ли очень близкими друзьями. Какое-то возникло между нами родство душ, взаимная симпатия и взаимовыручка. Мы, как говорится, ели из одного котелка, спали на одной шинели, а укрывались другой, делили хлеб и соль и помогали друг другу, когда было одному тяжелее другого. Но в то первое утро знакомства готовы были подраться. Артюхов нас успокоил. После утреннего осмотра мы направились в столовую на завтрак и там снова оказались вместе за одним столом. Был он парнем красивым. Его еще не постригли, на нем был приличный костюм, и в гадкого утенка он еще не превратился. И тут он продемонстрировал нам свое преимущество в умении обратить на себя внимание молоденьких официанток. И на завтраке, и в обед, и в ужин он атаковал их сходу, и я должен сказать, что девушкам наш Коля очень нравился.
Они не отвергали его инициативы и принимали кокетливую игру. Нам это не удавалось. Мы с интересом наблюдали и учились у этого ловеласа. Но на другой день он огорошил нас совсем неожиданным вопросом. Он вдруг спросил нас, соседей по столу, не знает ли кто какого-либо средства от беременности. Мы этим вопросом были сражены. Мы тогда еще не доросли до такого возраста, чтобы так свободно об этом спрашивать или что-либо отвечать. Мы почувствовали себя полными ничтожествами перед этим человеком, озабоченным такой необычной проблемой. Словом, челюсти наши отвисли. А Коля, как ни в чем не бывало, стал рассказывать о своем приключении, которое и привело его в конце концов в наш батальон.
Оказалось, что дома он с некоторых пор жил один. Мать его уехала от бомбежек в деревню, в Рязанскую область, старший брат был на фронте. А отец лишь изредка приходил домой с работы, будучи на казарменном положении. Сам наш новый товарищ работал на авиационном заводе медником и имел квалификацию по пятому разряду. Он был рабочим человеком и уже умел трудом своим зарабатывать приличные деньги, чтобы, например, приобрести такой модный костюм, в котором он и пришел к нам в роту. Помню, что это был хорошо сшитый темно-синий бостоновый костюм. Я в таком костюме еще не ходил. Но убил нас Колька рассказом о том, что от него забеременела его соседка, баба, как он говорил, красивая и бывалая. И решила она охомутать парня. Грозила ему, что обязательно родит и принесет ребенка его матери. И стал наш герой думать, как же ему выкрутиться из положения. А она не принимала никаких уговоров. Стояла на своем. И тогда, не состоявший в комсомоле рабочий-медник 5 разряда, имевший военную бронь, пошел в райком комсомола и попросил отправить его на фронт. А райком послал его в наш партизанский мотострелковый. В тот день Коля домой не вернулся. В своем шикарном бостоновом костюме он оказался со мной радом на утреннем построении.
Я рассказал Колину историю почти так, как услышал ее тогда от него самого. И долго ее помнил и рассказывал своим знакомым, вспоминая войну и своего самого лучшего друга. История эта все время возникала в моей памяти и как сюжет для рассказа. Но спустя много лет я стал эту историю рассказывать ему самому. Он слушал и улыбался. А потом простодушно заключил: «Это я все выдумал. Ничего такого не было. Никакой не было красивой беременной соседки». Тут у меня опять отвисла челюсть. А он, видя мое недоумение, сказал: «Не мог же я тогда, выпендриваясь перед вами, не мог же я сказать правду. Ведь вы могли мне не поверить, что я хотел уйти на фронт, я хотел воевать с врагом. Но я не мог это сказать просто так. Вот и выдумал то, чего не было». С Колей мы вместе на войне были до лета 1943 года. Из первого батальона на Кавказе нас перевели в противотанковую батарею. А потом он ушел в полковую разведку. А потом и вовсе судьба развела нас по разным полкам и дивизиям.
Встретились мы после войны. Я стал студентом МГУ. А Коля пошел работать на киностудию научных фильмов. Вообще-то он всегда был романтиком. Отвоевав, он стал искать себе приключений в кино. Сначала он выступал в ролях помощников режиссера, оператора. А потом стал директором картины и участвовал в этой должности в съемках фильма «Дерсу Узала». Никакого специального образования он не имел. Но в конце концов стал известным сценаристом и режиссером научно-популярных фильмов. В последние годы жизни он снял несколько фильмов о космических полетах. Он знал всех космонавтов. А они знали его как разведчика Великой Отечественной войны. Когда я однажды беседовал с начальником Центра подготовки космонавтов Береговым по интересующим меня музейным проблемам, у нас зашел разговор о кинохрониках космических полетов. Я спросил его, а не знает ли он моего друга Николая Макарова. Береговой очень оживился, услышав эту фамилию. «Ну как же, – сказал он, – как же не знать этого разведчика?» Он сказал это очень искренне и очень точно в передаче образа моего друга. Он нашел свое место на войне во взводе разведки. В разведке он был и в космическом кино.
Всего несколько лет назад Коля умер. Я не был на его похоронах. Меня тогда вообще не было в Москве. Я летал в Австралию. По возвращении я позвонил другу. Он жил один. Но мне ответила женщина. Я спросил Николая Владимировича. А она сказала, что его нет. «А где он?» – спросил я. Она ответила: «Он умер». Вот и вся истории про моего фронтового друга Николая Владимировича Макарова, солдата войны и заслуженного деятеля искусств. Может быть кто-нибудь, когда-нибудь прочитает мой незамысловатый рассказ об этом человеке и попытается представить его образ. Он был человеком честным, настоящим гражданином, патриотом, русским и еще он был одержимым романтиком.
