Стараясь не отстать от быстро идущей роты, я с двумя лошадьми в поводу преодолевал невидимые канавы, спотыкался на буграх, натыкался на колючие кустарники. А ноги жгло нестерпимой болью. Наконец рота остановилась. Оказалось, что мы поднялись на высоту, с которой несколько дней назад ушли в сторону Гусевой балки. Здесь, на этой высоте, стоял тогда штаб нашего полка. А до нас там находился командный пункт румынской армии, против которой мы вели наступление. Вот сюда мы снова и вернулись после стояния в резерве в Гусевой балке. Командир 9-й роты сказал мне, что рота пойдет дальше, а я могу остаться здесь и дождаться утра, чтобы узнать о местонахождении батареи. Я рад был этому. Ноги уже не шли. Рота исчезла в темноте, а я двинулся на мерцающий огонек костра. Оказалось, что его развели штабные писари нашего полка. Они вычерпывали воду из бывших румынских землянок, готовили их для своих начальников, которые сюда еще не прибыли. Я подошел к ним, оставив своих лошадей. Мой мерин по кличке Неважный всегда спокойно ожидал меня, когда я давал ему свободу. Я даже и подумать не мог, что сейчас он поступит иначе. Но рядом с ним в этот раз оказалась серая кобыла Юры Щекина. Пока я выяснял у писарей, когда прибудет наш штаб, серая вдруг повернулась и пошла от землянки. Сначала я не подумал, что кобыла вознамерилась на что-то серьезное. Но она уходила в темноту. Тут я кинулся за ней. А она прибавила шагу. Спотыкаясь и превозмогая боль, я почти ее догнал и тут же увидел, что и мой Неважный стронулся за ней со своего места. Я все еще не понимал происходящего. Но мой мерин уже поравнялся с серой щекинской кобылой. Тогда я схватил его за хвост, пытаясь остановить. Потом, улучив момент, я попытался поймать и повод, выскочил сбоку и почти достиг цели, но вдруг споткнулся и упал. Пока я поднимался с земли, моя пара, побрякивая стременами, уходила в темноту. До самого гребня высоты я бежал за ними. Я уже не чувствовал боли. Пока лошади шли по гребню, я еще их видел на фоне лунного неба, но потом они скрылись за гребнем и совсем пропали из виду. Всю ночь я искал коней, но так их и не нашел. На рассвете возвратился к штабным землянкам. Они уже заселялись прибывшими сюда офицерами штаба. Теперь я понял, что коней я потерял, что меня ждет за это суровое наказание. Я потерял двух боевых коней с седлами, а в моих переметных сумах были еще перископ разведчика и ракетница. Вот так неожиданно и очень просто закончилась моя служба в конной артиллерийской разведке.
Так случилось, что у штабных землянок я встретился сразу с парторгом полка, бывшим нашим политруком первой роты, теперь уже майором Алексеем Даниловичем Букштыновым, который совсем недавно дал мне партийную рекомендацию для вступления в члены ВКП(б). А теперь, ранним утром, я неожиданно предстал перед ним растерянный и подавленный случившейся бедой. Я стал рассказывать свою ночную историю. Услышав совершенно неправдоподобный рассказ о неправдоподобной истории, иначе ее не назовешь, настолько она была нелепа и непредсказуема, мой бывший ротный политрук мне поверил и сказал совершенно неожиданные слова: «Костя, – сказал он мне, – иди в мою землянку и поспи». Я так и сделал. В землянке я сразу заснул и проспал часов до десяти. Проснулся и все сразу вспомнил. И снова все рассказал моей покровительнице Ирине Константиновне Зеленецкой. Она тогда уже служила в штабе инструктором политчасти полка. Выслушав меня, она поделилась со мной завтраком, а потом попросила сходить к ручью за водой. Я взял котелки, вышел из землянки и тут увидел подъезжавших к штабу полка начальника полковой артиллерии старшего лейтенанта Муратикова и командира нашей батареи лейтенанта Осипова. Они очень удивились, увидев меня здесь. Я доложил о своем необыкновенном приключении. Они хмуро выслушали. Комбат после этого приказал мне идти в станицу Абинскую, рассказав, где найти батарею. Теперь меня ждал не только суд, но и позор в глазах моих товарищей. Ведь я был тогда комсоргом батареи, кандидатом в члены ВКП(б).
От неминуемого суда меня спасли мои старые командиры, мой бывший комбат Петр Ильич Полушкин и бывший политрук Алексей Данилович Букштынов. Первый был теперь заместителем командира полка по строевой части, а второй – парторгом полка. Они поверили мне, пожалели меня по-отцовски и защитили. Потом я узнал, что вопрос обо мне обсуждался в штабе. Мне рассказали после, что майор Полушкин поручился за мою честность и мои боевые качества. Тоже сделал и майор Букштынов. Суду Военного трибунала меня не предали. А основания для этого были, ведь я потерял боевое снаряжение и двух коней. На такой случай тогда действовал суровый приказ Главнокомандующего за номером 0169, именуемый по-солдатски его же словами: «Государство – не бездонная бочка». Не миновать мне тогда было штрафной роты, не будь у меня таких защитников. Вечная память моему отцу – комбату, полковнику Полушкину, – он тогда взял на себя мой проступок и позор. Дай Бог здоровья и жизни моему первому отцу – комиссару Алексею Даниловичу Букштынову, ему теперь, когда я пишу эти невеселые и негероические воспоминания, перевалило за 95.
