еной и детьми. А потом сказал: «Ну, солдат, веди меня теперь». Мне опять стало стыдно. Мы пошли с ним рядом. Нас обоих провожала на войну его родня. А свежей свиной печенки я тогда так и не попробовал. Не попробовал я тогда и той казачки, которую помню до сих пор. Себя я обделил удовольствием, а ее обидел. В комендатуре мы распрощались, как братья. Обнялись на прощанье. А я даже прощенья у солдата не попросил. Может быть, он тогда и дома-то побывал в последний раз.
В Трек я вернулся уже к вечеру, голодный. Обед мой съели мои товарищи. Через несколько дней из Трека мы спешным порядком отправились в район назначенной нам обороны. Но в том городском саду-парке память о себе мы оставили навечно. Там мы похоронили в одной братской могиле четырех Николаев. Двое из них были солдатами нашего батальона и двое – летчиками с подбитого немцами самолета. Всех их убили чеченские бандиты. Наших Николаев они убили в горах, а летчиков добили в совершившем вынужденную посадку самолете. Я сам со своими товарищами копал тогда в Треке могилу. На деревянном обелиске тогда была прикреплена табличка с именами и фамилиями всех четырех Николаев и надпись о том, что они погибли от рук бан дитов-национал истов.
Среди студентов нашего университета (МГУ) мне встречались ребята из Грозного. Среди них был и Руслан Хасбулатов. Я всякий раз спрашивал их, а не видели ли они в Треке той могилы четырех Николаев. Они удивлялись моему вопросу и отвечали сразу же: «Да, такая могила там есть. Она содержится в порядке. К ней ходят по праздникам в День Победы дети и дают клятву верности Родине. Ведь в ней похоронены солдаты, погибшие в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Вот так, за счет фашистов спрятали в Грозном правду гибели наших товарищей. Теперь уж не знаю, уцелела ли наша могила? Она ведь снова оказалась в центре жестокого боя.
Оборону нашей роте приказали занимать на южной окраине города в районе Новых Промыслов» на горе Велика» недалеко от только что построенного Дома культуры нефтяников. Из Трека мы пошли туда спешным порядком. По дороге у меня приключился конфликт с нашим взводным Мироновым. Он приказал мне нести его скатку. Я отказался. Дело шло к суровому концу, но я был упрям. До сих пор удивляюсь тому, что судьба уберегла меня от подлости этого человека. А Юру Календарева – не уберегла. Когда мы проходили мимо Дома нефтяников, то нас удивил его странный, необитаемый, без окон, вид. В пустых его залах гулял ветер. Нам сказали потом, что в нем недавно формировалась из чеченцев воинская часть. Однако все призванные сюда юноши, получив оружие, ушли в горы. А уходя, повыбивали в прекрасном доме все окна и двери.
Недалеко от Дома культуры нефтяников на обратном склоне горы нам предстояло окопаться, занять оборону. Дело это оказалось непростым. Земля на склоне горы поддалась нам только на один штык лопаты. А дальше пошла странная порода, будто бы сложенная из пластин твердого шифера. Ячейку требовалось отрыть в полный рост, а потом соединить ее ходом для сообщения с левым и правым соседями. Копали малыми лопатами, долго и упорно отковыривая пластинки породы по сантиметру. Копали целый день без остановки. А ночью выставляли боевое охранение. Вот тут-то и случилась трагедия с Юрой Календаревым. Он заснул ночью на посту. Наш Миронов застал его спящим, а ротный передал дело в трибунал. Суд был короткий и простой. Я уже об этом рассказывал. Тогда, пожалуй, и закончилась наша партизанская дружба с нашим ротным Федей Свининым. Мы продолжали конфликтовать с сержантами и взводным Мироновым. А он стал понемногу откомандировывать нас в другие подразделения. Вскоре меня вместе с Колей Макаровым и Костей Бычковым отправили в распоряжение командира противотанковой артиллерийской батареи старшего лейтенанта Муратикова – недавнего героя партизанской войны на рельсах в феврале – марте 1942 года в Калужской области.
Может быть, этим откомандированием бывший ротный спас нас от нашего взводного.
Наша полковая батарея занимала тогда оборону на северной окраине Грозного в районе аэродрома, между Старыми Промыслами и поселком Катаяма. Тогда, в 1942 году, жители-грозненцы называли этот отстоящий от города километров на 5–6 поселок нефтяников непонятным мне словом Сенкатаяма. Я не знал тогда, что это название было именем организатора и руководителя японской коммунистической партии, похороненного в Москве у Кремлевской стены. Знали ли тогда это имя грозненцы? Не уверен, что живущие теперь в Грозном люди смогут объяснить происхождение названия одного из районов своего города – Катаяма.