Нашему быстрому вхождению в житейский распорядок военной жизни помогала наша молодость, наш юношеский азарт соревнования за признание друг перед другом своей силы, ловкости, меткости, уменья преодолеть преграду и трудности, холод и болезнь. А командиры поощряли наше рвение и азарт благодарностями. Помню, как я и мои друзья считали эти благодарности и рассказывали о них родителям и школьным товарищам, приходившим к нам время от времени в батальон на Селезневку.
А младший командный состав в нашей роте пополнялся новыми сержантами и старшинами, имевшими опыт недавней службы в Красной Армии и демобилизовавшимися из нее накануне войны. Это были еще молодые парни, не забывшие азбуку казарменной жизни. Приходили они к нам преимущественно из московской милиции. Встречи с ними поначалу не были простыми. Однажды на утреннем построении до завтрака перед нашим строем появились самые настоящие милиционеры. Мы их встретили громким возгласом: «У-у!» Но тут наш ротный громким и властным голосом прервал эту звуковую демонстрацию и стал представлять нам новых помкомвзводов и командиров отделений. Сначала был представлен новый старшина роты. Им стал теперь у нас вместо рыжего Бурдучкина старшина по званию (с четырьмя треугольниками на петлицах) Иван Иванович Мерзляков.
Недавно отслуживший действительную, этот старшина не забыл свою старшинскую службу и оказался под стать нашему ротному. Роста он был тоже невысокого, но сбит плотно и физически силен, широкогруд. Он запросто управлялся обеими руками с двухпудовой гирей. По утрам он лихо вскидывал ее от пола над головой, а потом попеременно обеими руками выжимал ее с плеча. Неутомим был Иван Иванович в солдатском беге, и нам здорово доставалось от него, когда ему поручалось вести роту на занятия в Останкинский лес. И туда и обратно мы проделывали путь бегом. Сам старшина бежал с нами – то увлекал за собой передних, то подгонял задних и помогал выдохшимся, забирая себе их оружие. Старшина не был злым. Никаких команд со зла не подавал и старшинскими правами не злоупотреблял. Но так же, как и ротный, он был молод и азартен и во всем мог показать личный пример. А команды он подавал классически, по-старшински громко, визгливо, проглатывая или, наоборот, растягивая отдельные слога в словах-сигналах: «Рота-аа! Сми-и-и-рно! Равнение напра-а-ву-у!» Потом он резко поворачивался в сторону приближающегося ротного и на коротких и сильных ножках, взяв под козырек, шел к нему, не качаясь, навстречу. А ротный, не уступая ему ни в чем, подтянувшись и став чуть повыше, также серьезно и неукротимо приближался к нему, шел вдоль ротного строя. Посредине они, наконец, останавливались. Старшина докладывал, что рота построена для следования на занятия. Ротный, не отрывая руки от козырька, громким, не по росту густым баритоном, здоровался с нами: «Здравствуйте, товарищи бойцы!» Мы коротко, дружно, стараясь из всей мочи, отвечали ему: «Здрасть!» Потом звучала команда: «На-а пра-а-а-вву! С места, с песней, шагом а-а-рш!» И мы двигались со школьного двора единой колонной. Чаще всего начинали со своей комсомольской «Дан приказ ему на Запад». По московским улицам ротный любил водить роту сам. Он шел сбоку нее и громко задавал нам в начале марша ритм: «Р-р-раз, р-р-раз, левой, левой!». А потом переходил на ритмичные вскрикивания: «Ас, дво-о, ас, дво-о». Ему было приятно ощущать себя командиром. Он знал, что проходившие навстречу люди любовались и им, и нашей ротой.
А когда роту вел старшина, то все выглядело так же. Команды были те же, и мы так же уважали старшину и выполняли его звонкие команды. Только у него они по мере налаживающегося ритма движения превращались в подгоняющие, не дающие успокоиться и потерять ритм, вскрикивания на высокой ноте: «Р-р-раз, во-о!» и дальше через интервал под правую: «Во-о…во-о…во-о!» А у ротного этот же звук слышался мерным вздохом: «Го… го… го…».
Став через некоторое время командиром отделения, я, да и другие, удачливые в службе ребята, точь-в-точь повторяли командирскую манеру и ротного, и старшины.
Однажды командование батальона устроило соревнование между взводами по проведению форсированного марш-броска с преодолением всяких преград и боевой стрельбой на финише. Мы готовились к боевым походам. Не помню, какой взвод тогда в нашей роте победил. Но я с другими товарищами был замечен как быстрый в ходьбе и меткий в стрельбе боец и включен в ротную команду для соревнования между ротами. Командиром этой унитарной команды был назначен наш старшина Иван Иванович Мерзляков. Он проявил тогда жесткую неукротимость в тренировках. С утра, встав на ноги, мы делали все бегом до самого до отбоя. На батальонных, а затем и полковых соревнованиях наша ротная команда была первой, и нас послали на соревнование между унитарными командами спортивного общества «Динамо», на которых нам вместе с нашим старшиной досталось третье место. Перед отправкой нас на Северо-Кавказский фронт летом 1942 года нашего старшину откомандировали в Саратов для поступления в военно-политическое пограничное училище. Через несколько месяцев мы случайно встретились с ним под Орджоникидзе. Он в составе курсантской, точнее, офицерской роты принимал участие в обороне этого города. Это была наша последняя с ним встреча у знаменитых Эльхотовских ворот. С тех пор в составе наших ветеранских остатков от полка Иван Иванович Мерзляков не объявлялся.