еем». Наконец по Краснопролетарской улице мы вышли к Подвязкам, в просторечии Подвизкам (так старые москвичи называют маленький скверик на Селезневской улице, против Сущевской пожарной части с каланчей). Пересекли Селезневку и правее каланчи вошли во двор сзади нее стоявшей 193-й школы, такой же, как и моя двести семидесятая. Табличка с номером и названием школы оставалась тогда на месте. Но с недавних пор в ней разместился наш первый батальон. У входа в школьный двор стоял часовой с винтовкой незнакомого мне образца. Одет часовой был в черную стеганую телогрейку, с черной невоенной шапкой на голове, а на ногах огромные валенки. Не был похож этот часовой на красноармейца. А рядом с ним стояла старая полуторка, из которой какие-то странные люди выгружали лыжи, мешки и ящики. Сами они тоже были в невоенной одежде, поверх которой на некоторых были еще надеты белые маскхалаты. Собственно, халаты-то белыми уже не были. Они были черно-грязными, рваными и кое-где обгорелыми.
Через день-два мы узнали, что встретившиеся на пороге нашей службы в первом батальоне люди были только что вернувшейся из фашистского тыла боевой группой в семь человек под командой не имеющего военного звания командира по фамилии Акулин. Нам рассказали историю похода этой группы в Смоленские леса со специальным заданием командарма Лелюшенко – найти окруженную часть Красной Армии и доставить ее командованию приказ на совместные действия при прорыве кольца окружения. С нею вместе группа Акулина должна была вернуться обратно через линию фронта с разведанными сведениями о расположении фашистских войск в их ближнем тылу. С этой истории и началось наше боевое воспитание на примере действий старших товарищей. Вся группа была награждена за успешное выполнение этого задания орденами и медалями. Командир получил орден Красного Знамени. А наш ровесник Витька Князев, с ним мы потом много лет служили вместе и были друзьями, – получил медаль «За отвагу». Подвиг «Семерки», так называли группу Акулина, был описан в газете «Вечерняя Москва» в одном из январских номеров. Теперь нам было с кого брать пример, кем гордиться и кому завидовать.
Но тогда, в первый день прихода в батальон, мы не задержались у боевой полуторки. Часовой открыл перед нами широкую калитку, через которую совсем недавно по утрам со звонком входили ватаги наших однолеток с книжками и тетрадками. Мы вошли в школьный вестибюль. Здесь нас ожидал лейтенант по фамилии Московец и забавного вида красноармеец. Этот красноармеец был необыкновенно высок ростом, в длинной, до пят, кавалерийской шинели. Она еще больше подчеркивала рост этого худого, долговязого человека с лицом, похожим на лицо какого-то популярного киноперсонажа. Лейтенант с интендантскими знаками оказался начальником штаба батальона, а худой и долговязый длиннополый двойник Эраста Гарина – штабным писарем батальона Г. В. Дарковым. Не знаю, в каком интендантском ведомстве служил до войны лейтенант Московец, но про Даркова мы узнали скоро, что он был крупным служащим – специалистом Министерства финансов СССР. После войны в этом министерстве он руководил одним из управлений.
Начальник штаба и писарь разделили всех прибывших по признаку землячества и разбили по взводам: мытищинские и болшевские попали в первый взвод. Пушкинские и ивантеевские – во второй, а перовские и люберецкие – в третий. Тут же к нам вниз спустились еще три командира. У всех у них было по одному кубику на петлицах, их нам представили как командиров взводов. В нашем взводе им стал бывший пожарный Миронов, во втором – пограничник М. Котенко, а в третьем – московский рабочий В. Логинов. Все они уже имели опыт боевых действий во вражеском тылу, но были очень разными по характеру, интеллекту и по простым человеческим качествам. Младший лейтенант Котенко был кадровым офицером-пограничником, и он строго определил нужную дистанцию между собой и подчиненными. Его взвод быстрее других оформился в сколоченную команду. Командир третьего взвода Володя Логинов был простым, своим рабочим парнем, и ребята его быстро полюбили, а он их – тоже. Они за ним ходили хороводом. А наш Миронов был пожарным. Взаимной симпатии у нас с ним сразу не получилось. И уж больно придирчивым был к мелочам наш младший лейтенант Миронов. Мы быстро наградили его кличкой «игде моя куфайка». Так он произносил слово «фуфайка».
Лейтенанты М. Котенко и В. Логинов погибли в один день в мае под станицей Небержаевской на Кубани, где-то на склонах безымянной высоты 141,7. А нашего лейтенанта Миронова я встретил однажды после войны около знаменитого дома № 2 на Лубянке. Наверное, он там служил опять по пожарной части.
