Первым делом приказано было всем почистить оружие и привести в порядок обмундирование и снаряжение. Все оно было не просто мокрым, но пропитанным морской солью. Оружие успело заржаветь и отчистить эту гидролизную, соленую ржавчину было непросто. Стволы у винтовок прочищали пулей. Стихийно на пляже началась стрельба, и командиры долго ее не могли прекратить. Может быть, они и не хотели этого делать? Они ведь по своему опыту знакомы были с таким методом чистки заросших ржавчиной стволов. А мне пришлось долго возиться со своей самозарядной винтовкой Токарева (СВТ). Пулей прочистить ствол оказалось невозможно, так как проржавевшие детали нежного и сложного затвора не производили выстрела, затвор просто не доходил до ударного состояния.
Этот случай убедил меня, что с такой нежной, хотя и красивой винтовкой у меня могут быть многие неудобства. Поэтому, когда в боевой обстановке представилась возможность, я подобрал себе короткий кавалерийский карабин, а красивую СВТ оставил под кустом. С карабином было и удобнее, и надежнее. Но все это произошло много времени спустя после нашего прибытия в Махачкалу. А там после чистки оружия мы занялись стиркой и сушкой обмундирования. Развесив и расстелив все носимое, мы, чтобы не смущать махачкалинских горянок своим естественным видом, скрывали свои телеса в море. Купаться было приятно. Вода была теплая. А волны нежно качали нас, словно извиняясь за жестокость шторма. Пережитый кошмар все еще стоял в наших глазах. Здесь, в Махачкале, мы узнали, что наш второй батальон, плывший на барже за буксиром, оторвало от него, и баржа два дня погибала в бушующих волнах. Но, слава Богу, не погибла, ее только унесло с курса. Выловили и привели ее в Баку военные моряки. А когда мы сами бедовали и не надеялись ни на что хорошее, нам навстречу попадались битком набитые гражданскими людьми небольшие суденышки. Люди кричали нам что-то, размахивали руками, видимо, прося помощи. Но мы не могли им ее оказать. В то время в связи с вторжением фашистов на Кавказ шла массовая и плохо организованная эвакуация промышленных предприятий и мирного населения. И не всем тогда удалось доплыть до противоположного далекого берега.
Так, 53 года назад, наш полк прибыл на Кавказ для того, чтобы защитить народы братских республик, автономных и советских, от нашествия черной фашистской чумы. Мы усердно приводили в порядок себя и свое оружие. Впереди были тяжелые бои. Подвижного состава на станции Махачкала не хватало. Дня два-три мы жили на пляже в ожидании вагонов. Отдыхали от страшных морских переживаний. А на второй день на пляже стали появляться веселенькие и пьяненькие солдатики. Скоро среди нас распространился слух, что на путях один любопытствующий красноармеец обнаружил пустую цистерну из-под спирта. При более пристальном знакомстве с пустой железнодорожной емкостью красноармеец, имени его не сохранила история, обнаружил, что она не совсем пустая, что на ее дне еще оставалась жидкость со знакомым запахом. Красноармеец был не только любопытным, но и находчивым. Он нашел проволоку, нацепил на нее свой чистый носовой платок и макнул его в ту таинственную жидкость. Это было оно самое! Дегустация дала положительный результат. Красноармеец побежал за котелком и на ходу мысленно усовершенствовал добывающий аппарат. Вместо носового платка в ход пошли чистые портянки и вафельные полотенца. Они цеплялись к той же проволоке, обмакивались в жидкость и выжимались потом простым выкручиванием, как после полоскания белья. Дело пошло. У цистерны скоро выстроилась очередь с котелками. Командирам была пущена отвлекающая легенда, что, дескать, в цистерне была пресная вода. Но скоро кто-то из красноармейцев не сдержался и угостил своего любимого отца-командира. Солдатский секрет был рассекречен. Но и командиры некоторое время не спешили разоблачать такую версию о пресной воде. Многие из нас и из командиров успели тогда не только продегустировать крепкий напиток, но и впрок залить им свои походные емкости. Спирт, как дезинфицирующее средство, уберег тогда нас от начавшихся расстройств желудков и кишечников.
Наконец, к исходу третьих суток эшелон был сформирован, и мы снова оказались на колесах. Ехать нам долго не пришлось. На следующее утро мы разгрузились в городе Грозном.
