Николай Трифонович Сизов встретил нас с суровым и озабоченным выражением на лице. Он был в полувоенной форме – в гимнастерке под ремень, в синих галифе и в сапогах. На поясе у него был маленький «Вальтер», на стене висел немецкий автомат, а на шкафу стоял ручной пулемет неизвестной нам тогда системы.
Коротко поприветствовав нас и спросив, откуда мы, этот молодой и незнакомый нам человек решительным голосом спросил, знаем ли мы, куда идем. Мы ответили, что не знаем, и тогда он сказал, что мы направляемся вовсе не в танковый полк, а в первый батальон истребительного мотострелкового полка НКВД Москвы на пополнение после того, как он потерял половину своего состава в боевой операции, в тылу у фашистов, в районе Волоколамска. И еще добавил, что полк этот предназначен для партизанских боевых действий. Мы притихли, а он опять не менее сурово спросил нас: «Кто боится?» И добавил: «Скажите сразу, еще не поздно!» Мне, да и, по-моему, всем стало страшновато. Не ожидали мы такого поворота судьбы. Но никто страха своего не обнаружил. Мы молчали. Тогда товарищ Сизов вышел из-за своего стола и подошел ко мне, попросил встать. На мне тогда было одето накануне войны сшитое пальто из польского серого драпа с широкими плечами. Спросив, сколько мне лет и услышав в ответ «семнадцать», он хлопнул меня дружески по плечу, сказал: «Молодец!» Потом то же самое он повторил с другими. Вот и вся была беседа. Он подытожил ее тем, что поручил нашему провожатому Семену Минковичу отвести нас в полк, квартировавший неподалеку от горкома в Малом Ивановском переулке.
Тут мы загалдели: «А как же так сразу, и почему? Мы не простились с родителями. Нас будут искать». И еще что-то мы пытались спросить. Но Сизов нас успокоил. Он сказал, что на все это нам дадут время после того, как мы пройдем в полку медицинскую комиссию. На дорогу он угостил нас солдатскими галетами. Больше мы с товарищем Сизовым не виделись. Но второй раз его я встретил также в университете после войны. Он присутствовал у нас на комсомольском собрании как секретарь МГК ВЛКСМ, пришедший на смену Н. П. Красавченко. На фронт он тоже не попал, а все время руководил московским комсомолом. Карьера его оборвалась в 1950 году в связи с так называемым делом на автозаводе имени Сталина. Его тоже исключили из партии. Но потом он сумел добиться реабилитации и продолжил свою руководящую карьеру – был заместителем председателя Таганского райисполкома„даже секретарем горкома КПСС. Потом был назначен начальником милиции Москвы, потом – директором киностудии «Мосфильм» и даже стал писателем, написал повесть о жизни на таинственной даче И. В. Сталина в Кунцево. Однажды мне попала в руки его книжица, я начал ее читать, но не вытерпел фальши и не дочитал. Потом мне встретилось название сборника его рассказов о московской милиции. Их я тоже читать не стал. Я был уверен, что этот мастер детектива живых рецидивистов мог видеть только на Петровке, 38. Но в феврале 1942 года и пистолет на его поясе, и немецкий автомат на стене кабинета, и пулемет неизвестной системы на шкафу нам показались трофеями, добытыми им в бою. Мы приняли его напутствие и направились в полк.
Мы вышли из прекрасного комсомольского особняка в Колпачном переулке, дожевывая галеты, и нестройной кучкой вместе с болшевскими, пушкинскими и ивантеевскими ребятами под общим руководством нашего Семена Минковича направились в необычный наш полк, грозно именуемый истребительным мотострелковым. Идти пришлось недолго, до Малого Ивановского переулка. Он и сейчас сохранил свое название, полученное от сооруженного здесь в XVII веке на месте когда-то посаженных старых садов Ивановского монастыря с храмом Иоанна Предтечи. Оказалось, что именно в нем в октябре – ноябре 1941 года и формировался наш полк, и отсюда первые его боевые группы тогда же уходили в немецко-фашистский тыл. В воспоминаниях маршала Василевского о боях за Москву на главном западном направлении я прочитал рассказ о его короткой встрече с группой бойцов, вышедших в районе Можайска из немецкого тыла. Группу вел майор-пограничник Маханьков. Он доложил тогда командарму, что впереди перед наступающим противником организованных войск Красной Армии не осталось. Он и оказался нашим первым командиром полка. Одну из первых боевых групп он тогда сам водил в немецкий тыл с целью разведки расположения вражеских войск. Мы пришли в полк уже тогда, когда вполне определилась его боевая задача – ведение разведки и выполнение специальных заданий диверсионного характера. Но об этом нам еще предстояло узнать. В тот первый день мы подошли к зеленым железным воротам монастыря. Они открылись перед нами, и мы вошли во внутренний двор. Теперь уже много лет после войны каждый день 9 мая мы приходим через такие же железные зеленые ворота, на тот же двор, в правой части которого нам удалось соорудить памятник нашим боевым товарищам, погибшим под Москвой в сорок первом, на Северном Кавказе и на Кубани в 1942 и 1943 годах и на всех других фронтах после того, как судьба разбросала нас потом по другим полкам и дивизиям.
