В кустарниках вдоль этой реки тогда скопилось много мелких тыловых подразделений наступающих батальонов. И мы тоже нашли себе укромное место для своей позиции в кустарниковых зарослях. Но только после нескольких заходов «Юнкерсов» на разведанное «Рамой» скопление войск мы поняли, что нам не следовало бы лезть в эти заросли.
Нам надо было бы, наоборот, замаскировать свои орудия на открытом месте, воспользовавшись воронками и остатками сооружений немецкой обороны. Вечером нас облетала «Рама», а с утра на горизонте появилась армада «Юнкерсов-87». Я насчитал тогда 120 самолетов. Появившись из-за горизонта, они выстроились в кильватер и начали пахать своими бомбами пространство вдоль реки. Наших истребителей в то время в небе не было. Битва в воздухе, начавшаяся в 1943 году на Кубани, еще не была выиграна нашими летчиками. Выскочили, было, тогда три наших «Ишака», но тут же были разогнаны «Мессершмидтом».
«Юнкерсы» делали первый заход, пикируя на наши позиции на подходе к ним. С каждым новым сбросом линия разрывов неумолимо двигалась на нас. А мы с прошлого вечера не приготовили для себя никаких укрытий. Ждали новой задачи и успели только вырыть для себя неглубокие ямки, на два-три штыка лопаты. В этих ямках мы и укрылись, лежа навзничь и изготовившись к стрельбе по пикирующим «Юнкерсам» из винтовок для поддержания собственного духа. Примерно с градусов сорока пяти из-под крыльев немецких стервятников, воющих своими сиренами и с неубирающимися шасси, стали отделяться по четыре бомбы, которые, медленно покачиваясь, летели прямо на нас. Начинался, как сказал поэт, «большой сабантуй».
Разрывы следовали один за другим. Одна бомба в 250 килограммов упала недалеко от моего окопчика. Меня присыпало землей, но нехитрое укрытие сохранило и мне и моим друзьям жизнь как в этот раз, так и в другие заходы. Наконец бомбежка прекратилась, «Юнкерсы» безнаказанно удалились, но через два часа прилетели вновь. И все началось сначала. И опять одна бомба упала рядом с моим окопчиком, и опять не было наших истребителей, а мы опять стреляли по стервятникам из своих карабинов. Через следующие два часа в том же составе «Юнкерсы» опять появились над нами. А когда они вновь благополучно улетели от нас, Мишка Курочкин первым сообразил, что надо сделать к следующему налету. Слева от нас, примерно в километре, были немецкие окопы. Туда во время налетов бомбы не падали. Вот он и предложил нам перебраться туда, на открытое место, но зато защищенное земляными укрытиями. Мы успели это сделать до очередного налета и следующую бомбежку наблюдали из немецких окопов, как в кино. А немцы долбили пойму реки Второй до темноты.
Вечером комбат послал меня связным на командный пункт батальона. Несмотря на то, что после потери коней я снова был переведен в расчет, меня часто посылали в разведку и с различными донесениями в качестве связного к командирам, которым придавалась батарея. Я очень хорошо ориентировался на незнакомой местности. Мне такие поручения помогли реабилитировать себя, восстановить потерянное было доверие в глазах моих товарищей в ту злосчастную февральскую ночь.
В вечер после тех многократных налетов наша противотанковая батарея и весь ее личный состав остались целехонькими. Помогли наши вовремя выкопанные на два штыка окопчики. Да и орудия после первого налета нам удалось спрятать в воронках, которые нам выкопали «Юнкерсы». Мы вкатили в них пушки, разложили щитки, накрыли немецкими камуфляжными «косяками», да еще и украсили ветками кустарника. Лишь в одном расчете была потеря. Оказался разбитым прицел, но на этот случай был запасной. Батарея осталась боеспособной и должна была на следующий день занять позиции в засаде на танкоопасном направлении.
С наступлением темноты наш комбат Осипов пошел на КП второго батальона, чтобы там вместе с капитаном Колесником уяснить свою задачу и определить наиболее вероятные пути возможной танковой атаки противника. Меня наш комбат взял с собой связным. Идти было недалеко, но дошли мы не сразу: противник освещал местность ракетами и простреливал ее и справа, и слева, и по фронту. Особенно усердно старались вражеские минометы. Приходилось пережидать их налеты. Но на КП батальона мы все же успели до того, как его командир собрался выйти на свой передний край. Мой комбат оставил меня в землянке батальонного КП, а сам пошел вместе с комбатом Колесником, которого мы должны были завтра поддерживать огнем в случае танковой атаки. Немцы по всем признакам готовились к контратаке. Капитан Колесник готовился к ее отражению. Однако ему не суждено было это сделать. Буквально через полчаса после того, как он вместе с нашим лейтенантом Осиповым и со своим начштаба вышел из землянки, его принесли обратно убитым. Сразила его на переднем крае шальная немецкая пуля. Так, не в атаке, не в открытом бою и совсем не геройски погиб капитан Колесник, молодой, высокий, могучий и красивый комбат-2.
