К такому вопросы мы были готовы. Как только началась война, я и мои друзья стали ходить по призывным пунктам. Но нас оттуда прогоняли, как недорослей, и мы постепенно привыкли осознавать, что наше время к тому еще не пришло. Однако в этот вечер в горкоме мы так поставленного вопроса не ожидали. Оторопев от неожиданности, мы растерянно в один голос спросили: «А когда надо идти?»
А товарищ Давыдов коротко ответил: «Завтра». Мне и теперь помнится, что и я и мой новый друг Наум Бондарев испугались этого слова. Но, услышав слово «завтра», мы не посмели сказать «нет». Вместо него сказали, что, если товарищ секретарь считает нас пригодными по нашему возрасту, то мы готовы стать добровольцами. Товарищ Давыдов встал из-за стола, подошел к нам, похлопал нас дружески по плечу и сказал фразу, которую я запомнил: «Молодцы! Ведь если не мы, то кто же тогда защитит страну?» В заключение беседы он сказал, что завтра нам следует прийти сюда, в горком, а отсюда вся группа мытищинских добровольцев поедет в МК и МГК ВЛКСМ. Мы вышли из кабинета секретаря, и больше я его никогда в жизни не видел. Лишь после войны я случайно узнал, что сам товарищ Давыдов на войну не попал, что был он назначен на руководящую работу в Константиновский район, работал секретарем РК ВЛКСМ или председателем райисполкома, а потом до выхода на пенсию – директором Константиновского совхоза. Нас же он напутствовал в другую дорогу на целых восемь с лишним лет.
Вышли мы с Наумом из горкома и из Мытищ пошли пешком в нашу Перловку. По дороге Наум вспомнил, что утром девчонки из нашего класса приглашали его, кажется, на день рождения к Тоне Сурковой. Она жила в нашем поселке «Дружба». Он предложил и мне пойти с ним. Я тогда еще не успел хорошо познакомиться с моими Перловскими одноклассниками и не сразу принял его предложение. Но Наум сказал вдруг, что ведь, может быть, это будет наш последний вечер с друзьями. И я согласился. Мы шли открытым полем напрямик к нашему дачному поселку. Ветер со снегом дул нам навстречу. Шли молча, впервые осознав, что возврата уже к прошлому нет, а что нас ждет завтра – мы не знали.
Дом Тони Сурковой стоял на краю поселка, в Стахановском переулке. В окнах было темно из-за светомаскировки. А на пороге террасы через дверь мы услышали голоса и звуки патефонной музыки. Из открытых дверей мы увидели танцующие под эту музыку пары. В большой комнате с красным шелковым низко повешенным абажуром стоял сизый табачный дым. Вокруг абажура колыхались танцующие пары. Все девчата и ребята были из школы. Но не всех я еще успел узнать. Здесь, кроме хозяйки Тони, были Ира Рогачева, Валя Коншина, Валя Маликова, Вера Абрамова. А из ребят я знал только соседа Тони по улице Ефима. Силюсь вспомнить его фамилию и никак не вспомню. Был здесь и Семен Минкович, наш школьный комсорг, который на следующий день из Мытищинского горкома должен был везти нас в Москву. И еще был здесь Вадим Дейнеко, высокий красивый парень. Тут же выяснилось, что и он был в горкоме и тоже дал согласие добровольно пойти в танкисты. Нас с Наумом встретили дружными приветственными возгласами, а когда узнали наши новости и откуда мы пришли, то девчата, как мне показалось, окружили нас особым прощальным вниманием. Мне было неловко в этой незнакомой, но вдруг так сочувственно встретившей меня компании. Пожалуй, до этого случайного прощального вечера я никогда не испытывал к себе такого необычного девичьего отношения со стороны даже более знакомых мне московских одноклассниц. Со мной прощались, меня жалели, ко мне ласково прижимались в ритме танго девочки, которых я считал взрослее себя, и мне было неловко от их неожиданной девичьей теплоты и доверчивости. Мне приятно было ощущать впервые в жизни эту девичью ласку, но вдруг я почему-то заторопился домой и скоро ушел, кое-как попрощавшись с девочками. С Наумом мы договорились, что завтра с ним встретимся в горкоме. Я ушел от своих одноклассниц в тот вечер навсегда. Когда кончилась война, они все уже были женами других незнакомых мне мужчин. Они уже как-то были устроены в жизни, успели окончить институты. А мне предстояло новую жизнь начинать сначала, и дороги наши уже нигде не перекрещивались, кроме мимолетной романтической истории с Ирой Рогачевой, подарившей мне в тот прощальный вечер свою фотографию с надписью: «Если дорог оригинал, то не теряй копию». Эту карточку с банальной девичьей надписью я хранил в своей гимнастерке. После победы, точнее в день после Парада Победы я встретил Иру в доме у той же Тони Сурковой случайно. Она тогда была уже мужней женой и выглядела весьма привлекательной женщиной. Оказалось, что муж ее в это время оказался осужденным за какой-то проступок, и Ира считала себя свободной от обязательств к нему. Потом я провожал ее домой. После этого мы некоторое время продолжали встречаться, но романа не вышло. Я еще оставался солдатом и никак не подходил под определившиеся критерии уже опытной молодой женщины. Через некоторое время она вышла замуж за нашего одноклассника Лбова, который стал тогда одним из первых наших физиков-атомщиков. Ира нашла себе более интересную партию. Но меня это нисколько не задело. Свое послевоенное знакомство с ней я не связывал ни с какими намерениями. Но фотографию ее я все еще хранил. И однажды встретившись случайно в электричке с памятью об оригинале я возвратил «копию», расстрогав мою бывшую одноклассницу своей неожиданной для нее мальчишеской верностью. С тех пор с женой атомщика Лбова, как и с ним самим, я никогда не встречался.
