дьми, ограниченными злой политической идеей, бездушными и недобрыми проводниками ее в сознание солдатских масс. Реформу в Российской Армии начали с упразднения института замполитов, заменив его бессмысленным определением заместителей командиров по работе с личным составом, будто бы сами командиры не были обязаны выполнять эту задачу. А когда в стране запахло пороховой гарью, когда возникла необходимость поднимать солдат в атаку, на смерть, среди них не оказалось людей, способных объяснить, во имя чего они должны идти в бой и погибать. Конечно, дело не только в том, что не оказалось таких людей, не оказалось и нужных идей и необходимых слов. Не случайно, наверное, недавно один из новых военных руководителей под впечатлением, очевидно, позорных неудач нашей российской армии на Чеченском фронте и под видом «объективной памяти о Великой Отечественной войне» вдруг прилюдно заговорил, что пришла пора вспомнить о подвигах комиссаров и политруков.
Я и мои друзья-однополчане до сих пор доброй памятью вспоминаем нашего первого комиссара Александра Ивановича Арясова. Другой профессии на Великой войне у него не могло быть.
На нашем первом солдатском собрании комбат капитан Полушкин представил нам командиров наших рот и их политруков. Оказалось, что наш первый ротный был временно назначен на эту должность. Теперь и в нашу первую и во вторую роты были назначены командиры из только что возвратившейся с боевого задания третьей роты. Несколько слов стоит сказать об этой необычной боевой единице.
Командиром третьей роты был лейтенант Кондрашов. Об успешных действиях его роты в тылу врага и его фамилию мы узнали за несколько дней перед их возвращением в Москву. Совинформбюро в сводках о положении на фронте в один из дней начала февраля 1942 года лаконично сообщило, что группа под командованием лейтенанта Кондрашова, успешно действовавшая в тылу фашистских войск в районе калужского города Кирова, пустила под откос немецкий эшелон с боевой техникой и солдатами, разгромила полевой штаб, немецкий аэродром, и еще что-то о количестве убитых немецких солдат и офицеров. Сводку эту и теперь можно прочитать, полистав подшивки «Правды» или «Известий» за февраль 1942 года. Я, наверное, неточно изложил ее содержание. Но помню, что мы с большим интересом ожидали возвращения третьей роты. И вот она, наконец, приехала и пришла на Селезневку, к воротам во двор нашей школы, и мы увидели людей совсем не геройского вида. Одеты они были не по форме, кто в коротких, крытых полушубках, кто в телогрейках и ватных брюках. Шапки у них были тоже невоенные. Все они были с лыжами, но на лыжников никто из них не был похож. Тем не менее весь месячный свой поход по тылам рота прошла на лыжах. Да и вообще я должен сказать, что зимой 1941–1942 годов наш истребительный полк был больше лыжно-стрелковым, чем мотострелковым. На лыжах мы передвигались по глубоким снегам, на лыжах мы спали на снегу, лыжи спасали нам жизнь. Последняя наша боевая группа, уходившая в немецкий тыл в конце февраля, закопала свои лыжи где-то в смоленских лесах после того, как растаял той весной последний снег. Если кто-либо из следопытов уже нашел или найдет эти лыжи в лесной смоленской земле, пусть знает, что они принадлежали нашему лыжно-стрелковому отряду. Но главное, чем удивила нас третья рота, было то, что она в большинстве своем состояла из людей пожилого возраста – около тридцати и даже далеко за тридцать лет. Я, конечно, не назову их стариками, но в сравнении с нами самими они казались нам нашими отцами. Да и к тому же все они были небриты, а некоторые – просто бородаты. Не сумею я точно определить состав этой роты, но помню, что ее бойцами были и рабочие из типографии «Красный пролетарий» и сотрудники издательства «Молодая гвардия», а также рабочие и служащие с других заводов и учреждений Коминтерновского, Краснопресненского и Дзержинского районов. Наряду с рабочими были и инженеры, банковские служащие, слушатели Промакадемии. А рядовой Немчинский и вовсе был воздушным гимнастом из Московского цирка. Его довоенная фамилия была Немец. Война заставила ее изменить, чтобы, как он сам шутил, свои не признали его чужим. Впоследствии он стал физруком нашего батальона. А на Северном Кавказе его назначили командиром взвода полковой разведки. В этой должности и в звании младшего лейтенанта он там же и погиб. А жена его, известная воздушная гимнастка Немчинская, еще много лет выступала под куполом Московского цирка и имела звание Заслуженной артистки РСФСР.
В третьей роте были и женщины – сандружинницы, да и просто бойцы-автоматчицы. С одной из них, Наташей Мироновой, мы до сих пор встречаемся 9 мая в Малом Ивановском. В той операции она после ранения потеряла один глаз, но после госпиталя вернулась в батальон и потом отвоевала всю войну. Был в третьей роте еще один необыкновенный человек – старшина-пограничник Бурмистров. Он пристал к роте из блуждающих по лесам и деревням окруженцев. В тылу он тоже был ранен и тоже потерял глаз. Он остался без двух пальцев на левой руке. Но правая стреляла исправно и правый глаз хорошо видел. Старшина Бурмистров продолжал воевать. На Северном Кавказе ему оторвало руку, но и после этого он опять продолжал воевать. Оторвало-то ту, на которой уже не было двух пальцев, левую, а правая продолжала стрелять исправно. Однажды, уже после войны, я встретил старшину-пограничника Бурмистрова около Ярославского вокзала. После демобилизации он ехал домой.
