Распрощавшись с товарищами, мы отъехали совсем недалеко. Наши передовые подразделения прошли здесь совсем недавно. Кругом еще шла стрельба. Нашим командирам обстановка показалась неясной. Они решили выслать вперед разведчиков, чтобы проверить дорогу, а самое главное – найти штаб комбата-1. Мы еще не знали, что к этому времени комбат-1 капитан Рогов был уже убит. Вместе с ним от одной бомбы погибли помначштаба батальона старший лейтенант Кузнецов и писарь батальона Полянский.
Разведка ушла, а мы остановились на краю леса. Впереди нас была большая поляна, на которой рос прекрасный клевер. Кони наши были не кормлены с прошлых суток. Но на поляну выезжать было опасно. Тогда командир батареи приказал нам осторожно выползти вперед и руками нарвать для коней этого прекрасного корма. Так мы и сделали. Кони скоро захрустели свежей, душистой и цветистой травой. Чтобы им было удобнее, мы отстегнули дышла. Очень скоро наши охапки растаяли на глазах. Мы снова выползли на клеверную поляну. А кто-то из нас не выдержал, встал на четвереньки, а потом и вовсе поднялся во весь рост. Другие последовали дурному примеру. И вдруг на нас обрушился шквал минных разрывов. Мины налетели на нас неожиданно, с ужасным воем. Нас накрыл немецкий шестиствольный миномет: за истошный вой мин во время полета солдаты прозвали его «ишаком». Но существовало и другое прозвище этого страшного фашистского оружия. Наши же солдаты почему-то нарекли его «Ванюшей». Какой-то смысл в этом ласковом имени был. Раздался один залп разрывов. Нам сразу все стало ясно. Комбат, выругавшись на нас, скомандовал батарее: «Вперед!» Ездовые, не пристегнув дышла и почти цепляя ими за землю, ударили по лошадям и пустили их вскачь через клеверную поляну. Мы знали, что выйти из-под минометного огня можно было броском или вперед или назад. Комбат скомандовал нам: «Вперед!» – и мы бежали, схватившись за щитки и станины орудий, а разрывы мин продолжались и справа, и слева, и сзади. Впереди меня бежал Мишка Курочкин. Я старался поспевать за ним и все смотрел почему-то на висевший на его поясе плоский ранцевый котелок. И вдруг я увидел, что крышка котелка раскрылась, и из нее выскочил тряпичный сверток, в котором была завернута пачка листового табака. Накануне Мишка раздобыл где-то этот дорогой трофей. Теперь он не видел, что теряет его.
Я все это видел, пытался что-то крикнуть товарищу, но у меня ничего не получилось, как у парализованного, а Мишка не слышал, будто оглох. Вдруг сбоку что-то крякнуло, а я вместо того чтобы упасть, дернулся к табаку, схватил его вместе с крышкой от котелка и распластался на земле, хотя осколки уже пролетели. Наконец, мы добежали до противоположного края поляны и буквально скатились по довольно крутому склону к подножию высоты. Сзади нас еще играл «Ванюша», но нам его подарки были уже не страшны. Через некоторое время мы пришли в себя и стали друг друга окликать. Наш орудийный расчет был без потерь. Потом обнаружилось, что третий орудийный расчет, которым командовал старший сержант Подопригора, куда-то пропал. Комбат тогда приказал мне и Сократу Сотникову, тоже нашему бойцу-артиллеристу, найти отбившееся орудие. Мы вылезли из спасшего нас овражка и осторожно выползли на край красивой, но роковой поляны. Справа от нас орудия Подопригоры быть не могло, так как оно мчалось тогда совсем по другую сторону. Сократу это запомнилось, и мы пошли по опушке влево, изредка и негромко выкрикивая фамилию командира расчета. И вдруг до нас донесся стон раненого. Мы кинулись на этот звук и скоро увидели в кустах Леонида Волкова, командира четвертого орудийного расчета. Его отсутствия там, где собралась вся батарея, почему-то никто не заметил. Мы его обнаружили случайно. Положение нашего товарища оказалось тяжелым. Осколком ему оторвало правую руку выше локтя, а ниже, под ребрами, как ножом был распорот бок, да так, что через широкий разрез виднелись внутренности брюшины. Увидев впервые такое так близко, я растерялся. Я не знал, что в этом случае надо предпринять, чем я могу помочь моему товарищу. Мы с Леонидом Волковым в один день пришли в наш полк и в первый батальон на Селезневку. Мы были в нем в одном взводе, но в батарею, правда, он попал раньше меня, еще по пути из Москвы в Астрахань. Совсем недавно он был назначен командиром четвертого орудия. Я знал, что Леонид родом был из подмосковного города Дмитрова. Всего несколько минут назад мы с ним вместе рвали на поляне клевер для наших коней. Теперь же его правая рука болталась на ниточках сухожилий, а правый бок зиял широким и глубоким – до брюшины – разрезом. Быстрее в себя пришел Сократ. Он сказал, что сначала надо сделать жгут на предплечье. Оно кровоточило. Потом мы стали думать, как наложить повязку. Рука-то болталась на сухожилиях. Мы пытались соединить ее с предплечьем. Но тут в сознанье пришел Леонид и попросил нас перерезать сухожилия и поскорее забинтовать кровоточащую культю. За это дело взялся Сократ. У него еще с партизанских времен был большой складной нож. Мы быстро разожгли сухую листву, и над ней мой напарник огнем продезинфицировал