Ночью мы вернулись тем же путем, на тех же веревках на старые позиции. Всем было очень неловко осознавать, что мы не сумели выполнить приказ. Неловко было всем, хотя со старых позиций в тот же день нам удалось заставить замолчать несколько пулеметных гнезд противника. А командиры очень строго, тем не менее, назидали нам за проявленную нерасторопность. Зато командир первого орудия Черкашин был награжден за этот несостоявшийся «бой» медалью «За отвагу».
На следующий день около нашего орудия упала немецкая бомба. Осколком была нарушена откатная система. Пушка наша была выведена из строя. Сократ Сотников был контужен. Я в это время дремал в своем окопчике. На меня свалился Мишка Курочкин. А сверху нас обоих придавил еще наш комбат – лейтенант Осипов. Пушку мы, очухавшись, оттащили с позиций. А потом наш ездовой отвез ее в полковой тыл на ремонт. Таким образом, на несколько дней немецкий летчик предоставил нам отпуск. А времяпрепровождение в этом «отпуске» организовал нам наш старшина Лукин. Пока пушку чинили в полевой артиллерийской ремонтной мастерской, он сформировал из нас трофейную команду. Мы собирали и наше, и немецкое потерянное оружие и хоронили наших погибших солдат и офицеров. Занятие это было невеселое и очень небезопасное. Иногда мы оказывались на минных полях, а иногда – становились мишенью снайперов. А однажды мы попали, как нам показалось сначала, под выстрелы своих снайперов. Случилось это так. Накануне ночью и с утра шел дождь. И он как бы утихомирил нас всех в окрестностях Долины смерти – так мы называли пространство между двух высот и между двух стреляющих друг в друга сторон. Старшина вновь приказал нам отправляться за трофеями на передний край. А нам не хотелось. Наконец дождь кончился, выглянуло солнышко, и мы отправились в недалекий путь. В лесу стояла необычная и непривычная для нас тишина. Выглянувшее из-за последней тучки солнышко превратило фронтовой лес в сказочный уголок. На листьях бриллиантами заиграли капли дождя, а между деревьями засветились радуги. И вдруг запели птицы. Мы, как по команде, остановились. Вокруг нас ожила жизнь, от которой мы успели отвыкнуть. Ведь совсем недавно в этом самом лесу мы мокли, голодали и холодали. Совсем недавно он скрипел разрывами «Ванюшиных» мин и противным свистом бомб отваливающихся из-под крыльев «Юнкерсов». И теперь природа вернула нам другую жизнь. А мы стояли и не верили своим глазам. Но ненадолго нам ниспослана была такая красота. Вдруг где-то рядом прогремели два выстрела. Лесная сказка оборвалась. Нам показалось, что пули пролетели над нами. Но почему-то выстрелы прозвучали сзади. Мы, спрятавшись за деревья, осмотрели нечастый лес и увидели двух стрелков-снайперов. Это были два огромных грузина со старшинскими пограничными погонами. Произведя выстрелы, они побежали в сторону, в которую стреляли. Мы тоже кинулись за ними, а когда догнали, то увидели потрясшую нас картину. Оба огромных красивых стрелка с усами держали в руках свою жертву – подстреленную лесную горлицу. Они оба были довольны своей меткостью. Пуля попала голубке под крыло. Мы по-русски, как могли, высказали стрелкам свое мнение и быстро пошли от них прочь по воле пославшего нас старшины. Наша лесная сказка завершилась мрачным финалом. А снайперы-старшины были из грузинского пограничного батальона снайперов, приданного недавно нашему полку. По дороге на охоту по фашистским целям они потренировались в стрельбе по лесным голубкам. Нашего возмущения они не поняли и ответили нам непонятными грузинскими выражениями. На следующий день мы получили свою отремонтированную пушку и снова заняли позицию согласно приказу комбата.
Маршал Гречко, конечно, был прав тогда, на торжественном собрании в МГУ, сказав мне, что дивизии нашей на Кубани в боях за Новороссийск не повезло, что она несла большие потери от авиации противника. Но я-то это и без него знал и помнил. Нас действительно немецкие самолеты бомбили и днем и ночью, да по нескольку раз, волнами – по сто штук на каждый заход, и просто нагло гоняясь за нами на бреющих полетах, расстреливая из пулеметов.
Однажды я, будучи связным от батареи на командном пункте, испытал «удовольствие», можно сказать, встретиться взглядом с пилотом «Мессершмидта». Только что «Юнкерсы» отбомбили наш передний край, а за ними свою прическу начали «Мессеры». Командный пункт был оборудован в огромной воронке от 500-килограммовой бомбы. Нам казалось, что после «Юнкерсов» Бог пронес смертельные бомбы мимо нас. Но тут пошли «Мессеры», и один из них даже сделал несколько заходов. А когда он на малой высоте проходил над нашим КП, то летчик сделал крен в нашу сторону и, глядя прямо на нас, погрозил нам кулаком за то, что мы стреляли в него из своих карабинов.
В другой раз немецкие самолеты налетели на нас ночью. Мы были на марше и только-только вошли в станицу Ахтырскую. Ночь была темная и тихая. И вдруг все это разорвалось грохотом и огнем взрывов, невесть откуда низвергнувшихся на нас. А все вокруг осветилось ярким светом необыкновенных небесных люстр. Немецкие самолеты с первым заходом сбросили над станицей осветительные ракеты на парашютах. Они висели над нами, а мы, подобно насекомым, разбегались в стороны, ища защиты и от этого света, и от разрывов бомб. В это время пошла вторая волна. И так продолжалось несколько раз. Потом люстры-ракеты погасли, в небе стало тихо. Взрывы на земле прекратились, и только стон стоял вокруг. В темноте живые и невредимые стали искать своих раненых и убитых товарищей. Но скоро была дана команда: «Вперед!» Кого не успели найти и перевязать, оставили на попечение команды санитаров. До сих пор я удивляюсь тому, что никто из личного и конского состава нашей батареи в той ночной бомбежке не был ни ранен, ни убит. Я помню, как сам я уберегся от разрывов под плетнем крестьянской усадьбы. Другого укрытия я не нашел.