В 1942 году от станции Грознефтяная к Сенкатаяме тянулась узкоколейка. Маленький паровозик таскал по ней маленькие вагончики со взрослыми, большими людьми – рабочими-нефтяниками. На выезде из Грозного, на полпути между его окраиной и Сенкатаямой, в августе строилась линия непосредственной обороны города. Приближение фашистов к нему ожидалось после взятия ими Моздока по долине, лежащей между двумя грядами высот, тянувшихся на север километров на 150. По ней танки генерал-фельдмаршала Кейтеля могли появиться перед Грозным в любое время. Мы это расстояние, когда началось осенью наступление, прошли за трое суток. На пути своем до самого Моздока мы тогда не увидели никаких оборонительных рубежей. Путь на Грозный летом 1942 года был практически открыт противнику. Командование нашего полка по прибытии в Грозный организовало на этом направлении разведку, пользуясь знакомым нам опытом партизанской тактики. Боевая группа полка столкнулась тогда с подобной группой противника. В ее составе действовал наш расчет противотанкового орудия. Нам удалось тогда поразить немецкий броневик. Однако ни та, ни другая успеха друг перед другом не имели. Немцы, наткнувшись на наши засады в лесопосадках и приняв их за организованную оборону, быстро отошли назад. А мы их преследовать не стали. Было нас немного для этого, а от своих основных сил мы были довольно далеко. Но раненые и убитые в этой первой стычке с противником уже были. Был ранен здесь командир взвода нашей разведки, бывший воздушный гимнаст Московского цирка Немчинский. Немецкая пуля, видимо, на излете угодила ему в металлическую пуговицу и вмяла ее в грудь. Силы у этой пули тогда не хватило, чтобы убить циркового богатыря. Для этого в 43-м на Кубани понадобился большой осколок от авиабомбы. А тогда, придя в себя от такой неожиданности, взводный выковырянную пальцем пуговицу с пулей, как сувенир, спрятал в кармане гимнастерки на память о счастливом дне, сберегшем ему жизнь.
В те же августовские дни потери нес и наш третий батальон, высланный в горы для прочески тыла от чеченских банд, которые тогда пыталось усилить и объединить своими десантами фашистское командование. Не смею утверждать, что это так и было, но наши политработники и командиры в беседах рассказывали нам, как некий Израил Хасанов, якобы бывший прокурор республики, возглавил одну из банд. Немецкое командование по приказу Гитлера присвоило ему чин полковника и Железный Крест за успехи в борьбе с Советской властью. Хасанов же на этот знак доверия ответил дорогим подарком самому фюреру – Адольфу Гитлеру – конем с золотой сбруей.
Целый месяц тогда наш третий батальон ходил по горам, сталкиваясь с десантниками-фашистами и разрозненными бандами, ведя с ними бои иногда по нескольку часов с минометной и пулеметной подготовкой. Тогда-то и был ранен в ногу наш мировой рекордсмен-штангист, тоже Израил, но Механик – старший лейтенант, командир девятой роты. Тогда же погибли там четыре Николая, обозначенные на обелиске уже после войны, как погибшие от рук фашистских захватчиков. Там же погиб и бывший боец нашего взвода (в Москве) Иванников. Такое вот было наше положение по прибытии на оборону Кавказа. Один батальон был в авангарде, на подступах к Грозному, другой – в горных тылах. А основное ядро полка заняло довольно широкий рубеж обороны между двумя грядами высот Сунженского и Терского хребтов, от линии узкоколейки на левом фланге до консервного завода – на правом. Это было танкоопасное направление. На нем и были поставлены орудия полковых 76-миллиметровых и наших сорокапяток.
Мы, несколько человек из пехоты, прибыли тогда в расположение старшего лейтенанта Муратикова для укомплектования боевых расчетов недавно полученных дополнительно противотанковых пушек. Всем нам предстояло быстро освоить новую профессию.
Фашистские войска после взятия Моздока дальше, в направлении Грозного, почему-то своего успеха не развили. Захваченный ими было Молгобек был нами отбит, и фронт здесь был стабилизирован. Тем не менее весь Грозный был мобилизован на строительство оборонительного противотанкового рубежа. Пока мы его строили, наши девушки-летчицы из полка Марины Расковой налетели однажды белым днем на командный пункт 4-й танковой армии фашистов, забросали его со своих «кукурузников» гранатами и минами и убили самого командующего этой армией генерал-фельдмаршала фон Клейста. Об этом мы узнали из фронтовой сводки, напечатанной в газете «Грозненский рабочий». Много лет спустя об этом будничном эпизоде войны мне рассказала одна из участниц того дерзкого налета фанерных бомбардировщиков-кукурузников на фельдмаршальский КП Герой Советского Союза штурман-бомбардир Полина Гельман. Отважные девушки-летчицы тогда не предполагали, что им выпадет такая боевая удача, да и особых наград они тогда за нее не получили. Но для нас этот эпизод имел большое значение. Потеряв своего командующего, фашистские танковые колонны не отважились тогда, в августе 1942 года, двинуться дальше по открытому коридору между двумя фактически неукрепленными линиями высот на Грозный. Мы получили тогда время, чтобы укрепить свои оборонительные позиции. Наш орудийный расчет в те дни, получив задачу, тоже спешно закапывался в землю.
Командиром нам назначили одного из курсантов приданной полку еще в Саратове офицерской роты училища погранвойск – старшину Андрея Белого. А второй курсант, тоже старшина Андрей Сухов, стал наводчиком. Помощником наводчика стал Володька Курымов. А мне досталась должность второго номера – заряжающего. Третьим и четвертым номерами оказались мои друзья Коля Макаров и Костя Бычков. Подносчиком снарядов был определен недавно прибывший в наш полк из бакинских новобранцев Курбан Алиев.