Теперь уже, когда исчезла наша доска, ничто не напомнит, что в нашей школе училась Зина Шмелькова. Восемнадцатилетней ушла она в партизанский отряд осенью сорок первого. Перед войной она была комсоргом нашей школы. Ушла и не вернулась. Где-то в Подмосковье ее схватили фашисты. Все случилось так же, как с Зоей Космодемьянской. Только Зина с петлей на шее была еще беременной. Рассказал мне об этом после войны наш первый школьный комсорг Николай Павлович Кондратенков. Ему каким-то образом удалось об этом узнать. Кажется, он тоже был в партизанах. А страна так и не узнала о ней ничего, ведь в фашистский тыл боевые группы партизан-разведчиков уходили без имен. Что-то случайно удалось узнать нашему первому комсоргу, но и это оказалось не подтверждено документами. Не оказалось на месте казни Зины военкора, как это случилось у Зои. Не был написан по этому поводу очерк о героине и в списке настоящих героев имени Зины Шмельковой не оказалось. Мы написали его на нашей школьной доске.
На той же доске были написаны и имена Сережи Кремлева, и Володи Милевского. Оба они погибли в сорок втором. Первый был командиром расчета «Катюши». А второй – командиром расчета противотанкового сорокапятимиллиметрового орудия, которое фронтовики-артиллеристы называли ласковым именем – «Прощай, Родина».
Володя Милевский в сорок первом пошел учиться в артиллерийскую спецшколу, и в сорок втором его расчет и пушка были раздавлены фашистским танком. И об этом мне довелось узнать случайно, по неподтвержденным данным после войны. И его имя мы написали на доске. Всех записали, кого помнили и о ком хоть что-то знали: Колю Синельникова, Леву Бокова, Женю Душечкина, Юру Суяркова, Сергея Дроздова, Шурку Шишова, Шурку Тарамыкина, Наума Штивельмана, Абрама Гринькота, Владимира Андреевича Кладкового и Петра Федосеевича Радченкова. Хотел бы я теперь видеть человека, который бросил и расколол нашу Памятную доску! Наверное, он был похож на тех, кто теперь часто выступает по радио и телевидению с новым прочтением наших, кровью написанных, страниц истории Великой Народной Войны.
Учительнице, бывшей до войны старшей пионервожатой, а теперь являющейся заместителем директора по воспитательной работе, было даже не стыдно спокойно рассказывать мне о том, как потерялась и разбилась наша Памятная доска. Прошли уже пышно организованные праздничные мероприятия, посвященные пятидесятилетию нашей Победы. Отзвучали фанфары, забылись пылкие речи и клятвенные обещания Президента, и наша Доска уже теперь никому не нужна.
Теперь я в нашу школу не хожу. Да там нас и не ждут. Только номер школы еще хранит беззвучную память о том, что 54 года назад закончилось здесь мое и моих товарищей школьное детство, из которого мы ушли не просто в суровую жизнь, но и в Историю.
1995 год – ноябрь 2000 года
Москва
Часть IIВосемь лет жизни в солдатских сапогах
Памяти друзей-однополчан и отцов-командиров – посвящаю
Из десятого класса добровольцем в истребительный мотострелковый полк
Поколения, с которыми меня связывает и моя память, и моя собственная жизнь, всегда жили в предчувствии неизбежной войны. И не было у нас никогда никакой надежды на мир, и не уповали мы на возможность предотвращения войны, хотя правительство наше предпринимало активные шаги к этому. Время у поколений разнилось только степенью предчувствия ее непосредственной опасности. Каждую осень в наших деревнях и городских окраинах голосили матери, провожая своих наголо стриженных сыновей в Красную Армию. Ревели надрывно гармошки, лихо и обреченно пели и плясали хмельные парни, покидая отчий дом. Ватага подростков провожала их на сборные пункты, предчувствуя скорую и свою разлуку, и свой «последний нонешний денечек». Песню эту провожальную я запомнил с детских лет:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано, чем светочек,
Заплачет вся моя семья.
Под нее провожали обоих моих братьев. В 1935 на действительную ушел Николай. А в 1937, не дождавшись его возвращения, в тот же Белорусский Краснознаменный военный округ отправился служить и Александр. И оба раза, как и все матери, голосила моя Мама, предчувствуя самые невероятные неожиданности. Все тридцатые годы были наполнены мрачным ожиданием неизбежной войны. И все мы, и родители, и дети знали точно, что воевать нам придется и с фашистской Германией и с вероломной самурайской Японией.