В тот прощальный зимний вечер в конце декабря 1941 года от своих школьных друзей я с впервые осознанной настоящей тревогой шел к своему дому и никак не мог придумать себе первой фразы, которую я скажу моей Маме и Отцу о принятом мною решении. Все наши в тот вечер были дома. Мама встретила меня с упреком. Время было уже за десять. Спросила, где я так долго шлялся. Я сказал, что был в Мытищах, в горкоме комсомола, что шел оттуда пешком и что мне завтра снова туда надо идти, и что завтра я ухожу в Красную Армию. Мама не поняла моей последней фразы и отреагировала на нее без тревоги: «Молчи, дурак!» – сказала она мне сердито. А я ей опять говорю, что мне завтра надо быть рано в Мытищах, в горкоме, и чтобы она меня пораньше разбудила. Так тогда и никто не воспринял серьезно моих слов об уходе на войну. Тогда я позвал к себе Бориса. Мы вышли с ним на улицу, и я рассказал ему все. А потом предложил ему пойти вместе со мной. Но он тогда имел на руках предписание из райвоенкомата о призыве по особому распоряжению. Он со дня на день ждал своего призыва.
Мы потоптались еще на улице немного и вернулись в дом. Все укладывались спать. Я опять попросил Маму разбудить меня пораньше. Но она утром этого не сделала. Я проснулся в 8 часов. А в Мытищах мне надо было быть в 10. Наскоро умывшись и совсем не собираясь в долгий и далекий путь, я на ходу выпил стакан чаю и не прощаясь побежал пешком по вчерашнему полю в Мытищи. Это было в декабре 1941 года. Точная дата начала моей военной службы зафиксирована в приказе по истребительному мотострелковому полку, бойцом которого я стал в тот же день, когда ушел из дома. А обратно я вернулся домой через восемь с половиной лет.
В горкоме комсомола в то первое утро моей солдатской жизни нас собралось десять или двенадцать человек. Виталий Дейнеко не пришел. После войны он появился в Перловке в форме флотского офицера. Был он неотразимо красив, с кортиком. Но на войну он так и не попал. Слишком долго и упорно он учился в каком-то высшем военно-морском училище, и войны ему не хватило. Наверное, поэтому он скоро демобилизовался. Знакомства с ним я не возобновлял.
Нашу группу из Мытищ повез в Москву Семен Минкович – комсорг нашей школы. Он выполнял тогда последнее поручение горкома, так как сам после этого тоже должен был уходить на войну. С ним после этого встретиться не пришлось. Кто-то рассказывал, что наш Семен дослужился до высокого полковничьего чина. Ну а мы с Наумом Бондаревым и нашими мытищинскими и лосиноостровскими земляками предстали в тот день перед заведующим военным отделом МК и МГК ВЛКСМ Сизовым Николаем Трофимовичем.
Я впервые тогда увидел красивый особняк в Колпачном переулке, в котором находился Московский городской и областной комитет комсомола. Секретарем его тогда был Николай Прокофьевич Красавченко. Но встречи с ним мы не были удостоены. Мне тогда его фамилия была неизвестна. Встретиться с ним мне все же пришлось, правда, уже спустя много лет после войны. Он тогда был аспирантом исторического факультета МГУ после того, как его за какие-то грехи уволили с руководящего комсомольского поста и исключили из партии.
В комсомольские вожаки этого человека выдвинули после разгона и репрессий, которые были учинены над Косаревским составом ЦК ВЛКСМ. Недавнего студента института философии, литературы и истории назначили одним из руководителей молодежи Москвы и области. Рассказывали, что выдвиженец круто повел дело и был замечен главными руководителями Москвы – секретарями горкома партии А. С. Щербаковым и Г. М. Поповым. А сам Николай Прокофьевич рассказывал, что пять раз был удостоен встреч и бесед с самим И. В. Сталиным. На войне вожак, однако, не отличился. В сорок первом он возглавил отряд комсомольцев на работах по возведению оборонительной линии на Смоленском направлении, под Вязьмой. Чуть-чуть было не попал он тогда в немецкий плен. Убегая от немцев, где-то закопал партбилет. Но в Москве ему выдали новый билет, лишь слегка упрекнув в постигшей его незадаче. В 1942 году он возглавил делегацию молодежи в Америку. Вместе с ним туда ездила героиня обороны Севастополя Людмила Павлюченко. До войны и после нее его дважды избирали депутатом Верховного Совета СССР. Так же дважды он был награжден орденом В. И. Ленина. В большом почете и доверии несколько лет руководил Николай Прокофьевич московским комсомолом. Но в 1950 году вдруг сразу был лишен и того и другого. Я познакомился с ним на истфаке. Вид у него был не геройский. Однажды я рассказал ему, что в 1946 году я голосовал за него, как кандидата в депутаты Верховного Совета СССР по Электростальскому округу. Прокофьевич, так он позволил мне себя называть, расчувствовался и сказал: «Эх, Костя! Жалко, что тогда не встретил я тебя. Сделал бы я из тебя человека!» А я съязвил тогда ему, сказав, что у него была возможность напутствовать меня и моих друзей на солдатский подвиг в декабре 1941 года, когда мы пришли в горком по его призыву. Не нашлось тогда у нашего комсомольского вожака времени с нами встретиться. Нас принял тогда заведующий военным отделом Н. Т. Сизов. Перед его кабинетом собрались тогда болшевские, мытищинские, пушкинские и ивантеевские ребята. У входа в кабинет комсомольского военного начальника штабелем стояли пачки с галетами. Нас потом после встречи с ним угостили этим солдатским походным печеньем.