У наших соседей Ивановых двое сыновей уже служили в Красной Армии и уже в это утро приняли на себя первый удар фашистов. На западной границе служил Михаил Иванов, от которого с фронта так и не пришло ни одного письма. А на южной границе, в Молдавии, служил их второй сын Николай. Осенью сорок первого он на несколько дней сумел забежать домой. Сюда, в Подмосковье, этот пограничник отступал через всю страну все лето. Он показал нам тогда несколько пробитых осколком снаряда патронов из своего патронташа. Они спасли ему жизнь. Через два дня его проводили под Тулу. Домой Николай больше не вернулся. Погиб он в сорок третьем на Кубани. В сорок втором осенью на фронт ушел третий Иванов, мой одногодок Лешка. Ему удалось вернуться домой из Берлина после Победы. Но потом он не дожил и до сорока лет.
Через три месяца после начала войны проводила своего мужа Василия Сергеевича Варенова его жена Мария Павловна. В свой последний день хозяин успел привезти на грузовике своей будущей вдове и сиротам несколько мешков картошки и капусты. На этом же грузовике он и уехал на войну.
Я хорошо помню этот эпизод. Торопясь, Василий Сергеевич бегом носил мешки. Потом, разгрузив машину, он вспрыгнул в кузов, стукнул по кабине кулаком. Машина прыгнула с места и понеслась по нашей неровной Второй Парковой. А у калитки долго стояла Мария Павловна с совсем недавно родившейся младшей дочкой Аллой. А у ее ног к юбке прижались старшие Люся и Гена. Василий Сергеевич стоял в кузове и все махал им прощально рукой, пока грузовик не исчез за поворотом. Писем от него тоже не пришло. Не знаю, хватило ли на первую зиму его семье картошки и капусты, но знаю, что Мария Павловна вырастила своих детей, дала им образование и дождалась внуков. А дети с того прощального дня так и не могут вспомнить лица своего отца.
Мужики с нашей Второй Парковой все уходили и уходили. В октябре мы проводили Кольку Корзелева, нашего друга по футболу. Он был постарше нас с Борисом, и его со слезами провожала возлюбленная, симпатичная девушка Аня. Не суждено ей было стать его женой. С войны-то он вернулся, но спустя несколько лет после нее. Видно, за какие-то грехи, а может быть за плен, пришлось ему задержаться за колючей проволокой. Пришел Николай нелюдимым, молчаливым, совсем неразговорчивым человеком. Его Аня давно уже была замужем, а со мной он встреч избегал. Исчез он потом куда-то вместе со своими родителями. А дом Корзелевых до сих пор стоит через два от нас. Только я и мои братья до сих пор называем этот старый дом именами довоенных владельцев.
Из нашей семьи первым ушел на войну мой брат Александр. Он был офицером в запасе, и за несколько месяцев до начала войны военкомат выдал ему предписание в случае объявления всеобщей мобилизации в трехдневный срок явиться по указанному адресу для прохождения службы. В последнюю предвоенную субботу брат с друзьями где-то гулял на вечеринке. Домой он возвращался под утро и по пути услышал сообщение о начавшейся уже войне. А Мама уже собирала его в дорогу. Меня на велосипеде послали на станцию Перловская в магазин купить для него рюкзак. В понедельник, 23 июня, мы поехали его провожать в Москву по указанному в мобпредписании адресу. Помню, что нам следовало в районе Таганки на Большой Коммунистической улице найти автобазу, которая в условиях войны должна была развернуться в отдельный автобатальон. Улицу мы нашли быстро, но пройдя ее два раза из конца в конец, автобазы так и не нашли. Встретился нам небольшой гараж, но его заведующий и сторож полномочий на формирование автобатальона не имели. Так мы вернулись назад. По дороге домой заехали в Мытищинский горвоенкомат. Там у брата забрали военный билет с мобпредписанием и приказали оставаться дома до особого распоряжения. Оно пришло 4 июля уже после выступления И. В. Сталина по радио с обращением к народу. А война уже катила свои колеса по Белоруссии и Украине, и фашистские самолеты ежедневно налетали на Москву.
Второй раз мы с Отцом поехали провожать нашего Сашу 6 июля. Ему назначено было явиться в распоряжение командования какой-то части в городе Волоколамске. Мы могли проводить его до Рижского вокзала. Наше прощание состоялось в кафе «Рига» около вокзала на Первой Мещанской улице. Мы сидели за столиком. Брат и Отец выпили по разгонной. Мы говорили друг другу какие-то слова. Мне очень хотелось сказать брату что-то особенное, я не сомневался тогда в скором победоносном исходе войны. И думал, что мне в ней участвовать не придется, поэтому мне очень хотелось, чтобы брат обязательно отличился в бою и получил бы награду.
Об этом я и старался сказать ему. А Отец наш печально молчал. Он-то, наверное, думал о другом. За окном кафе вдруг заиграл оркестр. По улице нестройно шли батальоны московского ополчения. Их не геройский вид удручал. Шли ополченцы нестройными рядами, обмундированы они были плохо. Мне даже один из бойцов помнится до сих пор. Взгляд мой тогда выхватил его из рядов. Он был худ и высок. На стриженой голове неуклюже на ушах висела пилотка, а на носу – очки в толстой роговой оправе. А на длинных и тощих ногах были неумело намотаны обмотки. Все пели за оркестром:
Эх, бей, винтовка,
Метко, ловко…
А мой ополченец не пел и винтовку образца 1891/1934 года с длинным штыком он нес на ремне неумело. Подсумок на поясном ремне и патронташ через плечо были пусты. Тощий вещевой мешок за спиной тоже был небогат припасами. Батальоны, видимо, шли на погрузку. Их провожали женщины и дети.
