагона. Не было ни цветов, ни припасов на дорогу. У Левы был маленький чемоданчик. Одет он был, как и принято допризывникам, в почти негодное б/у. Наш друг постригся наголо и не выглядел уже старше меня. Разговор между нами шел какой-то неестественный. Жалко было все-таки расставаться. Мы знали, что расставание будет долгим, но совсем не знали, что оно будет навсегда. У Левы с Тамарой отношения были уже не простыми. За год до этого он вдруг по-серьезному стал ухаживать за ней, да так, что я очень удивился этому. Дело в том, что наша сознательная и ответственная комсомолка Сахарова уж больно часто критиковала Левку за его невысокую сознательность. Он не поддавался, поручений не выполнял и тем еще больше распалял нашу комсомольскую опекуншу. Можно сказать, что они питали непримиримость друг к другу, и уже совершенно невозможно было подумать, чтобы они просто стали друзьями. Но вдруг случилось невероятное: начались свидания и переписка. Я выполнял роль поверенного и связного, знал их тайну и удивлялся, как мог Левка так изменить себе, своей независимости от диктата нашей комсомольской лидерши. Правда, запомнился мне один любопытный эпизод незадолго до этого вспыхнувшей любви. Сестры Сахаровы вернулись из деревни перед началом учебного года. Мы сидели с другом на лавочке, а Томуська вышла с тазом отстиранного белья и стала развешивать его на веревке. Она была одета в легонькое короткое платье, из которого за лето успела заметно вырасти. Платьице поднялось и оголило ее ноги выше колен. Я заметил, что Лева смотрел на нее, не отрывая взгляда. Смотрел необычными глазами. Повесив белье, Тамара подошла к нам. Мы сидели, а она сверху смотрела на нас. Не оставил Лева без внимания ее груди, которых раньше у Тамары будто бы и не было. Чуть-чуть поговорили, потом она с тазом пошла в дом. Лева посмотрел ей вслед, вздохнул и тоном знатока заключил, что наша руководительница стала настоящей девушкой. Я бы этого не заметил. А Левка после этого стал посылать Томуське записки. Наверное, пришла неведомая мне еще любовь. Любовь была пылкой, школьной. На свиданиях почти всегда я присутствовал свидетелем. Поцелуев, однако, не было, объятий тоже. Но были долгие стояния на мостике через речку Копытовку. Там встречались почти все наши влюбленные. Мостик был вдали от родительских окон. Там же встречалась и Ида Сергеева с Фридиком, и Женька Балакирев с Иркой Мосоловой.
Я в ту пору до любви не дорос, но все обозначенные пары сопровождал.
Школьная любовь протекала с частыми размолвками. Были они и у Левки с Томуськой. Но однажды в такой размолвке между влюбленными встал Борька Недумов. Мы с другом повели с ним решительную борьбу и однажды даже в трамвае чуть-чуть помяли ему бока. Но он не сдавался. Мне казалось, что его шансы стали предпочтительнее. И тут Лева уехал в Калугу. Потом произошло то, о чем я уже написал: Лева уезжал в военное училище, и Тамара Сахарова пошла со мной его провожать. Загудел паровоз. Мы попрощались по-комсомольски, крепким рукопожатием с обещанием «непременно писать». Поезд тронулся. Пошел прохладный майский дождь. Мы еще не ведали тогда той приметы, что «дождь в дорогу – к удаче». А если бы знали, то обманулись бы в этой надежде. До войны я успел получить два письма. А когда через неполных два месяца началась война, я написал Леве очень патриотическое письмо с пожеланием скорее научиться летать, чтобы успеть принять в ней участие. Нам всем казалось, что очень скоро Красная Армия разгромит врага. Лева довольно быстро прислал ответ не менее патриотического содержания и посетовал только на то, что учиться ему еще предстоит долго и может статься, что и «пороху понюхать не придется». А дальше случилось то, чего заранее тоже предвидеть было нельзя. Я ушел на войну в конце сорок первого, а Тамара Сахарова – в начале сорок второго. В бой мы вступили раньше Левы, он еще учился на летчика-бомбардировщика. Письма от него теперь приходили редко.