Город Грозный встретил нас теплым июльским солнечным утром, умытыми дворниками мостовыми на зеленых центральных проспектах. С железнодорожной станции наш батальон прошел по этим мостовым и остановился в сквере, на берегу Сунжи, против здания Верховного Совета Чечено-Ингушской автономной республики. Полк своими подразделениями прибывал в город не в один день. Второму батальону пришлось ехать сюда из Баку, куда прибил его баржу каспийский шторм. Вышло так, что наш батальон оказался здесь первым. Было еще рано. Город просыпался, и его жители, спеша на базар или на работу, смотрели на нас с удивлением и как бы спрашивая, откуда мы тут взялись. А мы уже к тому времени успели привести себя в порядок, расположившись в сквере под акациями. Мы тоже осматривались по сторонам. Слева от нас был мост, через который город получил свое продолжение на противоположном берегу Сунжи. Если мне не изменяет память, от моста протянулась прямая и широкая Партизанская улица. Название ее, как мы догадывались, увековечивало память горских партизан, боровшихся в Гражданскую за установление Советской власти на Северном Кавказе и, в частности, в Чечено-Ингушетии. По дороге со станции в центр города мы видели лозунги, призывавшие чеченцев и ингушей к борьбе с фашистскими захватчиками, призывавшие их вступать в Красную Армию, строить оборонительные сооружения на подступах к городу и жертвовать свои сбережения на строительство бронепоезда имени героя Гражданской войны Асланбека Шерипова. Был среди лозунгов и призыв объявить Гитлеру газават. Но в то утро нам довелось увидеть и другое, прямо противоположное патриотическим призывам: на улице против нашего сквера появилась странная процессия. Вооруженные военные конвоиры вели группу молодых мужчин. Мы спросили у них, кого и куда они ведут. А те коротко ответили: «Бандитов, дезертиров в Старые Атаги». Там был тогда лагерь для осужденных. Конвой повернул на мост. И в этот момент один из конвоируемых выскочил из строя, вскочил на чугунную ограду моста и прыгнул вниз в Сунжу. Все произошло на наших глазах неожиданно, быстро и жестоко. Конвоир спокойно с моста расстрелял беглеца. А конвой пошел дальше. Так началось наше знакомство с городом, который наш полк прибыл защищать от врага. Очень скоро оказалось, что воевать нам придется на два фронта. В те дни немцы овладели Моздоком. Солнечное утро вдруг превратилось в пасмурный день. Пошел дождь, и мы тихо мокли под ним, пока наши командиры уточняли задачу.
После обеда, розданного нам из походной кухни, раздалась команда: «Строиться!» Нас куда-то повели. Вскоре мы оказались за воротами небольшого городского сада-парка, тоже на берегу Сунжи и тоже неподалеку от центра города. Сад этот был подобен нашему московскому Эрмитажу, был невелик по площади и назывался Треком. Потом мы узнали, что когда-то здесь был велотрек. От этого и осталось такое странно звучавшее для парка-сада название «Трек». Здесь был летний открытый кинотеатр, концертная эстрада, площадка для танцев. Прямо на берегу стоял большой дощатый павильон. Не всем нам удалось укрыться в нем от моросящего плотного дождя. Мы успели промокнуть и стали мерзнуть. Предстояло ночь провести под дождем. Устраивались на эстраде и под полом танцплощадки.
Прожили мы в Треке несколько дней, прежде чем нам был определен участок городской обороны. В один из дней, вернее в одну из ночей, нас использовали в общегородской облаве на дезертиров. Их оказалось здесь достаточно много. Но значительная их часть была дезертирами поневоле. После прорыва немцами фронта под Ростовом и на Кубани дезорганизованные части Красной Армии разрозненными группами уходили от противника, теряя свой личный состав, разбегающийся по городам, станицам и аулам. Нашему командованию было приказано собрать всех оставивших свои части солдат и сформировать из них маршевые роты. Запомнился мне из той облавной ночи один эпизод.
Дезертиры нашей группе из трех человек не попадались всю ночь. Мы ходили по домам на северной окраине города, прямо против аэродрома. Уже наступило утро, и в одном из дворов мы застали мужиков, свежующих только что зарезанную свинью. Это был казачий двор. Свежевал свинью мужчина постарше всех, плотного сложения и невысокого роста. Мы попросили предъявить документы. А он прямо и откровенно сказал, что является тем, каких мы ищем, что два дня назад пришел домой, а до этого несколько дней в драпмарше отступал от Ростова. Сказал он нам это честно, заявив, что и сам уже собирался явиться в комендатуру. Да вот решил кое-что сделать по дому для семьи. Попросил он нас только об одном: попрощаться с семьей и отведать на дорогу свежей свининки. Старший нашей группы от предложения принять участие в прощальной трапезе отказался, но разрешил забредшему домой солдату отведать свежатинки и оставил меня с ним, чтобы солдат не обманул нас. Мои товарищи ушли, а я остался. При мне была моя омытая морскими водами СВТ. Скоро во двор к моему солдату-казаку сошлись родственники и соседи. Началось застолье. Пригласили и меня за стол. Я не отказался. Но сел за стол со своей СВТ между ног. Рядом со мной посадили шикарную казачку, молодую, веселую и очень охочую. Меня вроде как бы испытывали на прочность. Но я самогону не пил, на откровенные намеки соседки-соблазнительницы не реагировал. Сказать по правде, вообще-то реагировал и преодолевал себя с трудом. Начались песни. Мой дезертир не спешил. Вдруг он встал из-за стола и вышел на улицу. Я, конечно, последовал, за ним. На ходу передернул затвор и поставил крючок на предохранитель. А дезертир, оказалось, шел по нужде. Я, как дурак, стоял столбом около нехитрого сооружения. Чувство стыда не покидает меня до сих пор, когда я вспоминаю эту глупую сцену. Мой дезертир, наверное, и сам бы пришел в конце концов в комендатуру. До сих пор мне стыдно перед самим собой. Но в ту ночь имели место и случаи, когда приходилось стрелять в настоящих дезертиров. Но мой подопечный слово сдержал. Он как следует погулял, попел, попил, распрощался с ж