Но все же братьям удалось отслужить свой срок действительной службы до того, как началась наша страдная и Великая война. Они вернулись домой офицерами запаса и еще успели вместе с Отцом построить дом в поселке Дружба близ города Мытищи, на краю сказочной подмосковной Лосиноостровской тайги. Теперь вся наша немалая, в шесть человек, семья наконец получила возможность по-человечески благоустроить свою жизнь в просторных и светлых собственных хоромах. Правда, на их постройку были истрачены все накопленные сбережения. Пришлось родителям влезть в долги. Дом был построен в 1939 году. Но предстояло еще вложить немало средств и труда, чтобы обеспечить в нем необходимый минимум удобств. У всех у нас была уверенность в том, что потихоньку, по мере возможности, все это будет сделано. Материально жизнь в ту предгрозовую пору у людей стала налаживаться к лучшему. После долгих лихолетий нужды в страну стал приходить достаток. Люди обретали уверенность в завтрашнем дне и надеялись на лучшее будущее для своих детей. Я это чувствовал по настроению своих родителей и по своим собственным ощущениям перемен к лучшему, и по настроению своих товарищей. Мы уже начинали строить свои планы наступающего будущего.
В нашем доме по доброму взаимному согласию поселилась и семья нашего дяди, брата моего Отца – Федота Ивановича. С 1939 года все мы зажили в нем одной семьей. Не буду утверждать, что жизнь эта была абсолютно бесконфликтной между моей Мамой и женой дяди Федота – Анной Васильевной. Но у меня в ту пору сложился тесный и не только братский, но и дружеский союз с моим двоюродным братом Борисом. Тут-то уж я могу твердо сказать – дружба наша была искренней и верной. Мы были почти ровесниками, учились в одинаковых классах, хотя и в разных школах, и интересы наши были близки, и забавы одинаковы. В нашем распоряжении был таежный подмосковный лес, грибы, лыжи, коньки, велосипед, футбол и хоккей. Еще Борис был скор на всякие придумки и мастеровит на многие нехитрые изобретения и увлекал в них меня. Однако окончательно наша семья всем составом в 1939 году из Москвы в построенный дом в Подмосковье еще не выехала.
Дом все еще не был приспособлен к зимним условиям. Летом этого же года женился старший брат, и в нашей девятнадцатиметровой комнате появился седьмой член семьи, его жена Полина. Это заставило родителей поторопиться с переездом из московской квартиры в еще недостроенный дом. И зимой с 1940 на 1941 год они уже окончательно поселились в своем доме. Там же стали жить и наши молодожены. В 1940 году у них родилась дочь. Мы же, младшие члены семьи, – брат Александр, сестра Антонина и я продолжали оставаться на старом месте жительства, сохраняя за собой право на владение им и московскую прописку. Фактически же жизнь нашей семьи перед войной переместилась в ближнее Подмосковье. Предвоенные перемены, однако, в нашей семье этим не ограничились. В начале 1941 года по партийному назначению наш старший брат Николай уехал в длительную командировку в город Комсомольск-на-Амуре. Там он стал работать на строительстве большого завода оборонного назначения. Проводы его в дальнюю дорогу были невеселые, с каким-то тревожным предчувствием. У Отца тогда возникли осложнения на работе и ему пришлось оставить свой невеликий руководящий пост в торговой точке на Красной Пресне. Его партнеры, в том числе и его родной племянник Георгий Александрович, оказались под судом за растрату. Отцу пришлось перейти на другую работу ближе к дому. Тревожно стало как-то в нашем доме. Мама очень плакала, провожая надолго старшего сына на Дальний Восток. Переживали мы все тогда и печальную судьбу нашего двоюродного брата Георгия и его семьи. Впервые я тогда ощутил незнакомое до того чувство тревожной растерянности и какой-то надвигающейся беды. Семья наша в то время оказалась в довольно стесненном материальном положении. Строительство дома истощило все наши скромные накопления. Практически в то время семья наша жила за счет заработка брата Александра. Он был тогда холост, работал инженером-строителем в системе Главвоенстроя и зарплату получал скромную. В моих планах стали появляться мысли о завершении учебы и устройстве на работу. Сестра наша в это время была студенткой Московского городского педагогического института имени В. В. Потемкина, училась на факультете русского языка и литературы.
Сложившиеся материальные обстоятельства заставили родителей на лето сдать наш недостроенный дом в аренду под детский сад. Так мечтам о благоустроенных жилищных условиях не суждено было сбыться. Пришлось тогда уже двум семьям в летние месяцы ютиться в маленьком домике-времянке. И тем не менее жили мы тогда, как говорится, в тесноте, но не в обиде. К тому же очень скоро жизнь по другим причинам разрядила создавшееся переуплотнение в нашей большой семье. 20 июня 1941 года мы проводили на Дальний Восток нашу невестку Полину с годовалой дочкой Лидой к их мужу и отцу – нашему старшему брату Николаю. А ранним утром 22 дня того же месяца началась война, и очень скоро в нашем новом доме стало еще свободней.
В то воскресное утро, нагулявшись накануне до рассветных петухов с девушками, нянями из детского сада, я со своими двоюродными братьями Борисом и Леонидом крепко спал на чердаке нашего маленького домика-времянки. Разбудил нас истошный крик моей Мамы, вернувшейся с рынка. Только слово «война» в нем можно было разобрать. А за ней враз заголосили и запричитали все женщины в нашем и соседних домах, все матери, жены, сестры и дети, чьи сыновья, мужья, отцы и братья должны были в тот же день стать солдатами войны, а их самих ждала теперь вдовья и сиротская участь.