Однажды, уже летом 1942 года, перед отправкой нашего полка на Северо-Кавказский фронт, меня направили в штаб бригады в Загорск на курсы шифровальщиков. Ехал я туда с двумя товарищами на электричке. И вдруг в почти пустой вагон вошел старший лейтенант в форме войск НКВД. В нем я сразу узнал отца моего друга. Я обратился к нему как положено по Уставу, представился. Он меня не узнал. А потом, когда до него дошло, что стоящий перед ним солдат – Костя Левыкин, друг его Левы, радостно заулыбался. Мы проехали с ним всего две остановки. Не доезжая до Загорска, старший лейтенант Боков сошел с поезда. Он успел мне рассказать, что Лева все еще учится все там же, в грузинском городе Цнорис-Цхали, что сам он служит в каком-то специальном подразделении, что жена его, мать Левы, живет и работает в Москве. Об этой встрече я написал другу в письме, но ответа не получил, так как очень скоро вместе со своим полком я отправился оборонять Кавказские перевалы. Переписка с другом прервалась. Но уже на новом месте службы я получил письмо из дома. В нем был адрес Левы с номером полевой почты, и я понял, что летчик уже воюет. Конечно, я быстро написал ему и очень скоро получил ответ. Это меня удивило. По содержанию письма я понял, что мы воюем рядом. Друг писал, что из училища его выпустили в звании старшего сержанта. Тогда был введен такой порядок: офицерские звания летчикам по окончании училищ не присваивались. Это звание другу предстояло получить за боевые успехи. Скоро переписка наша снова оборвалась и больше с тех пор не возобновлялась. О судьбе Левы Бокова я ничего не знал до самого конца войны. В 1945 году я встретил свою одноклассницу. Разговорились. Оказалось, что она работает в Управлении кадров Военно-воздушных сил. Без особой надежды я попросил ее справиться о летчике-бомбардировщике Льве Бокове. И очень скоро, на следующую встречу, она принесла мне короткую справку, что летчик-бомбардировщик старший лейтенант Боков был сбит и погиб в бою в 1944 году. Вот и вся история про моего друга детства и одноклассника Леву Бокова. Но через некоторое время о нем мне стали напоминать печальные встречи с его родителями. Однажды, проезжая мимо станции Лось, я увидел их из окна электрички. А потом встречал их почти каждый день по утрам в поезде по дороге из Перловки в Москву на занятия в университет. Оказалось, что официального уведомления о гибели Левы они так и не получили. И мне пришлось рассказать им, что я случайно успел узнать. Было очень неловко. После войны всегда, встречаясь с родителями моих погибших друзей, я переживал чувство вины перед ними за то, что я жив, а им уже не увидеть своих сыновей.
Тетя Граня, Левина мама, все еще ждала его и не верила в его гибель. Муж-то ее, видимо, знал правду, однако не мешал ей надеяться. Много раз я видел их идущих под руку по дороге к станции или от нее к дому. Жили они в одноэтажном бараке поселка метростроевцев. Скоро бараки сломали и осиротевших стариков я уже больше никогда не встречал.
Такое же чувство вины пережил я, встретившись после войны с родителями Шурика Шишова. Ему тоже не суждено было дожить до победы. А в последние два предвоенных года он среди моих школьных товарищей занял место уехавшего в Калугу Левы Бокова. В тесной и искренней дружбе с Шуркой Шишовым завершилась самая безмятежная пора моей жизни, наше школьное детство. В двести семидесятой школе он появился в седьмом классе. С восьмого класса, два года мы просидели с ним за одной партой. Жил тоже недалеко от меня. Его дом был виден из кухонного окна нашей квартиры. У нас были общие интересы и общий пустырь, где мы поставили футбольные ворота и целыми днями гоняли мяч, выигрывая или проигрывая соседям со счетом 25 на 24. В то время дом № 12 по Маломосковской улице, в котором жил Шурка, все больше привлекал меня, так как там же жили и другие наши одноклассники, ребята из других классов нашей школы и еще потому, что энергичным организатором многих интересных затей там была Ира Мосолова.