На следующий день опять прилетели фашистские бомбардировщики. Видимо, потеряв надежду захватить нефтяные промыслы Грозного, они решили их разрушить. И кажется, им это удалось. Пожар тогда тушили несколько недель. Было очень много жертв со стороны пожарных. Сам пожар и борьба с ним оказались зафиксированными не только в истории обороны Грозного, не только в истории обороны Кавказа, но и в истории Великой Отечественной войны. Проходя офицерскую переподготовку в послевоенные годы, а потом специальную учебу в системе гражданской обороны, мне приходилось всякий раз слушать рассказ об этом пожаре из уст специалистов. Они оценивали его как один из самых крупных пожаров в истории Великой Отечественной войны.
Бомбардировка города, пожар и многонедельная борьба с ним в истории обороны Грозного стали рубежным событием. Собственно, на этом оборона и завершилась. Вскоре после этого, вслед за Сталинградом, успешно началось наше наступление под Моздоком и Владикавказом, северная группа войск Кавказского фронта начала свое движение к Черному морю.
В ноябре 1942 года мы наконец услышали ободряющие слова, вселявшие в нас надежду и еще большую уверенность в неизбежной Победе. В дни годовщины Октябрьской революции Совинформбюро сообщило о начавшемся разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом. Тогда же пришел праздник и на нашу улицу. Началось наше наступление под Моздоком и Владикавказом. Кончалось наше стояние в обороне под Грозным. Наш и другие полки Грозненской дивизии войск НКВД были переподчинены командованию Орджоникидзевской дивизии, которая приняла участие в дальнейшем наступлении северной группы войск и в освобождении Северного Кавказа, Кубани и Новороссийска.
В конце декабря 1942 года наш 308-й стрелковый полк своими подразделениями с разных участков обороны двинулся в направлении на Моздок. Расстояние в 150 километров по разбитым грунтовым дорогам мы прошли тогда за трое суток. Мы шли самостоятельно, батареей на конной тяге, с запасом корма. Более того, в пути мы отрабатывали выполнение вводных учебно-боевых команд на развертывание батареи и подготовку к отражению танковых атак. Марш организовали так, чтобы основную часть пути перехода проходить по подмороженному грунту, примерно с полуночи и до полудня. А днем отдыхали в небольших поселках – отделениях Зерносовхоза. Переходы от дневки до дневки мы совершали в высоком темпе форсированного марша, на пределе сил. При очень скудном суточном пайке у меня иногда появлялось ощущение полного бессилия, полной потери сил, а иногда и невозможности подняться с земли после короткого отдыха.
Суточный паек тогда нам выдали очень пахучими, раздражающими аппетит мясными консервами. Каждому дали по пятисотграммовой стеклянной банке с этикеткой Буйнакского консервного завода. Вес банки был рассчитан на три дня – по 150 граммов тушеного, с лавровым листом, говяжьего мяса. А как его можно было разделить, когда оно было необыкновенно вкусно и всего на какие-нибудь три ложки? А как его можно было сохранить в банке, если бы удалось преодолеть искушение все три ложки проглотить сразу? Признаюсь, я и мои товарищи тогда, в первый обед в пути, съели банку в один присест и сытыми не стали. Остальные дни мы питались сухарями и водой. Никакого подножного корма в пути не попадалось. На второй день мы остановились на большой привал. В сенях крайнего дома поселка мы сразу вповалку улеглись спать и проснулись поздно вечером. Хозяева ужинали, а у нас ничего не осталось, кроме сухаря. А в домах пахло жареной на сале картошкой. А еще днем мы заметили, что на чердаке у хозяев висели свиные окорока. И вообще дом нашего хозяина был с достатком: сам он был мужик здоровый, нестарый и не очень приветливый. Нашим присутствием в доме он явно тяготился. Мы не стали испытывать своего терпения. Запах жареной на сале картошки выгнал нас из дома. Мы не сказали «До свидания», а хозяева не пожелали нам доброго пути. Среди казачков оставались тогда, в ту военную пору, и такие, которые не желали добра ни Советской власти, ни ее солдатам. Мы ушли из хутора в ночь. На рассвете был у нас короткий, на один час, привал, чтобы покормить и попоить коней. Для них у нас корм был, а попоили коней мы из придорожного колодца. Вскоре раздалась команда: «Шагом марш!», а я никак не мог встать на ноги. Не было не только сил, но и желания. Никогда в жизни я не чувствовал в себе такого физического бессилия и безволия. Я лежал на белой полоске нестаявшего снега, а мимо меня проходила батарея. Необычное мое состояние заметил Мишка Курочкин, заряжающий из третьего орудийного расчета и наша медсестра Ирина Константиновна Зеленецкая. Они помогли мне встать и буквально погнали меня впереди себя. Накормить меня они не могли, но сумели заставить идти. Являясь моим ровесником, Мишка во всем выглядел гораздо старше прочих, рассудительнее и обстоятельнее в поступках. Под Москвой он в составе спецроты партизанил под командой нашего комбата Муратикова. Старший лейтенант как-то совсем по-особому относился к этому солдату. Он подчас на равных, по-дружески беседовал с ним и совсем не мешал ему иметь свое мнение и даже возражать. А Михаил в иные моменты, когда чувствовал себя правым, мог и врезать комбату самое непотребное словечко. Особенно от него доставалось долговязому и нерасторопному замкомбата лейтенанту Осипову. Мишка прозвал его странной кличкой – «ургой с навалом». Только совсем недавно я узнал, что слово «урга» монгольское и означает оно в переводе что-то вроде длинного шеста в степи или оглобли. Откуда Мишке было знать значение этого слова? Да и мы не могли представить, что оно значит. Но кличка к лейтенанту прилипла прочно. Она была словно для него специально предназначена. Лейтенант действительно имел вид если не оглобли, то здоровой неотесанной орясины. Он был груб с нами, а Мишки боялся. Побаивались Мишки и мы. Побаивались потому, что он всегда был прав и всегда мог сделать то, чего мы или не умели, или на что не хватало сил. И еще Мишка всегда был справедлив и в беде никогда товарищей не бросал. Дружбу с ним, однако, не просто было заслужить. Мне в конце концов это удалось, и мы дружим с ним до сих пор. Несмотря на то, что я стал профессором, а он – железнодорожным служащим, я и теперь преклоняюсь перед его авторитетом мудрого, рассудительного, справедливого и честного человека.