И потом «Юнкерсы-87» неоднократно накрывали нас в лесу. Однажды мы догоняли наш второй батальон, которому были приданы. Батальон в тот день сумел проскочить первую линию обороны противника и уперся в высоту 141,7. Ее оборонял немецкий штрафной офицерский батальон. Говорили, что он принимал участие в штурме Севастополя. Наш обыкновенный второй батальон остановился против него и перешел к обороне. А нас выслали на его участок, чтобы обеспечить его безопасность на случай танковой атаки. Все это происходило где-то неподалеку от станицы Небержаевской. Мы целый день догоняли наш второй батальон. И когда уже догнали в лесу, нас настигли немецкие «Юнкерсы-87». Очень неприятные это были штурмовики. Они несли на себе четыре бомбы: 3 по 250 килограммов и одну 500-килограммовую. Я очень хорошо помню эти бомбы в тот самый момент, когда они отрывались из-под плоскостей самолета и, покачиваясь, летели на наши головы. В момент пикирования пилоты еще включали сирену, которая действовала на нашу нервную систему, подавляя волю к сопротивлению. В тот день «Юнкерсы» накрыли нас в густом лесу, и опять все случилось неожиданно и страшно. Кругом нас рвались бомбы, ревела сирена, а мы двигались по узкой лесной дороге, с которой невозможно было свернуть ни влево, ни вправо. Оставалось только одно – упасть на землю, вжаться в нее, сколько хватало силы, и ждать, когда все кончится. И опять, к счастью для батареи, все обошлось благополучно. Больше пострадала пехота. Наконец все стихло, «Юнкерсы» улетели, и мы продолжили движение. Пехота приводила себя в порядок. Перевязывали и эвакуировали раненых, продолжали прерванный налетом обед. И тут я увидел потрясающую сцену: слева около походной кухни санинструктор перевязывала солдата, раненного в заднюю часть. Он, огромный, стоял нагнувшись. Зад его был разворочен, а девушка-санинструктор обматывала его бинтом крест-накрест. Бинт окрашивался в красный цвет, а солдат ругался матом. Слева повар раздавал кашу, а справа солдат свежевал зайца, убитого немецким осколком. Заяц был распят на распялке, а солдат ловко, как чулок, снимал с него линялую шкурку.
Когда мы подъехали к командному пункту второго батальона, то увидели еще одну, удивившую нас картину: ударной волной от разрыва бомбы здесь разметало походную кухню, и солдаты, не успевшие пообедать, получили свою порцию каши горячей пшенной оплеухой. Рядом с КП батальона упала 500-килограммовая бомба и сплющила, засыпала землей ход сообщения в землянку комбата. Поняв, наконец, что произошло, мы начали откапывать командный пункт. В землянке все оказались живы. Посреди раненых я увидел здесь своего одноклассника – Наума Бондарева. Мы с ним вместе пришли в наш полк в феврале 1942 года в Малый Ивановский переулок в Москве. А на Кавказе пришлось нам разойтись по разным подразделениям полка. Во втором батальоне он стал связным у командира – капитана Колесника. В момент начала налета «Юнкерсов» он оказался около КП, и осколок от, может быть, 500-килограммовой бомбы попал ему в мягкую часть бедра. Штаны у него были в каше и в крови, но он не обращал на это внимания и вместе с другими откапывал засыпанный ход сообщения в командирскую землянку. Наконец, когда откопали живого и невредимого комбата, мы получили от него боевую задачу и двинулись дальше. А Наума Бондарева отправили в санбат.
В боевых порядках второго батальона нам пришлось наступать после освобождения станицы Крымская в направлении на Анапу. И в этот раз снова пришлось пережить массированный авиационный налет тех же «Юнкерсов-87». Теперь они летали на нас из Крыма. Ситуация была похожей на предшествующие. 26 мая 1943 года снова была предпринята попытка прорвать линию обороны под Новороссийском и освободить этот город. В тот день утром началась артподготовка, в заключительной стадии которой принимала участие и наша противотанковая батарея непосредственно из боевых порядков пехоты. Мы стреляли по амбразурам и другим целям, вскрытым во время огня крупных калибров артиллерии. Мы как бы завершали момент перед атакой стрельбой по конкретным огневым точкам противника. А потом пошли танки и пехота. Мы, как всегда, еле-еле успевали за вторым батальоном. Тяга у нас была износившаяся: кони наши не выдерживали темпа. Наступать приходилось за станицей Крымской по открытому и плоскому пространству. За день мы преодолели его и вышли на небольшие высоты между Анапой и Новороссийском. На этих высотах в районе хуторов Горишный, Гречишный и Арнаутский наступающая пехота снова остановилась, упершись в последнюю линию немецкой обороны на Тамани. Немцы стали отвечать контратаками и массированными бомбежками. Наш полк оказался на острие наступления, вклинился в линию оборонительных траншей и в них остановился. Теперь полк оказался в невыгодной позиции: его батальоны простреливались и с фронта и с флангов. Особенно тогда досталось нашему второму батальону. К вечеру мы опять догнали его и, не успев получить новой боевой задачи, остановились в зарослях густого кустарника, росшего по обеим сторонам неширокой речушки. Сейчас я не помню, куда она текла и куда впадала. Кажется, она называлась просто – река Вторая.