После того как ротный разбил нас по взводам, а командиры взводов – по отделениям, писарь батальона быстро красивым почерком составил список роты, и нас повзводно повели на второй этаж. Там на каждый взвод пришлось по две классных комнаты. На их дверях еще целыми оставались трафареты – «1 кл. А», «1 кл. Б». Уже словно в далекое время, всего-то через каких-то полгода, отошли в прошлое дни, когда в этих классах сидели первоклассники и прилежно постигали грамоту, а на переменках в коридорах стоял невообразимый гвалт и шевелилась, двигаясь в непредсказуемом направлении, рыжеголовая ребячья «куча-мала». А в день нашего прихода в батальон в коридоре мы увидели пирамиды с винтовками опять неизвестного нам образца и около них дневального с длинным ножевым штыком на поясе. Этот дневальный с грозным штыком произвел на нас совсем не грозное впечатление. Был он уже в возрасте за тридцать, и нам показался совсем пожилым человеком. Был он худ и бледен. Голова его на длинной и тонкой шее словно вырастала из широкого воротника не по его плечу гимнастерки. Он глядел на нас молчаливо и сочувственно, может быть, даже с сожалением. Не знаю, как другие, но я это сожаление почувствовал, но причины его не понял. Но как бы то ни было, дневальный предстал перед нами как пример и олицетворение воинской дисциплины. Стоял он по стойке «смирно». И когда в коридоре вместе с нами появились ротный и начальник штаба батальона, он представился старшему по должности командиру дневальным по первой роте рядовым бойцом Полянским и доложил, что помещение готово к приему пополнения. Позже мы узнали, что боец Полянский был тоже назначенным в нашу роту писарем, что и он до войны был ответственным банковским служащим, что и он добровольцем еще в ноябре сорок первого пришел в наш батальон. Он оставался у нас в той же должности до отправки на Северо-Кавказский фронт. Тогда он был переведен старшим писарем в штаб батальона. В том же мае 1943 года он погиб вместе с только что тогда назначенным новым командиром батальона капитаном Роговым. На его КП упала с Юнкерса-87 250-килограммовая бомба. Капитан был убит сразу, а сержант Полянский умер через час после тяжелого ранения. Ему оторвало обе ноги.
Моему третьему отделению нашего 1-го взвода достался бывший 1-й класс «Б». Мы вошли в нашу с четвертым отделением общую теперь спальню-казарму и удивились виду аккуратно расставленных и заправленных суконными одеялами железных коек. Их изголовья белели чистыми простынями и ровными рядами поставленных на них тощих, но гордо взбитых подушек тоже в белых чистых наволочках. Нам потом долго пришлось учиться также аккуратно заправлять койки. Занятие это было несложное, но оно требовало большого терпения, а нам его не хватало. И даже спустя много времени приходилось много раз исправлять по приказу сержантов-командиров эту солдатскую нерадивость. С первого утреннего подъема следующего дня тогда и началась бесконечная, монотонная, однообразная в упражнениях и распорядке наша учеба.
Не успели мы присесть на доставшиеся нам койки, раздалась команда: «Первая рота! Выходи строиться на обед!» Обедать нас повели в столовую, которая находилась в подвале большого серого здания на Тихвинской улице. Проходя мимо этого здания, мы успели прочитать на фронтоне подъезда название учреждения, которое в нем находилось. Это было издательство и типография ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Столовая оказалась обычным издательским общепитом, и еще по-старому, по-довоенному посетителей здесь обслуживали официантки. Нам это очень понравилось, и мы стали проявлять к ним свой уже теперь солдатский интерес. Но девушки не реагировали на наши знаки и намеки, наверное, потому, что были мы значительно их моложе и в ухажеры еще не годились.
Многие из нас, вероятно, первый раз в жизни попали на обед в общепит. Обед был совсем не похож на домашний мамин обед. Поэтому, несмотря на то, что с утра все успели проголодаться, официанткам пришлось уносить недоеденные тарелки с жидким гороховым супом и макаронами по-флотски. Но очень скоро этот домашний детский предрассудок был преодолен. Очень скоро официанткам не оставалось нужды мыть наши тарелки.
После обеда старшина Бурдучкин выдал нам обмундирование и за каждым по списку определил оружие. Мне достался ручной пулемет системы «Шкода» с двадцатизарядной кассетой. Вообще вооружение наше оказалось не русским и не советским. Оно было трофейным еще времен Первой мировой войны – немецким и австро-венгерским. Незнакомые нам винтовки оказались знаменитой системы «Маузер». К закрепленному за нами оружию старшина выдал положенный боекомплект – боевые гранаты и патроны. Мы сразу поняли, что нам предстоит серьезное дело.
Обмундирование наше тоже оказалось бывшим в употреблении. И переодевшись в него, мы не обрели бравого вида. Шинели оказались совсем старыми. Одним они были коротки, другим длинноваты. Рукава были потерты и засалены. Получили мы также засаленные старые телогрейки («куфайки» на диалекте комвзвода Миронова) с ватными стегаными брюками. Хлопчатобумажные гимнастерки и брюки тоже были поношенными. Мне досталась бывшая старшинская гимнастерка со следами четырех треугольников на петлицах и сохранившимися на них же знаками пехоты. Петлицы были ярко-красного цвета и делали мою старую гимнастерку щеголеватой. Сапог нам в этот раз не дали. Вместо них дали обычные ботинки на резиновой подошве и обмотки. Шапки тоже выдали старые, потерявшие форму. Оделись мы во все это бывшее в употреблении добро и затосковали по своим костюмам, пальто, свитерам, шарфам, которые старшина приказал связать в узлы и сдать в каптерку. Через несколько дней нам разрешили все это отвезти домой.