Из нашей боевой и не геройской на вид третьей роты наш умный комбат назначил командирами офицеров, сержантов и даже рядовых в наши еще не смышленые желторотые первую и вторую роты. Командиром нашей роты стал младший лейтенант Федор Андреевич Свинин, а политруком – военинженер третьего ранга (с одной шпалой) Алексей Данилович Букштынов. Был он еще и кандидатом биологических наук.
Своего нового командира роты мы узнали до того, как он им стал. Среди возвратившихся с задания бойцов и командиров третьей роты он обратил на себя наше внимание своим бравым видом и уверенным поведением. Был он мал ростом и, чтобы выглядеть повыше, всегда ходил с высоко поднятой головой и всю свою фигуру он как бы вытягивал вверх. Шапка его на голове, казалось, вот-вот могла упасть. Она лихо, на честном слове, держалась на макушке, но, однако, никогда не падала с нее и добавляла младшему лейтенанту недостающие сантиметры. Все это придавало ему задиристый вид. Физически он был крепок. Военная форма сидела на его складной фигуре аккуратно, казалось, что на его гимнастерке не было ни одной лишней складки. Но больше всего нас завораживал его револьвер в кожаной кобуре, со свисающей с рукоятки необычной цепочкой из блестящих цилиндриков. Другим концом цепочка была закреплена за хомутик на поясном ремне. Таким способом, только с помощью кожаного ремешка, военные люди закрепляли свое оружие, чтобы не потерять, не выронить его при какой-либо случайности. Но цепочка у младшего лейтенанта была с каким-то необычным шиком, дугой свисала от ремня к рукоятке «нагана». А цепочка эта оказалась просто обычным немецким шомполом к винтовке системы «маузер». Младший лейтенант сразу заворожил нас своим отважным лихим видом. Даже обыкновенные солдатские валенки на его ногах сидели так же ладно, как и все остальное его снаряжение. Их голенища были аккуратно подвернуты вниз, и они создавали иллюзию скроенных по ноге сапог. И, конечно же, голос, крепкий и громкий баритон, которым он подавал команду своей боевой группе, ставил его вне конкуренции среди всего комсостава роты. Даже легендарный лейтенант Кондрашов – командир роты – не мог подать так команды, как это делал младший лейтенант Свинин. Никто не мог, как он, лихо развернувшись через левое плечо и взяв под козырек, смело направиться навстречу вышестоящему командиру и доложить ему о готовности его группы к выполнению задания. Мы все любовались Федей Свининым, завидовали ему, хотели с ним познакомиться, хотели с ним подружиться. Ведь он не на много лет был старше нас. Так нам тогда казалось. Мы не знали, что несколько лет назад он уже отслужил действительную службу. А он казался нам сверстником. И вот вдруг комбат Полушкин представил нам нашего кумира новым командиром роты. Мы с радостью восприняли это известие. Но и Федор Андреевич был не менее нашего доволен этим назначением. Это было видно по его гордому лицу. А рядом с ним тогда из-за стола поднялась совсем невоенная фигура нашего ротного политрука. Этот ныне здравствующий в свои 95 лет человек сыграл в жизни многих из моих однополчан очень важную роль. В самый трудный период выживания в суровых условиях воинского распорядка он по-отечески защитил наши юные души от естественного неизбежного профессионального солдафонства командиров, от их порой непреднамеренной суровости, от бездумного применения дисциплинарной практики. В этом смысле наш политрук, человек невоенный, интеллигентный и добрый, оказался, на наше счастье, рядом с неукротимым в азарте и уставном служебном рвении ротным.
Имея звание военного инженера третьего ранга, он был по званию выше ротного. Это и преимущество в возрасте давали ему право вовремя остановить Федю (так мы, любя, называли между собой нашего командира) от командирских увлечений. Мы ведь тоже бывали упрямыми и непреклонными по причине молодости. Между нами возникало немало ситуаций, когда коса находила на камень. И в этих случаях политрук умелым словом разряжал обстановку.
Алексею Даниловичу Букштынову в начале войны было уже за сорок. Он был кандидатом биологических наук по специальности «биология леса». Работал в Институте лесоводства Академии сельскохозяйственных наук СССР. Наверное, и в годы войны он мог бы с этой специальностью быть более полезен на гражданской научной службе. Однако сам он решил по-другому и добровольно записался в истребительный батальон Тимирязевского района. Рядовым бойцом он участвовал в самых первых боевых операциях под Клином и Волоколамском в ноябре 1941 года. Шпала в петлицах нисколько не мешала ему выполнять обязанности рядового бойца отряда. Ротным политруком он был назначен только, когда в батальон пришли мы – желторотые пацаны. Его семья, очевидно, была в то время эвакуирована из Москвы.