В раннее утро одного из последних дней декабря 1942 года мы с Мишкой первыми подошли к крайнему дому большой казачьей станицы Вознесеновской. Было еще утро. В домах топились печи, жители готовились к завтраку. Возле крайнего дома мы остановились и попросили у хозяйки воды. Она вынесла нам ведро с кружкой, а потом вдруг спросила, а не хотим ли мы поесть. Нам было неудобно признаться, что мы не только хотим поесть, но что мы просто голодны. Хозяйка, пожилая женщина, пригласила нас в дом и накормила нас картошкой с кислым молоком. А Мишка спросил у нее, сколько мы ей за это должны заплатить. При этом он даже сделал движение, будто бы пытаясь из кармана достать деньги. А хозяйка, молча смотревшая на нас во время нашей торопливой трапезы, вдруг запричитала, заголосила. Солдаткой она оказалась. И муж, и сын ее были на фронте. Назвала нас сыночками дорогими, сказав, что, может быть, чья-нибудь мать или жена не откажет в куске хлеба и ее мужикам – солдатам. Накормила нас солдатка, чем могла, да еще и по краюхе хлеба в дорогу дала. В это время батарея наша подошла к станице. Мы остановились на большой привал. До Моздока оставалось 20 километров пути по ровной грейдерной дороге. А казачки из других хат понесли нам чугунки с картошкой и кринки с молоком и кормили нас, как своих сыновей и мужей. Помню все это до сих пор, даже в лицах. Не забыл я и те окорока на чердаке в доме угрюмого и неприветливого хуторского казака и жалею, что не срубили мы тогда клинком те окорока.
Последние 20 километров от станицы Вознесеновской до Моздока мы прошли на рысях. Кони перед этим были хорошо накормлены и напоены, да и мы сами – бойцы-батарейцы – подкормились у казачьих вдов и матерей. По прибытии в этот дотоле неизвестный нам город наш полк стал уже частью Орджоникидзевской дивизии. В течение двухтрех дней сюда подошли и подъехали остальные подразделения полка. А еще через несколько дней мы погрузились в вагоны и по только что исправленному пути поехали догонять фронт. Догнали мы его на границе Ставропольского и Краснодарского краев. После освобождения Краснодара дивизия наша стала называться просто Первой отдельной дивизией войск НКВД. Она вошла в состав 56-й армии, которой командовал генерал А. А. Гречко. Но об этом я узнал только спустя более двадцати лет. В 1965 году, в предъюбилейный месяц Дня победы к нам в гости на торжественное собрание в Московский государственный университет приехали генералы и маршалы Великой Отечественной войны. Собрание проходило в нашем актовом зале, и вел его я. В тот год я был избран в состав парткома МГУ и был первым заместителем секретаря университетской парторганизации. Среди знаменитых наших генералов и маршалов на этом собрании присутствовал и генерал армии, тогдашний заместитель Министра обороны Андрей Антонович Гречко. В президиуме собрания он сидел рядом со мной. Тогда я с ним и познакомился. Из зала в президиум поступали записки от присутствовавших на собрании ветеранов. Я читал их и передавал соответствующим адресатам. Кроме А. А. Гречко за столом президиума сидели маршалы Соколовский, Катуков, Казаков и другие. И вдруг в одной из записок, адресованной генералу Гречко, я успел прочитать личное обращение к нему нашей университетской преподавательницы немецкого языка. Она напоминала ему о себе, офицере разведотдела армии, и о боях на Кубани. Я не удержался и задал генералу армии наивный вопрос: «Товарищ генерал, – спрашиваю, – а вы, значит, воевали на Кубани?» А он мне важно отвечает: «Да». А я ему опять наивно, по-простецки, говорю: «А я тоже там воевал в 1943 году». «А в какой армии вы тогда находились?» – спрашивает меня опять важно генерал армии. Мне стало неудобно. Я не знал, в составе какой армии была наша дивизия. Помявшись, я виновато сказал: «Я, к сожалению, тогда об этом не знал, а знаю только свою дивизию». Я назвал нашу Первую отдельную дивизию войск НКВД. Генерал великодушно простил мою солдатскую неосведомленность и также великодушно восполнил мое незнание: «Так ведь эта дивизия была в составе моей 56-й армии». И тут же добавил: «Не повезло ей тогда. Она попала под удары немецкой авиации и понесла большие потери». Больше ничего мне генерал А. А. Гречко, оказавшийся моим командующим, о нашей дивизии не сказал. А я уж было стал надеяться, что он добавит что-нибудь к этому о нас, солдатах этой дивизии, о том, как мы вгрызались тогда вместе с нашей соседкой, дивизией генерала Провалова, в оборонительный вал фашистской «Голубой линии», как освобождали кубанские станицы Северскую, Ахтырс