От суда меня спасли мои командиры. А от позора в глазах моих батарейцев я должен был спасаться сам. Но как я мог объяснить им нелепую случайность моей слабости? Как я мог снова заслужить их доверие? Об этом я думал, ковыляя на своих сбитых ногах по дороге от штаба полка в станицу Абинскую. Иду и вдруг слышу сзади недобрый ехидный голос: «Солдат, далеко идешь?» Я обернулся. Сзади меня ехал на сером коне командир нашего полка подполковник Сазонов. Был он на этом коне очень похож на Наполеона Бонапарта: сидел он на нем маленький и злой. Мой вид не развеселил его и не вызвал сочувствия. Я уверен, если бы не Петр Ильич Полушкин, упек бы он меня под трибунал. Я обернулся и сделал вид, что ранен, что иду в санчасть. Подполковник проскакал мимо меня в сторону станицы, а я наконец тоже доковылял до ее окраины и скоро нашел свою батарею. Там меня ждало самое страшное – здесь после возвращения командира батареи уже сложилась иная версия случившейся со мной беды.
Дело в том, что в ту злополучную ночь на переправе был ранен Юра Щекин. Поэтому-то и оказалась без хозяина его лошадь. Когда я в темноте ночи искал пост-маяк, мои товарищи оказывали ему помощь, а потом вспомнили про меня. Но меня около моста не оказалось. Сначала они подумали, что я оказался под первым разрывом снаряда, и считали, что меня уже нет в живых. Но когда от комбата они узнали о моих приключениях с двумя конями, то сразу решили, будто бы я от испуга под обстрелом убежал, не оказав помощи Юре Щекину. Все это они и высказали мне, как только я появился на батарее. Это уже звучало приговором. Мне было отказано и в доверии, и в сочувствии. Мой рассказ о том, как все происходило, они за правду не приняли. Особенно суров в обвинении меня в трусости был наш новый командир взвода младший лейтенант Коробка. Он прибыл в нашу батарею в Краснодаре, а до этого ускоренным курсом окончил офицерское училище. По гражданской профессии он был фотографом и перед войной работал фотокорреспондентом в журнале «Огонек». В боевых действиях до прибытия к нам он не участвовал, и когда ему пришлось командовать взводом, необходимого боевого опыта он еще совсем не имел, и сразу обнаружилась между нами большая разница. Его подчиненные знали и умели то, что он не знал и не умел. Неважный взводный из него получался. Он то пасовал перед ними, стараясь сойти за своего парня, то вдруг начинал демонстрировать свое офицерское преимущество, придираться по мелочам. У солдат его взвода непререкаемыми авторитетами были командиры орудий. Они и без него понимали свои задачи. Незадачливость взводного Коробки была замечена и всеми другими офицерами батареи и даже самим командиром нашей дивизии, генерал-майором Пияшевым, когда он принимал наш полк в Краснодаре в состав своей дивизии. Полк был построен в каре на большом плацу располагавшегося здесь еще в мирное время военного училища. Генерал, обходя строй, знакомился с офицерами и личным составом. Когда очередь дошла до нашей батареи, вслед за ее командирами представился ему и наш взводный: «Командир второго огневого, – проговорил бывший фотокорреспондент, – младший лейтенант Коробка», – и неумело козырнул. Генерал удивленно поднял на него глаза и переспросил:
– Коробка?
– Так точно, – извиняясь, произнес младший лейтенант.
– А что, Коробка, – продолжал генерал, пристально глядя на взводного, – а на фронте вы были?
– Никак нет, – прозвучал вежливый ответ.
– И, значит, пороху еще не нюхали? – допытывался бывший герой обороны Тулы.
– Нет, не нюхал, – опять виновато ответствовал наш взводный.
– Ну ничего, понюхаешь, – успокоил генерал.
А в это время, как по заказу, в небе показались фашистские самолеты. Раздалась команда: «Воздух!» Строй полка рассыпался по траншеям, а на середине плаца осталось наше третье орудие и около него генерал Пияшев и растерявшийся Коробка. Дело в том, что наш ездовой Леша Артемов так резко рванул коней вправо, что сломался штырь, соединяющий орудие с передком. Ситуация создалась смешная и драматическая. Генерал стал кричать на Коробку, а тот никак не мог сообразить, что надо делать. Леша мчался на своих с одним передком по плацу, а около орудия звучал смачный генеральский мат – умел наш генерал это делать.
Выручил Мишка Курочкин: он что-то нам крикнул, мы схватились за станины и бегом покатили орудие в укрытие.
После этого случая комбат, подавая команды на батарее, специально предусматривал особые отступления и разъяснения для младшего лейтенанта Коробки, в подчинении которого после моего бесславного окончания службы в конной разведке я оказался. Теперь ему представился случай показать на мне свое офицерское рвение. Это он жестоко обвинил меня в трусости. Слава Богу, ребята, мои товарищи, не разделили с ним этой оценки. Но тем не менее они долго не могли понять, как я мог потерять двух лошадей, как мог я тогда так быстро пропасть в ночной темноте? Они слушали мой рассказ и не верили. Не верил себе и я сам. Я никак не мог понять, как это все могло так глупо получиться. А я ведь еще оставался комсоргом батареи. Мой поступок, мою беду обсуждали на комсомольск