Подходило время к отходу нашего поезда на Волоколамск, и мы тоже невесело вслед за ушедшими батальонами пошли на вокзал. У вагона брат встретил каких-то знакомых, и мы попрощались, чтобы не мешать знакомиться однополчанам. Поезд ушел в Волоколамск по расписанию. А недели через две Александр прислал нам с оказией записку, что он со своей частью находится совсем недалеко от дома, где-то в районе города Щелково. Товарищ, принесший нам записку, рассказал, как их можно найти, и мы на другой день с Борисом отправились без промедления с мамиными гостинцами искать брата. Оказалось, что он попал служить в авиационную часть, охраняющую небо Москвы. Итак, в автобатальон брат не попал, но зато был назначен командиром автовзвода в батальоне аэродромного обслуживания в части истребительной авиации МПВО. В этом чине мы увидели его, разыскав полевой аэродром за рекой Клязьмой около деревни Хомутово Щелковского района. В июле и августе я каждую неделю ездил к нему с мамиными гостинцами. Ближе к осени авиадивизия, в которой служил брат, перебазировалась в район Егорьевска. Встречи с братом теперь стеши реже. Начиналась оборона Москвы. Немецкие пушки уже были слышны в ее пригородах. А брат в это время был переведен на должность адъютанта (т. е. начштаба) эскадрильи истребителей. Всю войну затем он прослужил на разных штабных и офицерских должностях в авиационном полку и дивизии Московской противовоздушной обороны.
Брат Александр всегда был мной особо уважаем. Его мнение и пример в жизни для меня были очень важны. Поэтому, оказавшись в необычной обстановке первых месяцев войны, я ездил к нему не только для того, чтобы отвезти мамины гостинцы, но и чтобы посоветоваться, как мне поступить, какую дорогу выбрать. Я хотел пойти на фронт. Но брат твердо посоветовал мне продолжать учебу. Я его послушал, но учиться в сентябре было негде. Московские школы тогда учебный год не начали. Два месяца мы с двоюродными братьями Борисом и Леонидом работали электромонтерами в научно-исследовательском дезинфекционном институте, в который нас устроила работавшая в нем их мать. А в сентябре, собравшись, наконец, в школу, в десятый класс, мы с Шуркой Шишовым и другими одноклассниками оказались на трудовом фронте за Серпуховом, в Высокиничском районе. С трудфронта мы вернулись 10 октября. Теперь уже школы в Москве опять наглухо закрылись, а в пригороде они работали. Следуя совету брата, я перешел в Мытищинскую школу № 5, находящуюся около станции Перловская. Теперь с новыми товарищами я по утрам бегал туда. А Мытищи и его окрестности стали тогда уже прифронтовой зоной. Уже слышался здесь гул недалекой канонады. Шел ноябрь месяц. Мой брат Борис уже вызывался в военкомат и ждал повестки. Однако до того, как уйти в армию, он вслед за отступившими немецкими войсками успел побывать в городе Истра на очистке окрестных полей от трупов и остатков оружейного металла. А я в это время ходил на занятия в школу. Но однажды всем ребятам-комсомольцам из нашего класса объявили приказ явиться в Мытищинский городской комитет комсомола. Мы пошли туда втроем – я, Наум Бондарев и Николай Куракин. Дело было уже под вечер. Мы пришли в приемную к первому секретарю Давыдову. Там уже сидели ребята из Лосинки. Сидим мы в приемной и ни о чем не ведаем. Зачем позвали? Тут выходит из кабинета секретаря паренек из Лосиноостровской школы. Мы потом с ним вместе отслужили все наши восемь с половиной лет. Звали его Донатом Кокуриным. Спрашиваем: «Зачем позвали?» А он, улыбаясь, говорит: «Предлагают добровольцем записаться на фронт». «Ну а ты что ответил?» – спрашиваем мы у нашего нового знакомого. А он, опять улыбаясь, говорит: «Ну и вы, я думаю, тоже не откажетесь». Тут нас и позвали в кабинет. Но вошли в него мы только вдвоем с Наумом Бондаревым. А Коля Куракин незаметно от нас отстал. После войны, уже будучи студентом третьего курса исторического факультета МГУ, я вдруг встретил его в коридоре ректората. Он тогда уже заканчивал аспирантуру нашего экономического факультета. А до этого успел закончить институт внешней торговли. Мы же с Наумом с того вечера в Мытищинском горкоме комсомола восемь с половиной лет не снимали солдатских сапог. Вошли мы тогда к секретарю, товарищу Давыдову, и встали перед ним во весь рост. Нам тогда еще не было полных семнадцати. Но и секретарю Мытищинского комсомола тогда, наверное, было не больше двадцати. А разговор он уже научился вести назидательно, по-учительски. Спросил нас, как мы учимся, что собираемся делать. А мы ответили, что вот, пока учимся, а как кончим десятый класс, то придет время идти на войну. И тогда он вдруг сказал, а как мы смотрим на то, чтобы теперь добровольцами вступить в формируемый Московским комитетом комсомола комсомольский танковый полк.