свой нож, а затем перерезал сухожилия. В нашем распоряжении были три индивидуальных пакета. Их не хватило, чтобы забинтовать распоротый бок. Но тут вдруг из-за кустов неожиданно показался наш парторг сержант Куявский. Он тоже отбился от батареи и обрадовался, увидев нас. Сократ потребовал у него индивидуальный пакет. Но тот не сразу нам его отдал, заявив, что он может понадобиться и ему самому. Тогда мой напарник бесцеремонно вытащил пакет из кармана его гимнастерки. Мы приказали Куявскому идти к батарее и принести носилки, а сами продолжали перевязывать товарища. Он тихо стонал, но был в сознании. Скоро к нам подошли наши ребята с носилками, и мы понесли раненого товарища к месту, где после обстрела уже были собраны другие раненые и убитые. Среди них были две раненые девушки-связистки. Одна из них была донага раздета. Ее никак нельзя было перевязать. Все ее тело было в осколках и кровоточило. А другая была ранена в ногу. Осколок угодил ей в правый голеностоп, над пяткой. Перевязывать ее пришлось мне. Девушка плакала не столько от боли, сколько от сознания того, что теперь она будет хромать. Я утешал ее, говоря, что рана не такая уж опасная, что порванные сухожилия срастутся, что все будет хорошо. Девушка, а она была старшим сержантом, попросила меня – чтобы бинт не присох к обнаженным мышцам – положить на рану кусок от бумажной противоипритной накидки. Было такое у нас средство индивидуальной защиты вместе с противогазом на случай газовой атаки. Мы свои противогазы давно выбросили, а у раненой связистки он сохранился. Я выполнил ее просьбу.
На счастье раненых, мы обнаружили неподалеку совершенно непонятно как оказавшийся здесь грузовичок-полуторку с живым шофером. На эту полуторку мы и погрузили нашего Леонида вместе с двумя девушками и распрощались с ними. С тех пор Леонида Волкова я не встречал. Кто-то из наших однополчан, однако, рассказывал, что видел его уже после войны в Москве. Врачам удалось спасти его жизнь. Но к нам в Малый Ивановский переулок в Дни Победы он никогда не приходил. Жив ли он сейчас, я не знаю. А вот одну из раненых связисток мне повидать удалось. Она была родом из Грозного и вместе с другими своими подругами-комсомолками добровольно летом 1942 года пришла к нам в полк. После войны нам удалось установить связь с некоторыми из них, оставшихся в живых. Они стали приезжать в Москву на торжества в Дни Победы. Однажды приехала и моя знакомая незнакомка. Я ведь тогда, перевязывая ей ногу, не спросил, как ее зовут. Узнать ее сразу в образе уже пожилой женщины я не мог. Но, предполагая, что это могла быть она – та самая раненая связистка, старший сержант – я начал рассказывать ей тот далекий случай. А это действительно была она, та самая. К моей запоздалой радости, она не очень-то уж и сильно хромала. Может быть, этому помогла и моя повязка? И жизнь у моей «пациентки» сложилась нормально: после войны она закончила пединститут, вышла замуж, родила двоих детей и была уже бабушкой.
А тогдашняя история, кроме описанных фактов, имела еще один результат. Убегая из-под минометного обстрела, мы настолько быстро рванули вперед, что не заметили, как вдруг догнали свой первый батальон. Комбат-1, старший лейтенант Московец, поставил нам задачу взять под свой контроль дорогу, вид на которую открылся нам после недолгого пути на гребень очередной высоты. Лучше позиции и быть не могло. Кусок шоссе между Новороссийском и Геленджиком был у нас как на ладони. Справа от нас была полоса наступления второго батальона, и через некоторое время мой взвод был передан в распоряжение его командира.
Но до этого имел место еще один эпизод, который я, пожалуй, тоже опишу. Он тоже был из серии фронтовых будней. В тот день после случая на клеверном поле позицию мы выбрали хорошую, удобную. С нее мы вели прицельную стрельбу и часто попадали в цель. Но однажды мимо нас прошло штабное полковое начальство и решило, что нам следовало бы сменить позицию и выдвинуться на другую сторону шоссе. Приказ был категорическим, но чтобы его выполнить, нам нужно было спустить пушки по очень крутому склону. Задача была сложная, а ночь была коротка. На виду у немцев мы сделать этого не могли. Ночью на веревках, по-суворовски, мы спускали с горы свои пушки, зарядные ящики и снаряды. Сейчас я даже не могу припомнить в деталях, как нам удалось спустить коней. Всем этим руководил расторопный и башковитый старшина батареи Лукин, Но ночи на все нам не хватило. Когда после спуска мы выехали из-за поворота против шоссе, немцы нас обнаружили и открыли огонь. Следом за нами шла минометная батарея. Они свой груз везли вьюками на ишаках. И эта ишачная команда, как в комедийном фильме, вдруг заголосила на всю округу. Наши расчеты быстро укрылись за пригорком. Двигаться вперед было бессмысленно. Надо было ждать ночи. Нам теперь невозможно было возвратиться на старые позиции. А командир первого орудия Черкашин, оставшись один на открытом месте, кричал: «Первое орудие! К бою!» Он повторял свою команду много раз. А орудия его при нем не было, да и сам он не знал, по каким целям надо было стрелять.