В наш полк капитан Колесник попал с самого первого дня его формирования в октябре 1941 года. До этого времени он служил в пограничных войсках и, как почти все наши командиры из погранвойск, был накануне войны прислан в Москву на учебу в Высшую пограничную школу (ВПШ). В октябре – ноябре 1941 года, будучи еще старшим лейтенантом, Колесник в составе первой боевой группы ходил на задание в тыл врага. Тогда же он получил свои боевые награды и славу отважного и грамотного боевого командира. Бойцы батальона любили своего командира и спокойно, как должное, принимали его крутой характер и справедливую суровую дисциплину, и жесткую требовательность неукоснительного выполнения приказа. Во всем остальном капитан Колесник был близок и дорог соратникам по боевой группе как верный товарищ и друг.
Я не служил под командой капитана Колесника, не был знаком с ним лично, но все знал о нем, как о герое нашего истребительного мотострелкового полка. Я всегда любовался его геройским молодецким видом. Перед рассветом мы похоронили капитана Колесника. Если сохранились в том краю под Анапой какие-нибудь остатки или воспоминания о хуторе Горишном, то как раз там, на его окраине, мы и выкопали тогда ему могилу, куда без гроба в плащ-палатке опустили его тело.
В начавшееся утро нового дня мы так и не успели выкатиться в боевые порядки второго батальона. Наш лейтенант Осипов, определив участки для позиций огневых взводов, возвратился на батарею. Я остался связным на КП батальона. А со следующего вечера на указанных нам участках командиры орудий лично со своими бойцами начали работу по оборудованию скрытых позиций для противотанковой засады. Перед рассветом ездовые вывезли орудия на окраину разрушенного и сохраненного хутора. А дальше на обратный склон высоты расчеты катили их на руках к заготовленным капонирам. В этот момент я из связных возвратился в свой орудийный расчет и вместе со своими товарищами навалился на колеса. Мы подкатились к линии бывших немецких окопов. Через них надо было переехать. Для этого нужно было подложить мостки под колеса. Среди сгоревших на хуторе построек мы не нашли ничего, кроме двух оконных рам, которые мы и положили поперек окопа. Вкатились на этот мостик, а он под тяжестью пушки рухнул. Ее колеса провалились в окоп и прочно в нем застряли. А ночь уже кончалась. Начинался рассвет. И мы вот-вот должны были быть обнаружены противником, находясь перед ним как на ладони. А пушка-то наша, хотя и маленькая на вид, весила 550 килограммов. Нас всех охватила страшная растерянность. Мы судорожными усилиями стали дергать пушку за ствол, за станины, но она не поддавалась и, кажется, еще больше просела вниз, в окоп. А у меня вдруг в голове возникла картина, увиденная в детстве в грузинском кинофильме «Арсен». Запомнился мне с тех пор эпизод, как во время карательных действий против восставших грузинских крестьян под орудием русского отряда затрещал и развалился мост через реку. Орудие должно было вот-вот свалиться в воду. Солдаты изо всех сил пытались удержать пушку. А офицер стал грозить расправой виновнику – ездовому, допустившему оплошность при въезде на мост. Эту сцену наблюдал из укрытия герой фильма, предводитель восставших крестьян Арсен. Он и пришел на помощь несчастному русскому солдату, подставив под проваливающееся колесо свою могучую спину. А затем богатырь Арсен своим богатырским усилием поднял пушку, и она по его спине перекатилась на прочный настил моста. Тогда в фильме восставший против русского царя грузин Арсен и русский солдат по драматической идее стали кровными братьями.
Не могу объяснить, как эта картина могла возникнуть в моей памяти в то предрассветное утро на окраине хутора Горишный. Но я, крикнув что-то Ваньке Елшанову, вдруг спрыгнул в окоп и подставил свою спину под колесо. То же сделал и Иван. А ребята, быстро сообразив, опять схватились за ствол и станины. Мы с Ванькой, как домкраты, медленно выгибали спины. И наконец колеса пушки перекатились по ним на другую сторону окопа. В вспомнившемся мне эпизоде из кинофильма Арсен получил в награду от русского офицера серебряный рубль. А мы с Ванькой не получили ничего. Не было у нашего взводного серебряного рубля, да и фильма этого он не смотрел. Да и времени не было у нас, надо было до рассвета поставить пушку на заготовленную позицию и успеть ее замаскировать. Все это мы тогда успели сделать и на 10 дней стали в противотанковую засаду. Об этом эпизоде теперь мне напоминает постоянная боль в спине, между лопатками.
Чтобы не мозолить глаза противнику, мы решили, что у орудия на случай необходимости открыть огонь останутся наводчик и заряжающий. А остальные номера расчета расположатся на обратной стороне высоты, метрах в ста, сразу за ее гребнем. Этими двумя оказались наводчик Саша Левченко и я. Специально для нас сбоку капонира был отрыт окопчик глубиной по пояс – больше было не надо. Внизу мы подкопались под стенки и таким образом удобно разместились в узенькой щели в положении лежа. Неподалеку от капонира в траве мы замаскировали несколько ящиков со снарядами. А непосредственно около себя оставили два ящика бронебойных – подкалиберных и два специальных для самообороны – шрапнельных. В крайнем случае ими можно было, ударив как гранатой об станину, исполнить последний долг.