Где-то в районе прожекторного завода на шоссе Энтузиастов мы вышли на конечную остановку трамвайного маршрута. Кажется, это была двойка. На ней мы и почти доехали до нашей Селезневки. Был уже вечер. Ужин в тот день нам не полагался, так как он был получен и уже съеден в сухом пайке. Но наш командир был предусмотрителен и по сухарику он все же убедил нас сэкономить на вечер. Этим сухариком с кипяточком мы тогда и поужинали. Дальше уже сил не хватало и, не раздеваясь, мы заснули на неразобранных койках. Заснули как убитые. Только во сне вдруг перед глазами каждого поочередно стало возникать ласковое материнское лицо. Склонившись над нами мама что-то говорила, уговаривала, о чем-то просила. А в действительности это была наша сандружиныица Ирина Константиновна Зеленецкая. Она вместе с нами ходила в Лукино и обратно, и у нее еще остались силы, чтобы по-матерински позаботиться о нас, укрывая солдатскими одеялами и поправляя под нашими головами тощие подушки.
Наверное, нашей взводной сандружиннице Ирине Константиновне Зеленецкой в феврале 1942 года еще не было тридцати лет. Она пришла в наш батальон раньше нас, после того как с боевого задания из немецкого тыла не вернулся ее муж. Судьба его так и осталась неизвестной. Никто не знал, погиб ли он или попал в плен. Но никто не сомневался в том, что все это могло произойти в жестоком бою. Место пропавшего без вести мужа заняла в нашем батальоне его жена, очень красивая молодая стройная женщина. Ее лицо было не просто красивым, оно было лицом благородной русской аристократки. А ее поведение, манеры, очень чистая русская речь подтверждали это благородство. Спустя много лет уже после войны я узнал, что наша Ирина Константиновна происходила из потомственного дворянского рода. А сквозь тот непробудный сон она возникла в моем воображении в образе моей Мамы в пору ее замужней молодости. Потом, глядя на нее наяву, я убеждался все больше, что она действительно была на нее похожа. Может быть, это сходство подкреплялось ее материнским вниманием лично ко мне. Почему-то среди всех нас она больше внимания и женской ласки уделяла мне. Но нашей общей мамой мы считали ее все.
Муж Ирины Константиновны не вернулся из первой боевой операции батальона. А она ушла вместе с капитаном Полушкиным во вторую. Ушла она тогда даже не сан дружинницей, а наравне со всеми – бойцом отряда. Медицинского образования она не имела и с медициной познакомилась без специальной подготовки. Просто однажды ей дали санитарную сумку вдобавок к немецкому трофейному автомату. И она освоила и то, и другое.
Умела она и стрелять, и перевязывать раненых. С нами она была всегда вместе и в пеших переходах, и на зимних ночевках в лесу, и в разных боевых переделках. И как бы тяжело и неуютно было нам всем, Ирина Константиновна никогда не теряла своего женского обаяния, никогда не видел я ее растерянной и безучастной к нам, желторотым юнцам. Она всегда была нам заботливой матерью. А для меня в ее санитарной сумке всегда находился сухарик. Она выдавала его мне всегда, будто бы чувствуя, что без него я не сделаю следующего шага. Я помню, как однажды на переходе от Грозного к Моздоку на вторые сутки форсированного марша, на коротком привале я упал от усталости на мокрую землю и не хотел больше вставать, несмотря на громкую команду «Подъем!» Я очень тогда устал и был голоден. Мои товарищи прошли бы мимо меня. Но тут случайно оказалась наша мама. Она подняла меня с земли и повела вперед, в голову нашей колонны. Сунула мне в руку сухарик и сказала: «Держись! Старайся быть впереди! Здесь тебе будет легче идти». И я пошел, и в тот день не отстал от товарищей. А после этого всегда уводил с собой вперед всех, кого бессилие бросало на землю. На войне ведь не всегда погибали от пули. Там надо было научиться преодолевать не только раны и страх быть убитым, там надо было научиться преодолевать простую физическую слабость. Этой наукой я обязан был Ирине Константиновне.
Из нашей роты Ирину Константиновну перевели в санчасть полка и даже присвоили ей офицерское звание лейтенанта. В 1943 году во время боевых действий на Кубани она стала инструктором политчасти полка. Говорят, что в нее влюбился наш полковой комиссар Беляев. Он перевел ее к себе в штаб. Любовь эта была обычная, фронтовая. Но мы не судили нашу общую маму. Она была неподсудна. А любовь ее к комиссару была бескорыстна. Да и он был человеком приличным, настоящим комиссаром. Мы не ревновали его к Ирине Константиновне.
Меня он знал лично как комсорга артиллерийской батареи и, наверное, по характеристике Ирины Константиновны еще по партизанскому батальону. И однажды вместе с майором Полушкиным спас меня от жестокого наказания за невольно допущенную ошибку в бою. Я расскажу об этом позже.