До войны на территории монастыря размещалось какое-то подразделение НКВД. Только после войны нам стало известно, что за его стенами содержались лица, осужденные страшным энкавэдешным трибуналом, что в подклетах храма Иоанна эти приговоры приводились в исполнение. Но нам знать это тогда было не положено. Но зато узнали мы тогда здесь, что в одной из келий Ивановского монастыря была заточена известная своим изуверством в отношении крепостных крестьян помещица Салтычиха.
Всех нас по прибытии на территорию полка повели на медицинский осмотр. Эта процедура меня встревожила. Ведь я все время помнил слова моего детского доктора Гуревича: «Тебе, сынок, в солдатах не служить», – говорил он, складывая свою деревянную трубочку после прослушивания моих воспаленных легких и сердца «с шумком». Я боялся, что меня на этой комиссии забракуют на виду у моих новых товарищей. Я боялся, что доктора отошлют меня обратно домой за негодностью к солдатской службе, я боялся насмешливых взглядов моих одноклассниц. Но ничего этого не произошло. Женщина-доктор, военный врач с двумя шпалами в петлицах, очень похожая на киноактрису Раневскую, сердито приказала нам раздеться до пояса. Потом мы по очереди подходили к ней. Она стучала по нашим небогатырским грудям костяшками пальцев, мяла наши животы и строго спрашивала: «На что жалуешься?» «Ни на что», – отвечали мы. А она опять: «Грыжа есть?». А мы в ответ: «Нет». «Проходи», – говорила военврач и что-то записывала в журнал. Комиссию мы прошли быстро. Забракованными оказались двое парней из Костино. У одного оказались не в порядке легкие, а другой просто выглядел дистрофиком. Оба они с виноватыми лицами оделись и, не попрощавшись с нами, вышли за ворота. А нас повели на другой этаж. Из длинного коридора нас привели в большой кабинет, в котором в торце длинного стола сидел угрюмый офицер в очках со шпалой на петлицах. Он встал перед нами и представился: «Я капитан Цнемер, заместитель начальника штаба полка. А вы с сегодняшнего дня зачисляетесь бойцами истребительного мотострелкового полка». В этот момент в кабинет вошел другой офицер с тремя кубиками в петлицах. Капитан Цнемер взглянул на него и продолжал: «А это ваш командир роты сержант госбезопасности Артамонов. Сейчас он отведет вас в расположение первого батальона и там расскажет о ваших обязанностях и распорядке службы». И в заключение замначштаба спросил всех нас: «Какие будут вопросы?» И все сразу загалдели: «Почему нас не предупредили? Мы не попрощались со своими родителями. Они не знают, куда мы пошли. Нам обещали, что сегодня мы вернемся домой». Капитан выслушал наш галдеж и строго сказал: «Все эти вопросы решит командир батальона». Первый разговор с командованием полка был закончен. Сержант госбезопасности Артамонов приказал нам выходить во двор. А там нас ожидал рыжий и долговязый старшина, который подал нам команду: «В колонну по четыре становись!» К удивлению рыжего старшины, мы построились, хотя и не по ранжиру, но, соблюдая наше порайонное и школьное землячество.
После следующей команды: «Смирно, равнение на середину!» старшина доложил подошедшему сержанту Артамонову, что рота по его приказанию построена. Ротный, выслушав доклад старшины, зычно проговорил: «Рота, слушай мою команду! Прямо, шагом марш!» Перед нами открылись зеленые ворота, и мы нестройно с места двинулись к месту нашей службы, на улицу Селезневку. Там, в здании средней школы № 193 и размещался наш первый батальон, который после первых боевых потерь под Волоколамском ожидал новое пополнение. На выходе из ворот ротный приказал: «Запевай!» Неожиданно для себя я вдруг запел:
Дан приказ: ему на Запад,
Ей – в другую сторону,
а мои однополчане подхватили:
Уходили комсомольцы
На Гражданскую войну…
Так удачно началась моя военная карьера. Я стал ротным запевалой. Моя служба по приказу комполка началась первого или второго января, а 25 дня февраля месяца мне исполнилось семнадцать лет.
Вот уже не один год прошел с того момента, как я написал первую строчку своих воспоминаний. Исписано уже немало бумаги и еще понадобится, Бог знает, сколько. А рассказано всего лишь до семнадцати лет жизни. Теперь уже начинаю сомневаться, а допишу ли, пройду ли снова по бумаге всю свою жизнь? А надо ли так подробно о житейских пустяках, и обо всех родственниках, и обо всех друзьях, и о просто встреченных людях? Да и кому это все будет интересно? А главное, хватит ли времени? Пораньше бы все это надо было начать. А теперь, экономя время, придется и сократить. Но первый день своей военной службы я все-таки опишу во всех подробностях. Благо, что все о нем хорошо сохранилось в памяти.
С полдороги, как мы вышли из ворот Ивановского монастыря, то есть со двора или плаца нашего теперь истребительного мотострелкового полка, мы громко и нестройно пели. На другую половину пути не хватило песен, да и подустали немного. Просим рыжего старшину подъехать на трамвае. Но он был суров. «Теперь привыкать надо ходить пешком, – отрезал он и добавил: Шире шаг! А то к обеду не усп