С Ириной Константиновной мы расстались в том же сорок третьем. После реорганизации и переформирования нашей дивизии мы оказались в разных полках и до конца войны так и не встретились. А я все время надеялся, что когда-нибудь встречу ее. Произошло это уже после войны. Я еще продолжал служить в дивизии имени Дзержинского. Однажды перед праздником 1 мая мы ехали на грузовиках с тренировки к параду с Центрального аэродрома. И вдруг на Садовом кольце, на перекрестке с Орликовым переулком, я увидел нашу Ирину Константиновну. Она стояла на тротуаре, ожидая зеленого огонька светофора, очень задумчивая и озабоченная. Она была еще молодая и стройная, в офицерской шинели, но без погон, в сапогах. А на плече ее висела на ремешке офицерская планшетка. Когда я сообразил, что это она, мы уже проехали перекресток, а наша сандружинница затерялась в толпе. Встреча же наша состоялась только в 1954 году. Тогда я был аспирантом МГУ. Однажды, работая в архиве Министерства сельского хозяйства, я встретил там нашего политрука роты Алексея Даниловича Букштынова. Он работал тогда начальником какого-то управления. Я нашел по указателям его кабинет и заявился незваным в его приемную. Политрук, конечно, узнал меня. Он мне и рассказал, что Ирина Константиновна работает инспектором отдела кадров Всесоюзного заочного политехнического института. Конечно, на следующий день я пошел в этот институт на улицу Павла Корчагина. Но оказалось, что я пришел рано. Пришлось ждать. Решил выйти на улицу. В дверях я встретил женщину, в которой никак не ожидал узнать запомнившуюся мне красивую и молодую Ирину Константиновну. Но и она, впрочем, равнодушно скользнула по мне взглядом. Мы разминулись, но вдруг одновременно оглянулись. Я назвал ее по имени и не ошибся. Свое имя мне пришлось назвать самому. Встреча состоялась, и наше знакомство и дружба возобновились до конца ее жизни. У меня тогда было только одно желание: встретить и отблагодарить женщину, заменившую мне на войне мать. А она опять, узнав о моих заботах только-только состоявшегося отца семейства, как когда-то на войне доставала из сумки последний сухарик, предложила мне свое участие. По ее рекомендации я был принят преподавателем-почасовиком на институтскую кафедру истории КПСС. Несколько лет я выполнял там работу рецензента студенческих курсовых работ и зарабатывал скромные деньги, так, кстати, пригодившиеся моим маленьким сыновьям. Потом Ирина Константиновна стала начальником отдела кадров института и была в нем очень уважаема. А я стал кандидатом исторических наук, преподавателем МГУ и регулярно с нею вместе встречался с однополчанами. Но вдруг скоропостижно наша военная мама умерла. Болезни у нее, конечно, были, но умерла она не от них. Жизнь ее укоротила обида. Запереживала заслуженный ветеран Великой Отечественной войны, пожилая уже и одинокая женщина, когда не оказалась ее в списках сотрудников института, представленных к награде – Ленинской юбилейной медали. Запереживала до приступов сердечной недостаточности и тихо скончалась. Похороны ее были более чем скромными. Имя этой доброй женщины, российской потомственной дворянки, коммунистки, советской патриотки, кануло в Лету. Помнят ее только доживающие свой век однополчане.
Наш батальон и полк в целом был необыкновенной боевой единицей. Возникнув в конце октября 1941 года и начав свои боевые операции в тылу врага с ноября того же года без предварительной специальной подготовки, он не входил в состав регулярных частей Красной Армии и не имел своего Боевого Знамени. Название его было условно – истребительный мотострелковый полк УНКВД Москвы и Московской области. За первые три-четыре месяца боевых действий на счету полка уже было много боевых операций, проведенных по заданию штаба Западного фронта в ближних и дальних подмосковных районах – под Клином, Волоколамском, в районе Рузы, Можайска, Боровска. А в 1942 году отряды полка действовали в Калужской, Смоленской и Брянской областях, совершали рейды, базируясь в зонах действий местных партизанских соединений. В это время наши группы, в частности, выполняли задачу вывода из окружения частей и подразделений конницы генерала Белова. И многие вышедшие из окружения кавалеристы стали должниками наших бойцов, благодаря которым они тогда остались в живых. Не смею утверждать и воздержусь от обобщений, но мне кажется, задолго до того, как в обиход партизанской жизни вошла тактика рельсовой войны, наши боевые группы в районе калужских городов Киров – Людиново такую тактику успешно опробовали. В феврале – марте 1942 года здесь усилиями групп лейтенантов Муратикова и Кондрашова участок железной дороги был надолго и прочно заблокирован. Взрывались и пускались под откос эшелоны, громились станции и системы сигнализации, разрушались рельсовые пути. О действиях этих групп сообщалось в сводках Совинформбюро.
Были, конечно, и неудачи. В самом начале их причиной был недостаток опыта. А к лету 1942 года наших командиров стала подводить излишняя самоуверенность. Не заметили они, что немецкое командование тоже к этому времени научилось жестоко расправляться с разрозненными, хотя и дерзкими и отважными нашими группами. Так, жестокому разгрому в Смоленских лесах в конце весны – начале лета 1942 года подверглась сводная группа нашего полка в количестве четырехсот человек под командованием заместителя командира полка майора-пограничника Быкова. В составе этой группы была вторая рота нашего батальона. Только третья ее часть вместе с командиром Королькевичем смогла в июле месяце уйти от преследования фашистских карателей и перейти линию фронта.